— Продолжайте, сударыня, — обратился меж тем Холмс к мисс Хадсон.
— Спустившись с треножника, доктор описал несколько кругов под этим… шатром. Задавал какие-то вопросы полицейским, — тут я мог только развести руками в ответ на вопросительный взгляд моего друга, — потом подошёл к дворцовой ограде и некоторое время рассматривал разрушенную оранжерею. Сквозь брешь, проделанную треножником, продолжали выбираться эти гадкие трёхногие твари. Вот уж действительно мерзость ужасающая, впрочем, чего можно было ждать от России? Не понимаю только, почему Её Величество их терпит? Они то и дело приближались к вам, а вы их отталкивали с крайне брезгливым видом, а они всё лезли и лезли — их вообще очень много бродит тут. Надеюсь, полиция и садовники скоро вернут их всех туда, где им и положено быть. Отвратительные твари!
— Не могу с вами не согласиться, — заметил Холмс. — Особенно после того, что мы увидели в капсуле треножника.
— И что же мы увидели? — заранее внутренне содрогаясь, спросил я.
— Триффидов, — ответил мой друг. — Взрослые особи, числом пять.
— Но что делать триффидам в кабине марсианского треножника?! — вскричал я, совершенно сбитый с толку. Во тьме, скрывавшей мои воспоминания о последних событиях, забрезжил просвет — и то, что смутно заворочалось в памяти, совершенно мне не понравилось.
— Похоже, они проникли туда, поднявшись по побегам красного вьюна, которыми этот треножник увит, словно беседка в ботаническом саду. Произошло это уже после того, как марсианин умер — но до того, как поднялся весь этот переполох. Видимо, их привлёк запах гниения. Вы же помните, Ватсон, как быстро разлагаются трупы марсиан в нашей атмосфере?
— Практически молниеносно, — ответил я, обретая некоторую уверенность при переходе разговора на профессиональную и близкую мне тему. Как и большинству англичан, мне приходилось видеть подобное воочию на полях сражений с пришельцами из иного мира. — Наши гнилостные микроорганизмы превращают труп марсианина в лужу зловонной жижи за считанные часы.
— Всё сходится, — кивнул Холмс.
— Но что им там было делать? — наивно спросила мисс Хадсон. Меня же передёрнуло, потому что я уже знал ответ.
— Они питались, — лаконично ответил сыщик.
Мисс Хадсон побледнела. Потом её лицо приобрело изысканный светло-зеленоватый оттенок, столь подходящий цвету её изумительных глаз, но вряд ли являющийся свидетельством хорошего самочувствия. Она пошатнулась. Холмс бережно поддержал её под локоток и усадил на ближайший оружейный ящик. Теперь уже был черёд нашей юной суфражистки дышать аммиаком из флакона, который с радостью предоставил снисходительно ухмылявшийся Лестрейд, и с благодарностью принимать из рук Холмса горячий чай.
А я меж тем вспоминал, вспоминал, вспоминал…
* * *
Воспоминания нахлынули на меня удушливой волной, безжалостно заставив снова пережить малоприятные события последних часов.
Я вспомнил, как проводил взглядом своего друга, с завидной лёгкостью карабкавшегося по верёвочной лестнице на головокружительную верхотуру, к сердцу инопланетной боевой машины высотой с половину башни Эйфеля. Вспомнил, как вынырнувший словно из-под земли Лестрейд притащил-таки бинокулярный микроскоп и армейскую экспресс-лабораторию в кофре из гофрированной стали и тут же усадил меня за изучение образца семени, обнаруженного в кабине треножника.
Вспомнил, как, чувствуя себя первооткрывателем, голландцем Левенгуком, с некоторым удивлением созерцал в светлом кружочке окуляра вялый танец просыпающихся сперматозоидов, имевших вполне обычный земной вид и ничуть не похожих на ощетинившиеся сотнями жгутиков крупные половые клетки марсиан, которые мне, наряду с другими тканями агрессоров с Красной планеты, приходилось изучать в полевых лабораториях специальных отрядов биологической защиты во время Нашествия — в поисках чудо-оружия, способного убить существ, столь превосходивших нас в техническом аспекте.
Вспомнил, как, предположив, что семя, вероятнее всего, принадлежит человеку, провёл тест на определение группы крови по системе АВ0, предложенной доктором Ландштайном ещё четверть века назад — и без особого удивления наблюдал теперь за агглютинацией в одной из чашечек.
Сперма действительно оказалась человеческой.
