Максим Тихомиров
Недавно мой редактор при личной встрече в клубе за стаканчиком хереса мягко пожурил меня за то, что я так и не довёл до сведения широкой публики обстоятельства, вследствие которых мы с моим знаменитым другом переселились со столь уютного и всем нашим почитателям хорошо известного дома на Бейкер-стрит, 221-б на борт «Королевы Марии», дирижабля новейшей конструкции. Также напомнил он мне и о том, что я до сих пор не описал в своих биографических заметках дело, за раскрытие которого сэр Шерлок получил свой титул. А читатели буквально завалили редакцию письмами с вопросами — и что же, скажите, делать несчастному редактору?
В итоге я вынужден был пообещать, что незамедлительно устраню это досадное недоразумение и удовлетворю любопытство почтенных сограждан. Тем более что сейчас политическая обстановка такова, что раскрытие некоторых пикантных подробностей уже не может причинить вреда тем высокопоставленным особам, которые были волей случая вовлечены в
Дело с марсианскими треножниками
Повесть
Мисс Хадсон и Дороти
— Как по-вашему, что самое странное во всей этой истории, Ватсон?
Хрипловатый голос великого сыщика вывел меня из состояния созерцательной задумчивости, в которую я был погружен видом, открывавшимся из окна салона первого класса пассажирской гондолы «Графа Цеппелина».
Я пожал плечами: творящиеся вокруг странности перестали меня удивлять задолго до Нашествия и Великой Мировой. Одной меньше, одной больше — не всё ли равно? Но всё же определённая доля любопытства — какую именно странность аналитический разум знаменитого детектива посчитал наиболее интересной? — заставила меня отвернуться от панорамного окна.
— Просветите меня, друг мой, — отозвался я, наливая шерри в хрустальные бокалы.
— Самое странное то, что мои услуги понадобились короне именно тогда, когда мы с вами нежданно-негаданно решили вдруг вернуться на берега Туманного Альбиона после стольких лет отсутствия, — сказал Шерлок Холмс, принимая свой бокал. — Я вижу в этом нечто большее, чем просто совпадение. Вы так не считаете, Ватсон?
— Вы по-прежнему верите в теорию всемирного заговора, Холмс? — я не сдержал улыбки. — Во все эти многоходовые комбинации с участием тысяч разновеликих фигур по всему свету, в интриги, затеянные ещё в прошлом веке и растянувшиеся до наших дней? Полноте, Холмс! Люди, положившие им начало, давно уже мертвы, и некому пожинать плоды семян зла, рассеянных по всему миру на стыке столетий.
Холмс едва притронулся к вину. С той минуты, когда наше судно вошло в воздушное пространство Британии и посыльный вручил знаменитому сыщику таинственную телеграмму, тот погрузился в состояние сосредоточенной рассеянности, свойственное всем неординарным натурам при полной их увлечённости какой-либо сложной проблемой.
— У сеятелей всегда найдутся благодарные последователи, которые с готовностью воспользуются результатами их трудов, — ответил он. — Помните, Ватсон: ничто на этом свете не возникает из ничего и не пропадает бесследно, и каждое, абсолютно каждое действие имеет своё последствие, пусть даже и удалённое во времени. И если оглянуться на события прошлого, приглядеться попристальнее к тому, что происходит в мире сейчас, наложить одно на другое и экстраполировать обнаруженные тенденции в будущее, мы увидим довольно зловещую систему. Любой здравомыслящий человек с острым умом, мало-мальски умеющий им пользоваться, вооружившись машиной Бэббиджа и проведя необходимые подсчёты, с лёгкостью убедится в существовании некоего генерального плана, которому подчинено развитие цивилизации в последние десятилетия.
— Вообще-то это называется паранойей, друг мой, — улыбнулся я. — И поиски доказательств существования вселенского заговора обычно приводят большинство ищущих в стены Бедлама.
