Несмеян
Рассказ

— Почему ты не рассмеялся? Ну почему?! Почему в конце мая всех так и тянет на глупые вопросы? Магия белых ночей действует, что ли? Нет ответа. Лучше и не спрашивать. Лучше вообще никого ни о чём не спрашивать. И не отвечать. Никому. Никогда. Не присматриваться. Не прислушиваться. Не обращать внимания. Смотреть расфокусированным взглядом вдаль, за реку, туда, где белая ночь растворяет город, словно горячее молоко — кусок рафинада, где  всё обманчиво и эфемерно, словно на границе между явью и сном, и где так легко почувствовать себя живым… — Впадлу тебе было, да? Не по понятиям это, братуха! Ну жалко тебе мячик, понимаю, ценный мячик, бронзовый… так ведь никто и не зарится! Что твоё — то твоё! Просто засмейся! Просто!! Что, так трудно?! Над водой прозрачной вуалью стелется лёгкая дымка, плещет волна о гранит, то ли корабли у причала качают мачтами, то ли тебя самого качает слегка, не понять. И никого не удивляет идущая по Адмиралтейской набережной полупрозрачная девушка в длинном платье и с зонтиком от солнца, хотя никакого солнца нет и в помине… — Что молчишь? Тебе со мной и разговаривать впадлу, да? А я всё равно не уйду! Жить тут буду, понял, нет?! Моя рюмка никуда без меня не денется, успею ещё… Тише! Вот, опять… Ну хоть сейчас-то, ну пожалуйста!!!   Пряди тумана кажутся волосами пресноводной русалки, бесшумно скользящие корабли — призраками железных драконов, а дома на противоположном берегу — сказочными замками, полными прекрасных принцесс и заколдованных принцев, которые, конечно же, обязательно полюбят друг друга, поженятся и будут жить долго и счастливо… — Ты меня любишь? Двое сидят на гранитных ступеньках у самой воды; высоко над их склонёнными друг к другу головами замер бронзовый лев. Льву скучно: сколько он таких уже перевидал, сколько ещё предстоит  увидать, каждую ночь одно и то же. Каждую белую ночь… — Конечно! Вода тихо плещет о гранит, а кажется, что это лев вздыхает, качает гривастой башкой, шевелит мощной лапой тяжёлый бронзовый шар. По гранитным ступенькам прыгает то ли поздняя, то ли ранняя птичка, клюёт брошенные на счастье монетки. Перья её отливают то ли золотом, то ли зеленью, трудно разобрать в перламутровом полумраке. — Сильно любишь? — Очень! — Больше жизни? — Намного больше! Звуки поцелуев. Короткий вздох. Удовлетворённое: — Всё ты врёшь…. Время остановилось, только скользят по воде призрачные корабли да белая ночь размазывает на полгоризонта закатно-рассветное сияние. — А вот и не вру! Слышишь — лев не смеётся. А он всегда смеётся, если при нём соврать. — Врунишка… Девушка тихо хихикает, её голова уютно устроилась у парня на плече. И потому парень пожимает лишь вторым плечом — пустым. Голос его деланно равнодушен: — Не хочешь — не верь, дело твоё. Но его даже ФСБ использует. Вместо детектора лжи. И милиция. Если кто из бандитов не сознаётся, его сюда привозят и заставляют вслух сказать, что он ни в чём не виноват. И лев ржёт. Ни разу ещё осечек не было. Лет десять назад хотели министров приводить, перед вступлением в должность, ну на проверку типа… но не стали. Пожалели. — Кого? Министров? — Льва! Ну ты совсем… блондинка! — На блондинку обижусь. Серьёзно! —  Ладно, ладно… виноват. Самая красивая блондинка на свете!  Так сойдёт? — То-то же. Какое-то время слышны лишь звуки поцелуев, плеск воды и звонкое цоканье металла о камень — птичка пытается расклевать понравившуюся монетку. Птичка настырна,  дробные удары клюва выбивают из гранита искры. Пара не замечает ничего вокруг, оба слишком заняты. Но даже влюблённым приходится иногда переводить дыхание. — А почему его пожалели? — спрашивает девушка наконец. — Кого его? — парень целиком поглощён решением куда более важной задачи: он пытается нащупать сквозь тонкую ткань её блузки застёжку лифчика, причём сделать это незаметно, ему не до глупых вопросов. — Льва. Девушка делает вид, что не чувствует незаметно-заметной возни у себя за спиной, запрокидывает голову, разглядывает львиный профиль.  