Словно козырную карту, способную переломить ход партии, Холмс бросил сложенный вчетверо бланк телетайпограммы на стол. Глаза его лучились торжеством. Мой тщеславный друг явно наслаждался происходящим.
Я потянулся было к клочку бумаги, но металлические пальцы поймали лишь пустоту с приглушённым кожей перчатки лязгом: мисс Хадсон оказалась быстрее. Развернув телеграмму, она жадно впилась взглядом в те несколько слов, что я смог разглядеть на бумаге. По лицу её пробежала тень разочарования и досады. Фыркнув, она протянула бланк мне.
Телеграмма, адресованная мистеру Шерлоку Холмсу, борт трансатлантического лайнера «Граф Цеппелин», гласила: «Мой мальчик вскл ты очень вовремя тчк ждём нетерпением тчк твой м тчк».
— И всё?! — спросил я, не веря своим глазам. — Восемь слов, одна буква и четыре знака препинания?!
— Именно! — беззаботно отозвался Холмс. — Стоимость один шиллинг два пенса, с учётом авиатарифа.
— И на основании этого вы сделали вывод о том, что нас ожидает дело государственной важности?!
— Вне всякого сомнения, друг мой. Вне всякого сомнения, — ответил Холмс.
— Потрудитесь объяснить, — потребовал я, чувствуя нарастающее раздражение — иногда мой компаньон бывает просто невыносим!
— Всему своё время, друг мой, всему своё время, — Холмс был совершенно невозмутим. — Пока же могу лишь сказать вам, что только один человек на свете, подписывающий свои послания литерой «М», способен называть меня «своим милым мальчиком», особенно если учитывать мой настоящий возраст.
— «М»? Неужели… — начал было я, вспомнив начало нашей сегодняшней беседы, но Холмс прервал меня с довольно обидным смехом.
— Конечно же нет, мой добрый друг, — сказал он, отсмеявшись. — Не Мориарти. Это мой брат Майкрофт. Серый кардинал Британской Империи собственной персоной.
— Майкрофт Холмс? Но почему же…
— Почему он не воспользовался официальными каналами, не обставил всё с присущей случаю помпой, хотите вы спросить? Почему нас не снял с борта «Цеппелина» гербовый аэропил? Почему почётный караул не выстроился в каре на лётном поле, а к трапу не раскатали красную ковровую дорожку? Это вы хотели бы знать, мой друг?
Я лишь слабо кивнул в ответ.
— Гроши, потраченные короной на это послание, являются частью способа поведать человеку моих умственных способностей гораздо больше, чем сказал бы мне самый исчерпывающий отчёт по делу. Учитывая то, что любая информация может быть перехвачена, похищена и расшифрована, надо обладать поистине титаническим умом, умом, схожим по своей организации с моим собственным, чтобы рассказать всё, не сказав ничего. С этой задачей мой брат справился блестяще.
— Я по-прежнему ничего не понимаю, — вынужден был признать я. Мисс Хадсон кивнула в знак согласия. Дороти промолчала.
— Отлично! — обрадовался Холмс. — Значит, для части заинтересованных лиц и для огромной массы людей незаинтересованных, но донельзя любопытных, падких на сенсации и склонных к спонтанным, по ситуации, реакциям — я имею в виду рядовых английских обывателей, Ватсон,— для всех этих людей дела, представляющего для нас глубочайший интерес, попросту не существует. Ситуация всё ещё под контролем. И уж простите меня, что для того чтобы прийти к подобным выводам, мне снова приходится ориентироваться на вас. Да, кстати, Ватсон, просмотрите-ка бегло и все эти, столь ненавистные вам, жёлтые листки.
— Но зачем? — удивился я.