— Я вовсе не большинство, Ватсон, и вам это прекрасно известно, — возразил Холмс тоном удовлетворённой гордости, которую малознакомые с ним собеседники зачастую почитали высокомерием. — В ближайшие часы я сумею доказать вашу неправоту, и для этого мне не понадобятся интеллектуальные костыли в виде счётной машины. В прошлом мы с вами не раз сталкивались с тем, что преступления, ничем не связанные между собой на первый взгляд, при рассмотрении их под нужным углом становились вдруг частью единой мозаики, а грозные преступники оказывались лишь марионетками в руках умело прячущегося за ширмой кукловода.
— Единственный известный мне кукловод, обладавший таланом подобного рода и силы, мёртв уже четверть века, друг мой, и вам это прекрасно известно, — напомнил я со всей возможной деликатностью.
Взгляд Холмса унёсся в прошлое. На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь едва слышными разговорами в салоне и негромким шумом воздушных винтов, который за время полёта сделался такой же привычной и незамечаемой частью общей обстановки, как и лёгкая дрожь палубы под ногами.
— Те́ла так и не нашли, — сказал он наконец. — Я склонен был подозревать мистификацию сродни своей собственной, однако все последующие годы могучий преступный ум профессора так и не дал о себе знать ни единым материальным проявлением. О том, насколько трудно держать под контролем деятельность столь совершенного прибора, как мозг, подобный мозгу Мориарти и моему собственному, мне известно не понаслышке. Периоды бездействия, особенно бездействия вынужденного, изнуряют рассудок сильнее, чем отсутствие наркотика — душу зависимого от него бедняги. Замаскировать же деятельность столь мощного и амбициозного интеллекта практически невозможно, ибо это потребует усилий, значительно превосходящих по своей цене ценность скрываемого. Так что до недавнего времени я склонен был считать, что профессор действительно мёртв.
— До недавнего времени? — я скептически приподнял бровь.
— Это трудно объяснить тому, кто сам не замечает закономерностей и не способен сложить разрозненные мелочи в единую картину. Поэтому вам не остаётся ничего иного, как просто поверить мне на слово — в последние годы в определённых кругах появились довольно-таки подозрительные настроения… При этом представители совершенно различных сообществ и государств, разнесённых территориально и разделённых границами, проявляют поразительное единодушие, которому я не могу дать никакого иного разумного объяснения. Такое уже было на моей памяти — на рубеже столетий, и мне не надо вам напоминать, чем тогда всё закончилось. А ведь тоже начиналось с совершенно безобидных на первый взгляд событий, с лёгкой ряби, расходящейся по поверхности воды от брошенного камня. С почти незаметной вибрации нитей паутины, связывающих воедино события, явления и людей, вроде бы не имеющих между собой ничего общего. В последнее время вибрации эти становятся всё настойчивей, и у меня всё сильнее желание выяснить, кто сидит в центре раскинутой на весь мир паутины и познакомиться с ним поближе. Впрочем, возможно, что и знакомиться не придётся.
— Я не верю в существование призраков, Холмс, — ответил я. — И призраков прошлого это касается в полной мере. Думаю, попросту подросло и вошло в силу новое поколение криминальных гениев — молодых, образованных, амбициозных. И безликих в той же мере, что и профессор. В наше время им даже не обязательно становиться преступниками — достаточно занять нужное положение в обществе. Вы не обращали внимания, сколько молодых людей с профессиональными улыбками и холодными глазами появилось в последние годы на руководящих постах? Вот они, герои нового времени, — молодые хищники, карьеристы и честолюбцы, всеми силами старающиеся достичь собственного благополучия. Да, в одном вы правы, мой друг. Наступило время, которое я не побоюсь назвать Эрой Мориарти. Покойный профессор чувствовал бы себя в современном обществе как рыба в воде. Крайне опасная хищная рыба…
— Всё так, друг мой. Вы, как и всегда, умеете точно отследить очевидные тенденции и изложить их чётко и ясно. Благодаря вам я всегда осведомлен об общественных настроениях. Вы — моя лакмусовая бумажка, Ватсон. Кстати о бумажках.