Она спокойна. Она обладает тайным знанием, и теперь ей остаётся только ждать, когда же до понимания его сути доберётся и её спутник. На ощупь доберётся... — А-а… — тянет парень разочарованно. Он уже понял, что лифчик на подруге спортивный, бесшовный и беззастёжечный. Такой ненароком не расстегнёшь, а стало быть переход от слов к делу оказался фальстартом;  что ж, парень не новичок, он боец опытный и ему не впервой возвращаться на исходные позиции. На любовном фронте без перемен, а маленькое стратегическое отступление вовсе не означает глобального проигрыша всей военной кампании. Главное — целеустремлённость и напор. И хорошая байка, конечно же. Хорошая бабоукладывательная байка.  Продолжаем разговор… — Он над министрами так ржал, чуть весь на куски не развалился. Видишь шрам на пузе? От сварки. Не видишь? Ну да, темно… Если хочешь, можешь сходить посмотреть. И даже потрогать. — Да верю я, верю… — Пригревшейся девушке идти никуда не хочется. — Ну вот власти и решили не рисковать. Побоялись, что совсем развалится. Всё ж таки памятник искусства, достопримечательность и всё такое. Туристы, опять же… берегут теперь, только в особых случаях. Ну вот как у нас с тобой…  А в самых завзятых врунов он может и ядром запустить, честно! Были случаи. Представляешь, прилетит тебе в лобешник такой металлической дурой — мало не покажется! Девушка вздыхает — льва ей жалко. Неохотно, но всё же встаёт. — Решила всё-таки пощупать? — парень неприятно удивлён. — Не… — девушка передёргивает плечами. — Просто я совсем замёрзла… Пошли погуляем, а?  На ходу теплее. — Пошли! Парень вскакивает куда быстрее, он тоже замёрз от сидения на холодном камне, но держал фасон. Поднимает расстеленную на ступеньке ветровку, отряхивает, после почти незаметного колебания протягивает девушке. Они уходят в сторону разведённого моста, теряются в перламутровом полумраке. Бронзовый лев смотрит им вслед, пряча усмешку в позеленевшие от времени усы. — Этот паразит уже третью дуру сюда приводит. Ни в грош ведь не ставит, прямо под лапой сидел! И правильно! А кого ему бояться? Тебя, что ли? Так он в тебя отродясь не верил! Что молчишь, блохастик гривастый? Трудно было хотя бы фыркнуть?! Ну ладно, мячик пожалел,  рассмеяться ему впадлу, но так хотя бы хвостом стегнул для острастки! Птичка прыгает по ступеньке, топорщит чёрные пёрышки, разевает клювик. Когти её цокают по граниту неожиданно громко, почти лязгают. Да ещё и чирикает непотребные глупости. Впрочем, птичка — она птичка и есть, что с неё взять? Сама крохотная, а мозг ещё меньше. Откуда там взяться умному? Одно слово — чижик. — Ни веры, ни уважения, ни хавчика… У тебя ещё ладно, а мне всё время в голову попасть норовят, гады! Хорошо, что косые все… но ведь стараются! А главное — попробуй ту монетку удержи потом! У тебя целая набережная вон, кидай-не хочу, а у меня полочка узенькая, словно нарочно! Мимо кидают, твари косорукие, а мне потом ныряй!  И ведь почти все — не верят, просто так кидают, а без веры какой вкус… Теперь ещё и эта дура верить не будет! — Эта — будет. Не хотелось спорить в такую ночь, но не соглашаться же с глупым чириканьем? — Кто будет?! Что будет?! — взвивается чижик кобчиком, скрежещет крыльями по граниту, высекая фонтаны искр, словно испорченная зажигалка. Но тут же успокаивается. — Сам знаю, что будет! Ха! Да я первый заметил! Она ни разу не сказала сама, что любит, всё время только спрашивала! Верит, ага-ага! Пока ещё верит.  