— Хотите узнать правду о событиях — обращайтесь к таблоидам и жёлтой прессе, Ватсон. Отсутствие цензуры не всегда пагубно отражается на свободе слова. Среди тонн вранья на страницах бульварных газетёнок можно отыскать зерно истины. Но вряд ли вы найдёте его в причесанных статьях официальных изданий. Намёки — быть может, но не более. Чтение между строк — великое искусство, друг мой, и им я овладел в совершенстве. Теперь ваш черёд.
Я послушно погрузился в чтение, испытывая смутное — а порой и вполне отчётливое — омерзение от сопричастности к скандалам, преступлениям и человеческим порокам, которые были основной мишенью изданий «для масс». Мисс Хадсон затаив дыхание читала заметки через моё плечо. Я чувствовал лёгкий аромат зелёного чая, исходящий от её волос.
«С пылу с жару» посвятило большую статью явлению, которое горе-писаки помпезно именовали Вторым нашествием марсиан. Приводились интервью с сектантами из Церкви Исхода Человечества, которым в мескалиновых галлюцинациях во время варварских обрядов в их капищах являлись обожествляемые ими обитатели Красной Планеты, предсказывавшие скорый конец человеческой цивилизации и торжество царства головоногих. Сектанты не призывали никого покаяться во имя спасения — они лишь злорадствовали, утверждая, что не спасётся никто.
«Вестник астрологии и астрономии» напечатал крайне размытые и невнятные дагерротипические изображения марсианской поверхности в районе вулкана Олимп и Цидонии, полученные учёными обсерватории в Кордильерах. Пририсованные от руки корявые стрелки указывали на зоны пыльных бурь, которые, согласно утверждениям журналистов, являлись последствием новых выстрелов сверхорудий марсианских агрессоров в сторону Земли. Смаковались ужасные подробности инопланетного вторжения четвертьвековой давности и предсказывались ещё более кошмарные перспективы для населения Земли в самом ближайшем будущем. При чтении этих восторженных заявлений по моей спине бежали мурашки.
«Криминальная Британия» поразила меня в изобилии рассыпанными по своим страницам подробностями жесточайших убийств, хитроумных ограблений, финансовых махинаций и прочих преступлений. Такой размах преступности в наше просвещённое и добропорядочное время ужаснул меня до глубины души. Усилия полиции и министерства внутренних дел по искоренению преступности на территории Соединенного Королевства откровенно высмеивались авторами статей, и я никак не мог уяснить для себя, на чьей всё-таки стороне находились люди, так обстоятельно описывавшие подробности столь безобразных происшествий. Воистину, мир уверенно вступал в эру преступников, во времена негодяев.
В Эру Мориарти.
Моё внимание привлекла украшенная аляповатыми рисунками заметка о ритуальном убийстве в заброшенном особняке в Ричмонде, который пустовал вот уже больше трёх десятилетий. Рисунки изображали расчленённое человеческое тело, части которого были разложены по линиям странного, напоминающего пентакль, рисунка на полу заброшенного дома. Линии рисунка явно были нанесены кровью жертвы — цитировалось заключение коронера, согласно которому ткани тела покойного были таинственным образом иссушены до состояния мумификации. Приводились также показания почтенных членов общества, убелённых сединами господ Филби и Бленка, которые опознали в покойном хозяина дома, своего давнего знакомого, полубезумного изобретателя, пропавшего лет тридцать назад во время одного из своих нескончаемых экспериментов по исследованию природы пространственно-временного континуума. По их словам, с момента исчезновения он практически не изменился, и коронер подтверждал, что тело принадлежит мужчине в расцвете сил, а вовсе не дряхлому старику, каким бы покойному в таком случае полагалось быть. Имя жертвы в интересах следствия не разглашалось.
Мисс Хадсон при виде рисунка испуганно вскрикнула, зажав рот ладонью, и стремглав покинула салон. Я укоризненно взглянул на Холмса. Тот лишь развёл руками.
— Я считаю, что леди не должны касаться подобных мерзостей человеческого бытия, — сказал я. — Это всё-таки слишком.