С этими словами Холмс извлёк из жилетного кармана бланк телетайпограммы и, водрузив на нос очки, в который уже раз пробежал глазами текст, после чего взгляд его сделался отрешённым и великий сыщик погрузился в глубокую задумчивость. Потягивая излишне ферментированный херес, который на «Графе Цеппелине» почему-то выдавали за классическое шерри, я наблюдал за своим старым другом и компаньоном, стараясь не нарушить его сосредоточенности заданным не ко времени вопросом.
Делиться со мной содержанием депеши Холмс не торопился. Я же не настаивал. Предыдущий опыт давно позволил мне удостовериться, что в нужное время мой знаменитый друг и сам расскажет всё, что мне необходимо знать для того, чтобы быть полезным в ведении дела — а также для отражения последовательности событий в моих записках.
Не скрою, отчасти успех этих записок, на публикацию коих у меня заключены контракты с наиболее престижными издательствами Старого и Нового Света, позволил нам предпринять наше совместное кругосветное путешествие, которое как раз подходило к концу, завершаясь там же, где и началось пять лет назад.
В Лондоне.
Дом, милый дом! До чего же приятно в него вернуться!
Холмс расположился в кресле напротив. Любому другому человеку его поза показалась бы до крайности неудобной. Сыщик сидел скрючившись, словно рак-отшельник, не желающий покидать уюта гостеприимной раковины. Квадратный подбородок касался груди, голова была втянута в плечи, локти упирались в подлокотники. Длинные тонкие пальцы нежно оглаживали чубук трубки. В движениях не проскальзывало ни грана нервозности, хотя Холмс с самого утра не был в курительной комнате — единственном месте на борту «Цеппелина», где только и можно предаваться сему пороку без опасности для воздушного судна и его пассажиров. Курение табака давно уже стало для сыщика скорее способом концентрации ума, нежели действительной необходимостью.
Бесцеремонно вытянув длинные ноги в проход, Холмс предоставил прогуливавшимся по салону пассажирам преодолевать это препятствие самостоятельно. Дамы в платьях с кринолинами бросали на него неодобрительные взгляды, когда им приходилось приподнимать юбки до щиколоток и тянуть вверх колени. Впрочем, два джентльмена, по виду типичные забияки со Стрэнда, попытавшиеся нарочно споткнуться о ноги Холмса, внезапно обнаружили, что препятствие, столь раздражавшее их утончённые натуры, в последний миг куда-то исчезло, заставив их едва не потерять равновесие. Багровея лицами и беззвучно бранясь, джентльмены, рассчитывавшие на добрую лондонскую ссору, были вынуждены продолжать бесцельное хождение по палубе.
Дамы в платьях с кринолинами бросали на него неодобрительные взгляды
«Граф Цеппелин» кружил над столицей Империи третий час подряд в ожидании разрешения на посадку. Все чемоданы давно были сложены, книги, взятые с собой в полёт, прочитаны, а в свете того, что азартные игры на борту дирижабля находились под строгим запретом, заняться было решительно нечем.
Полуприкрытые глаза великого сыщика скрывались за дымчатыми стёклами очков. До той минуты, когда он обратился ко мне, я был убеждён, что он пребывает в состоянии медитации, — а возможно, и просто дремлет, как и принято делать в послеполуденный час джентльменам нашего возраста.
Я вновь вернулся к созерцанию бескрайнего скопления разновеликих фуллеровских куполов далеко внизу. Я любовался ими вот уже который час подряд. Зрелище поистине зачаровывало.
Сверкающую, подобно друзе горного хрусталя, неоднородность лондонской Кровли здесь и там нарушали волнующиеся на ветру кроны городских парков в осеннем убранстве, шпили соборов да извилистая тёмная полоса Темзы, перечёркнутая местами прозрачными трубами железнодорожных и автомобильных мостов. Воздушные налёты последней войны оставили уродливые следы во вспененном пространстве крыш: местами в бескрайнем сопряжении полупрозрачных пузырей зияли проломы, никто не спешил их заделывать — слишком немного времени прошло с той поры, когда смерть сыпалась с неба чёрным снегом, и слишком тяжким бременем для истерзанной войной экономики даже столь могущественного государства, как Великая Империя, было восстановление прежних блеска и великолепия.