Дура! А вот бросит он её — она сразу верить и перестанет! Клюв даю! Ты ведь не рассмеялся, не предупредил. Значит, нет тебе веры! А заодно и всем нам. Сволочь ты, блохастик. До чего же птицы раздражают. Все. Живые — потому что так и норовят нагадить на голову, а бронзовые… Бронзовые — особенно! Потому что не умеют держать клювы закрытыми. И никогда не умели. А сплетни про якобы извечную вражду пернатых и кошачьего племени  — ерунда. Было бы с кем враждовать. Просто твари они, мелкие и паскудные, и слова «мы с тобой одной бронзы» - для них давно уже звук пустой. Да и какая там бронза у этого чижика, новодела несчастного, менее четверти века назад отлитого? Латунь низкопробная, не иначе, вон как желтит на сколах, никакого тебе благородства. Тем временем чижик отвлёкся — углядел пропущенную монетку, подскочил к ней бочком, выколупал из трещинки, размолотил в три секунды и склевал. Продолжил уже более спокойно: — Паршивые, братуха, времена пошли… голодные. Всё больше иностранцы кидают, а у них не мелочь — фигня! Гадость легкомысленная, ни весу, ни вкуса. А то повадились ещё пластиковые фишки кидать. Совсем оборзели! Что я им — игральный автомат?! — Люди глупы. И жадны. И не хотел ведь — а вырвалось. Чижик задумался на миг, замолчал даже.  Счастье-то какое. Цвиркнул клювом по граниту, потопорщил пёрышки. Мысленно он и сам наверняка был согласен с таким определением, но согласиться вслух не мог, не тот характер. К тому же он-то как раз уверен в неизбывном и вечном антагонизме пород и в том, что никак невозможно порядочной птице согласиться с мнением, высказанном кошкой. Пусть даже очень крупной и тоже бронзовой. Сейчас будет искать аргументы. И найдёт. Чтобы такой — да не нашёл?.. — Блохастик, ты не прав! Ну не все, во всяком случае, клювом отвечаю! Есть и ничего так. Вчера вот один пуговицу кинул. Тяжёлую, медную… — чижик деликатно рыгнул, ковырнул клюв когтем. — Хорошая пуговица, ничего не скажу. Нажористая. — Летел бы ты… к себе, — лев поморщился. — А то опять решат, что украли. — И пусть решат! — чижик воинственно встопорщил пёрышки, заблестел ещё фальшивей. — Я, может, легенду создаю, в поте клюва и не покладая крыл, за всех отдуваюсь! О вездесущем и вечно исчезающем чижике! Чижики здесь, пыжики там, чижики здесь, пыжики там… — Тихо. Идут. По набережной приближалась новая парочка. Чижик заполошно метнулся между бронзовыми лапами, притаился за левой передней, у края неаккуратного сварочного шва. Запричитал трагическим шёпотом: — Ну хоть сейчас-то, хоть сейчас-то… засмейся, а?! Чтобы хоть раз их до печёнок! Чтобы знали! И верили! Ну опять же врать будут! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Засмейся, ну что тебе стоит?!  Хочешь — я тебе пальчик покажу? Отклюю у кого-нибудь и покажу! Лев молчал, глядя на противоположную набережную. Просто так  молчал, без значения. И глядел просто так, не всматриваясь, не прислушиваясь, не обращая внимания. Искристое пенное вино белой ночи текло над городом, дурманило разум, кружило головы, толкая на безрассудные поступки и фальшивые клятвы. «Я буду любить тебя вечно…  Я тебя никогда не покину… Верь мне… Совершенно безопасно…  Я подарю тебе весь мир и фигурные коньки в придачу… Мы будем счастливы…» Может быть, они и сами верили в то, в чём клялись у его постамента — вино белой ночи коварно, путает мысли, сбивает с толку, и вот уже не понять — где правда, где ложь, а где просто корюшку заворачивали.  Люди многого не понимают и не хотят понимать, не видят в упор, даже в самые светлые белые ночи. Он — не человек, он фальшивые клятвы видел всегда — и всегда смеялся над ними. Только вот он давно уже научился смеяться про себя: легенда легендой, а собственная шкура дороже.