— Наша прекрасная помощница сама выбрала свою стезю борца с преступностью, — отмахнулся Холмс. — А посему следует предполагать, что на её пути будут встречаться не только изображения мест преступлений в прессе, но и сами эти места. Вы не находите, Ватсон, что для убеждённой суфражистки и эмансипэ наша юная мисс Хадсон чересчур впечатлительна?
— Смею полагать, это у неё возрастное, — сказал я в ответ. — Не впечатлительность, конечно, а склонность к новомодным течениям. Молодёжи свойственен бунтарский дух. С годами из наиболее отъявленных возмутителей спокойствия получаются самые ответственные отцы и самые заботливые матери. За годы бунта и войны лучше всего учишься ценить покой, стабильность и порядок. А потом приходит новое поколение с новыми бунтарями, и всё начинается снова. Таков великий круг жизни, Холмс.
— Да-да, мой друг, вы правы, — сыщик вновь сделался рассеянным. Он забормотал себе под нос: — Круги… витки… спирали… Да-да, всё возвращается. И все возвращаются. Вне всякого сомнения.
Голос его становился всё невнятнее и наконец затих и вовсе. Взгляд потерял осмысленность и устремился в никуда. Потом, встрепенувшись, он снова вернулся в реальность.
Одновременно с этим к нам присоединилась и мисс Хадсон, несколько бледная, но уже вполне успокоившаяся.
— Вы будете свидетелем, мисс Хадсон, — заявил Холмс, сверля её взглядом, отчего девушке явно было не по себе. — Совсем недавно я предложил доктору Ватсону пари, от которого он не стал отказываться с достойной джентльмена решительностью. Суть пари сводится вот к чему. Я берусь доказать, что дело, к расследованию которого мы будем в ближайшее время привлечены, в чём не может быть ни малейших сомнений, уже раскрыто мною. По сути, это и было — будет — делом на половину трубки. Кроме того, я хочу продемонстрировать превосходство аналитических способностей человеческого мозга над вычислительными способностями одной из самых совершенных машин, созданных человеком именно для того, чтобы в кратчайшие сроки сопоставлять и обрабатывать огромные объёмы информации. Я берусь объяснить вам всю последовательность размышлений, которые приведут вас и уже привели меня к успеху в расследовании — но лишь по мере того, как следствие будет выявлять всё новые и новые детали общей мозаики. Пока же я напишу на бумаге несколько слов, запечатаю их в конверты, а потом вручу их вам, Ватсон. В нужный момент мы будем вскрывать один из них и сравнивать выводы, сделанные вами в ходе расследования, с моими предварительными догадками. Попробуем объединить в грядущем расследовании дедукцию и интуицию и посмотрим, которой из них следует больше доверять.
Своим летящим почерком Шерлок Холмс написал на клочках перфоленты Дороти несколько слов, а потом разорвал эти куски на более мелкие части. Каждый из кусочков бумажной ленты содержал сейчас одно-два слова. Холмс тщательно свернул клочки бумаги в несколько раз таким образом, чтобы надписей на них не было видно, и понумеровал их, нанеся цифры на внешнюю поверхность каждого из свертков.
Цифр, как и пакетов, было семь. От размашистой единицы до корявой семёрки.
Холмс раскрошил остатки сургуча, запечатывавшего прежде конверт с телеграммой, и пробормотав: «В конце концов, она мне никогда не нравилась…», засыпал крошево в чашечку глиняной трубки.
— Ватсон, я рассчитываю лишь на вас в этом царстве запрещённого огня!
Я усмехнулся и протянул руку к трубке, по-особому напрягая локоть, оставленный на полях сражений и существующий ныне только в моём воображении. Древние мистики утверждали, что воображение способно творить настоящие чудеса и само по себе — что уж говорить о его сочетании с последними достижениями науки и техники! Отдав ментальный приказ, я почувствовал, как заурчал, словно довольный кот, миниатюрный атомный котёл в металлической сфере на месте бывшего плечевого сустава. Стянув перчатку, я явил миру чудо поствикторианской технологии, заменившее мне утраченную во время Великой войны конечность.