Из обширного пролома в Кровле прямо под танцующим в турбулентных потоках «Цеппелином» торчал ржавый остов небесного левиафана. На опалённой перкали хвостового оперения явственно виднелись кайзеровский орёл и чёрный паук свастики.
Следы минувшей войны обнаруживались повсюду. Обугленные стены полностью выгоревших домов таращились слепыми провалами окон на усыпанные битым кирпичом пустыри на месте кварталов лондонского Сити — там, куда пилоты германских аэропланов кидали каролиниевые бомбы несколько лет назад. Кое-где сквозь бреши в Кровле в небо, и без того полное изрыгаемых вентиляционными трубами городских испарений, до сих пор поднимались столбы дыма и пара, зловеще подсвеченные снизу негасимым пламенем ядерного распада. Казалось, цепная реакция в полных огня кратерах на местах взрывов будет идти бесконечно — за прошедшие годы жар, исходящий от жерл рукотворных вулканов, не уменьшился ни на градус, и никто из уцелевших жителей этих районов не спешил возвращаться на насиженные места.
Рассветное небо над Лондоном было полно хаотического движения. Сотни летательных аппаратов двигались одновременно во всех направлениях. Бипланы лондонского аэротакси ежесекундно взлетали с рельсовых направляющих и совершали посадку на предназначенных для этого участках Кровли. Громоздкие красные даблдеккеры линий регулярного сообщения развозили в противоположных направлениях рабочих дневной и ночной смены сотен фабрик столицы, и лучи поднимавшегося солнца играли алыми отсветами на крутых боках небесных великанов. Частные аэропилы кишели в воздухе, ритмично трепеща полупрозрачными крыльями. Тысячи воздушных винтов месили крыльчатками лопастей лондонский смог.
Причальные мачты лётного поля Хитроу принимали до десяти воздушных кораблей за час, но не в силах были справиться с потоком прибывающих дирижаблей. Раз в четверть часа капитан «Графа Цеппелина» обращался к пассажирам, сообщая о подвижках в небесной очереди. Сейчас «Цеппелин» был третьим в очереди на посадку и радиус описываемых им над столицей величественных кругов значительно уменьшился. Судно держалось поближе к мачтам, и публика приникла к окнам, силясь разглядеть внизу хоть что-нибудь, способное пролить свет на причины внезапной задержки.
Причины эти, впрочем, на мой личный взгляд были весьма просты. В настоящую минуту все причальные мачты аэропорта были заняты обманчиво тяжёлыми телами дирижаблей, выкрашенных в невзрачный серо-голубой цвет, призванный прятать воздушный корабль в небе от глаз возможного наблюдателя. Ещё с полдюжины таких кораблей барражировали в отдалении над лондонским центром, и орудийные порты их боевых галерей зияли зловещей чернотой. Вывернув шею, я смог разглядеть несколько неприметных серо-голубых силуэтов высоко над городом, выше уровня всех транспортных коридоров столичного неба.
Военные. Армия Её Величества взяла в свои руки контроль над городским небом. И, судя по тому, как бодро шла высадка солдат с причаленных транспортов, уже совсем скоро возьмёт под контроль и всё происходящее на земле.
Знать бы ещё, чем вызвано столь явственное оживление военных. Я открыл было рот, чтобы задать соответствующий вопрос своему другу, но он опередил меня.
— Взгляните вон туда, Ватсон. Да-да, на северо-восток. В направлении Паддингтона и нашего с вами дома. Там, между массивами парков, — видите?