Сияющая медь суставов, латунный блеск гидравлических цилиндров, воронёная сталь фаланг, испещрённая гравировкой… Настоящее произведение искусства. Слияние инженерной мысли лучших умов человечества и трофейной технологии побеждённых марсиан.
Понимая, что открытый огонь на борту дирижабля явится слишком сильным нарушений правил безопасности, я решил ограничиться использованием лишь нагревательного элемента. Концевая фаланга указательного пальца раскалилась докрасна в течение нескольких секунд, и сургуч в трубке растаял грязно-коричневой лужицей. Холмс ловко капнул получившимся расплавом на каждый из семи конвертов, запечатывая их. Усмехнувшись, я оттиснул в остывающем сургуче монограмму JW, украшавшую каждый из моих искусственных пальцев.
— Пари принято, — резюмировала мисс Хадсон.
Холмс невозмутимо кивнул и отложил испорченную трубку на край стола, потеряв к ней всяческий интерес.
— Я следил за вашими глазами, Ватсон, когда вы изучали газеты. Это было небезынтересно, и я бы даже сказал поразительно! Вы уделили внимание именно тем статьям, что содержат информацию, на основании которой мне и удалось раскрыть ещё только предстоящее нам дело. Теперь вы располагаете тем же набором фактов, что и я. Я с интересом буду следить за тем, как вы станете выстраивать из них логические цепочки, друг мой. Вы же, мисс Хадсон, по мере продвижения нашего расследования потчуйте нашего верного автоматона уликами и наблюдениями. Мне крайне интересен результат вычислений, хотя я и по-прежнему уверен в превосходстве человеческого гения над машинной логикой.
— А что стоит на кону, Холмс? — спросил я, несколько обескураженный, но заинтригованный.
— Моя репутация, дорогой Ватсон, — рассмеялся Холмс. — Всего лишь моя репутация! И успех ваших грядущих заметок, разумеется. Ну и, конечно же, судьба Империи, но когда было иначе? Все мы тут лица заинтересованные, как ни крути…
Но тут его хрипловатый смех был перекрыт голосом капитана «Графа Цеппелина», с сильным немецким акцентом объявившим из репродукторов салона о том, что дирижабль готовится к стыковке с причальной мачтой.
* * *
К встрече с климатом родных Островов мы подготовились загодя, но кондиционированный воздух пассажирских палуб «Графа Цеппелина» с регулируемой термостатикой способен расслабить самые неприхотливые и выносливые натуры, а потому свежий ветерок, встретивший нас в открытой клети подъёмника причальной мачты, показался неожиданно холодным. Пробравшаяся под пальто прохлада осеннего лондонского утра заставила нас ёжиться, и я почувствовал, как стремительно зябнут все члены моего тела, а сильнее всего — рука, которой давным-давно уже не было. И хотя моему изменённому организму теперь уже не могли причинить вреда и куда более сильные температурные перепады, но древние мистики в который раз оказались правы: воображение — великая сила.
Холмс выглядел настоящим щёголем в тёмно-пурпурной крылатке и того же цвета цилиндре. Ветер выдергивал роскошные волосы мисс Хадсон из-под кокетливо сдвинутой на висок шляпки и бессовестно их развевал, делая её мишенью заинтересованных мужских взглядов; она же, сохраняя полную невозмутимость, всем своим существом излучала крайнюю степень презрения в адрес многочисленных обладателей подобного интереса. С трудом заставив себя отвести глаза от стройной фигуры, столь соблазнительно обтянутой тонким зелёным сукном высшего качества, я поглубже нахлобучил сиреневый — по последней заокеанской моде — котелок, заменивший привычный походный шлем, и спрятал руки в глубоких прорезных карманах пальто. Пальто на мне тоже было сиреневым, в тон шляпе.
Ветер выдергивал роскошные волосы мисс Хадсон из-под шляпки
Лифт скользнул вниз по направляющим, и грузное брюхо «Графа Цеппелина» заслонило от нас небо.
— Никогда не подумывали о личном дирижабле, Ватсон? — спросил вдруг молчавший доселе Холмс.
— Как-то не приходило в голову, друг мой, — ответил я. — Я всё-таки врач, и потому привык ставить перед собой реальные цели.
— Я верю, что через столетие в каждой лондонской семье будет по дирижаблю, а то и не по одному, — сказал Холмс, мечтательно скользя взглядом по украшенным изображениями орлов покатым бокам воздушного исполина.
— И каким образом хозяева станут парковать их на ночь? — спросил я, чем, к моему глубокому удовлетворению, преизрядно озадачил своего друга.
До самой земли он так и не нашёлся, что ответить.
На лётном поле нас встречали.
— Майкрофт, —Холмс шагнул навстречу дородному мужчине в неброском, но несомненно дорогом длиннополом пальто. Когда они оказались на расстоянии шага друг от друга, несомненным стало их явное фамильное сходство. Обниматься братья не спешили, предпочтя ограничиться рукопожатием.
— Шерлок, мой мальчик, — отозвался советник. Протянул руку мне, коснулся шляпы и слегка поклонился нашей спутнице: — Доктор. Мисс Хадсон.
Время было не властно над братьями. Майкрофт лишь чуть сильнее раздался в талии и совершенно поседел. Взгляд его глаз цвета стали по-прежнему был цепок, высокий лоб пересекали морщины, свидетельствующие о постоянном умственном напряжении, которое сопутствовало старшему Холмсу в течение всей его долгой жизни.
Вместе с ним нас встречал немолодой, но крепкий человек, обладатель высокого роста и армейской выправки. Лицо его показалось мне знакомым, но пока я силился вспомнить имя, Шерлок Холмс уже обменялся с ним рукопожатием и обернулся ко мне.
— Вы, разумеется, помните инспектора Стенли Хопкинса, Ватсон? В прошлом мы не раз пересекались с ним в наших совместных с лондонской полицией расследованиях.
— Безусловно, помню, — я с удовольствием пожал протянутую мне крепкую ладонь. Улыбка инспектора была открытой, в светлых глазах читалось облегчение. Предстоящее нам дело, похоже, превосходило своей сложностью немалые возможности Скотланд-Ярда. Я почувствовал нарастающее внутри возбуждение гончей, услыхавшей звук рога.
— С прибытием на английскую землю, леди и джентльмены, — приветствовал нас Хопкинс. — Прошу следовать за мной. Машина ждёт нас.
У края лётного поля нас ожидала стремительных обводов двухколёсная машина с каучуковым корпусом, удерживаемая в равновесии ротором огромного маховика. Когда все мы разместились в её просторном салоне, она рванулась с места, вдавливая нас в мягкие кресла перегрузкой ускорения.
— Не хотите ли по пути ввести нас в курс дела, братец? — обратился к Майкрофту мой друг, когда за широкими окнами автомобиля замелькали высаженные вдоль дороги деревья, а палая листва длинным шлейфом закружилась позади во взвихрённом стремительным движением воздухе.
— Вы всё скоро увидите сами, джентльмены, — отозвался Майкрофт. — Здесь совсем недалеко.
— Прекрасно! — младший из Холмсов откинулся на спинку кресла и устроился поудобнее. — В таком случае, скорее везите нас к вашему марсианину.
Машину ощутимо тряхнуло — это сидевший за рычагами управления Хопкинс вздрогнул от неожиданности. Взяв себя в руки, он бросил на знаменитого детектива восхищённый взгляд через плечо, впрочем, не задав ни единого вопроса. Майкрофт же хранил невозмутимое молчание, однако его тонкие губы подрагивали, словно он изо всех сил гнал прочь призрак улыбки.