Не очень-то надеясь на своё зрение, в последние годы не раз подводившее меня в ответственный момент, я опустил на глаза цейсовский бинокль своего походного шлема, покрутил колёсики настройки. Сначала я не видел решительно ничего. Потом разглядел на фоне тусклого золота и багрянца крон буков и вязов некую бесформенную массу, возвышавшуюся над деревьями и домами. Полчища птиц кружили в небе над парками, и сквозь их мельтешение виднелось покачивавшееся на ветру чёрно-белое веретено полицейского аэростата, вставшего на якорь неподалёку. В сравнении с загадочным предметом, который скрывало растянутое до земли и прихваченное здесь и там верёвками огромное полотно, аэростат выглядел миниатюрным. Предмет возвышался над Кровлей и на глаз равнялся по высоте собору Святого Павла — а, возможно, и превосходил его.
— Что бы это могло быть, Холмс? — спросил я, не отрываясь от окуляров.
— Давайте-ка попросим стюарда принести утренние газеты, — услышал я в ответ. Голос сыщика был совершенно спокоен.
Несколько минут спустя мы уже шелестели ещё тёплыми листами только что отпечатанных в судовой типографии газет, которые были ночью получены из редакций по радиотелеграфу.
Передовица «Таймс» освещала успех доктора Кейвора и его команды, которые готовы были уже на следующей неделе представить вниманию всех заинтересованных лиц плод своих многолетних усилий. Под сводами Хрустального Дворца в Банхилле Кейвор собирался продемонстрировать публике детище Британского Общества Звездоплавателей — аппарат, способный пронести человека сквозь толщу земной атмосферы в безвоздушное межпланетное пространство, используя для этого принципиально иную технологию, нежели разработанные русскими учеными Циолковским, Цандером, Лосем и Туманским ракетные корабли, испытания которых сейчас также входили в финальную фазу.
На страницах «Обсервер» королева отзывалась о перспективах освоения иных миров скептически: «Зачем нам подвергать себя опасности новой войны с обитателями Марса, едва пережив прошлую войну миров?»
Самой интересной заметкой в «Дейли Телеграф» было сообщение о наблюдавшемся вчера в небе над Ла-Маншем атмосферном феномене. Пилоты звена бипланов береговой обороны стали свидетелями падения в воды пролива некоего предмета, который они в один голос называли не иначе, как «зелёной кометой». При этом, с их слов, прежде чем кануть в свинцовые волны, странное небесное тело предпринимало попытки маневрировать в атмосфере. Военные психиатры признали пилотов вменяемыми, окулист Королевского госпиталя, подтвердив полное здоровье глаз лётчиков, исключил возможность оптического обмана. Объективно настроенные скептики из правительственных кругов настаивали на версии лунного света, отражённого метеозондом и преломлённого пузырём болотного газа. В настоящее время к месту падения неопознанного объекта направлялись две субмарины флота ЕКВ.
«Полицейская газета» бесстрастно констатировала прокатившуюся по марсианским гетто Англии и Уэльса волну беспорядков. Причина недовольства головоногих осталась неясна. Особо отмечался тот факт, что полиция взяла ситуацию под контроль без использования специальных средств.
В пику основному печатному органу полицейского управления красная «Морнинг Стар» выступила с оголтелой проповедью борьбы марсиан за свои ущемлённые права и обратилась ко всей прогрессивной общественности Соединённого Королевства с призывом поддержать переселенцев с Марса, несправедливо угнетаемых земными капиталистами, в их революционном протесте.
«Файненшнл Таймс» обрушивала на читателя каскад малопонятных цифр, прогнозы роста и падения индексов и котировок в связи с туманными намёками на изменение политической ситуации, интервью с влиятельными персонами мира денег, призывавших покупать и продавать акции обществ с совершенно неизвестными мне названиями. Пролистав её, я понял, что не понимаю ровным счётом ничего в современной экономике, списав это на длительность нашего с Холмсом отсутствия на родине.
«Иллюстрейтед Лондон Ньюз» в статье без иллюстрации сообщало о готовящемся открытии возведённого у Букингемского дворца колоссального памятника королеве Виктории, который являлся даром городу Лондону от королевской семьи и данью уважения великой правительнице прошлого, именем которой была названа целая эпоха в истории не только Великобритании, но и всего мира в целом.
В глубоко презираемом мною за необоснованно злую критику моих «Записок» «Лондонском книгочее», издании столь же скучном, как и те графоманские труды, которые он освещает, бросалась в глаза набранная крупным кеглем короткая заметка о том, что известный американский литератор Э.Р.Берроуз приглашает всю просвещённую публику на творческую встречу, которая состоится в книжном магазине «Симпкин и Маршал», где вниманию поклонников таланта будет представлен новый роман его столь популярного цикла о марсианских приключениях Джона Картера. Газета делилась с читателями сведениями о том, что творчеством м-ра Берроуза не на шутку увлечена сама Королева. Обсуждался вопрос, позволяют ли ей приличия посетить встречу с любимым писателем, или же он сам будет удостоен частной аудиенции во дворце.
Больше ничего интересного в свежей прессе не нашлось.
Холмс уже давно утратил интерес к чтению, небрежно свалив газеты на журнальный столик. Дождавшись, когда я переверну последнюю страницу, он нетерпеливо побарабанил пальцами по колену.
— Скука смертная, — сказал он. — Такие новости в первую очередь говорят об отсутствии новостей. Впрочем, это показатель стабильности в государстве и обществе.
Я кивнул.
— Вынужден согласиться с вами, друг мой. Меня не покидает чувство, что мы с вами никуда и не уезжали на все эти годы. Меняются названия фирм и имена политиков, но Британия по-прежнему кажется оплотом стабильности в нашем мире.
— Ага! Вот тут-то я вас и поймал, дорогой доктор! — воскликнул вдруг Холмс и расхохотался. — Вы всё тот же Ватсон, неспособность которого порой сложить два и два даёт мне некоторую надежду на то, что мой мозг по-прежнему работает чуточку лучше мозга среднего обывателя.
Я давно уже научился не обижаться на бестактные высказывания моего друга. Вот и на сей раз позволил себе лишь ироничную улыбку.
— Вы, разумеется, просветите меня о всей бездне моей ненаблюдательности, Холмс? — только и спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более смиренно.
Как и все гении, великий сыщик любил лесть. То, что он способен был распознать её с полуслова, ничуть не мешало ему каждый раз получать истинное удовольствие от её выслушивания.
— Вне всякого сомнения, мой милый Ватсон — ответил Холмс, явственно смягчаясь. — Вне всякого сомнения. Но не сразу и не вдруг, это было бы слишком скучно. Мне бы хотелось, чтобы вы продолжили развивать в себе способности к дедукции.
— Безусловно, я приложу к этому все усилия, как и всегда, — безропотно пожал я плечами. — Однако с годами человеческий разум лишь всё больше костенеет в собственных заблуждениях, а я не блистал способностью сопоставлять факты и будучи в расцвете сил. Смею вам напомнить — мы с вами давно разменяли по седьмому десятку, друг мой.
— Вздор! — фыркнул Холмс. — Не пытайтесь убедить меня в том, что вы одной ногой в старческом слабоумии, Ватсон. Ни за что не поверю. А что до умения делать верные выводы из очевидных и неочевидных фактов — ваша профессия сама по себе предполагает подобный стиль мышления. Вы же врач, Ватсон, пусть уже и не практикующий! Искусство постановки правильного диагноза во многом сродни работе сыщика. И тот, и другой должны верно определить убийцу — только в вашем случае это болезнь, а в моём — человек.
— Что ж, вы, как всегда, правы, Холмс, — сказал я. — Не вижу смысла не соглашаться с очевидным. Сделаю всё, что в моих силах, чтобы не разочаровать вас. Но пока мне не известно ни одного факта. Ведь даже содержание полученной вами телеграммы вы держите от меня в секрете, а в газетах, как вы сами имели возможность убедиться, нет и намёка на преступление, которое заслуживало бы вашего внимания.