Зафиксировав предполагаемую группу крови неизвестного донора и ещё немного послонявшись без дела под шатром, я, действуя скорее от скуки, нежели по наитию, набрал в пипетку каплю крови из лужи, которая собралась на мостовой под капсулой треножника и начинала уже ощутимо пованивать.
Без особого интереса понаблюдав в микроскоп гемолиз огромных эритроцитов марсианина, я провёл серию тестов на токсины, совершенно здраво отдавая себе отчёт, что то, чем я сейчас занимаюсь, является разновидностью научного хулиганства — ибо стандартная армейская экспресс-лаборатория, разумеется, не была рассчитана на работу с образцами тканей марсианина, которые сами по себе являлись для человека ядом вследствие различности химического строения тел представителей двух разумных рас.
Однако то, что происходило сейчас в одной из пробирок, весьма заинтересовало и озадачило меня. Я провёл реакцию ещё раз и ещё, с разными тест-системами — результат был тем же.
Результат исследования, образец крови марсианина и нацарапанную на коленке записку я отправил в Скотланд-Ярд с курьером, рекрутированным с лёгкой руки Лестрейда из числа охранявших площадь полицейских. Записка содержала просьбу в кратчайшие сроки повторить исследование в условиях криминалистической лаборатории Скотланд-Ярда, а также провести срочную токсикологическую экспертизу образца.
Сам же я, не в силах бездеятельно ждать результатов экспертизы, раздираемый желанием поделиться с Холмсом своим открытием и предвкушением маленького триумфа оттого, что в кои-то веки хотя бы на полшага опередил великого сыщика в нашем совместном расследовании и будучи не в состоянии дожидаться сошествия моего друга с небес, в конце концов презрел осторожность и полез по верёвочной лестнице ему навстречу.
Потоки воздуха, нагнетаемого под тент компрессорами, закручивали лестницу спиралью, и от меня потребовались все приобретённые в специальных войсках альпинистские навыки, чтобы удержаться на её ступенях, пляшущих под руками и ногами. Совсем рядом пучки металлических щупалец, безвольно свисавших с высоты, погромыхивали о корпус капсулы и бесконечно длинные ноги треножника, а в путанице побегов красного вьюна, оплетавшего всё сооружение снизу доверху, мне то и дело чудилось некое шевеление.
Вечность спустя я перевалился через порог входного люка, жадно хватая воздух ртом — и едва не задохнулся от жуткой вони, наполнявшей внутреннее пространство капсулы треножника, освещённое тусклым мерцанием странных трубчатых ламп. Внутри двигались неясные тени, и тени теней зловеще шевелились на странно изогнутых стенах. Доносился странный ритмический перестук и отвратительные звуки, напоминавшие одновременно чавканье дорвавшихся до корыта с отрубями поросят и хлюпающий шум, с которым мощный насос земснаряда всасывает последние капли жидкой грязи со дна осушаемого водоёма.
— Холмс! — крикнул я в зловещий танец теней. — Холмс, дружище, где вы?
Дышать здесь приходилось ртом через многократно сложенный платок — впрочем, зловоние было настолько жирным и густым, что платок почти не помогал. К этому мне было не привыкать: за годы войны, сидя месяцами в окопах, окружённых горами разлагающихся мёртвых тел, мне случалось обонять и не такое.
— Ватсон? Вот уж не ожидал от вас такой прыти! — донёсся до меня придушенный голос моего друга. Глаза постепенно привыкали к красноватому полумраку, и я смог разглядеть фигуру сыщика, склонившегося над чем-то в странном сооружении, напоминающем трон. — Пробирайтесь сюда, только ни обо что не споткнитесь! А ещё постарайтесь, чтобы эти твари не вытолкали вас наружу — я бы давно избавился от них, но в одиночку мне не справиться!
Вокруг Холмса столпились высокие тощие фигуры. Стук и сосущие звуки производили именно они.
Триффиды.
Взрослые особи по семь футов ростом, склонившие свои чаши над неким подиумом, служившим ложем пилоту треножника. Бесформенная громоздкая масса, занимавшая ложе сейчас, и была источником жуткого зловония. То один, то другой из триффидов без видимой очерёдности погружал свои укороченные обрезанием стрекала в испускающую миазмы тления массу и тащил сочащиеся вязкой жидкостью ошмётки в раструбы пищеварительной чаши на вершине стебля.
Триффиды жрали то, что осталось от марсианина.
В своём стремлении облагодетельствовать человечество Советская Россия, вооружённая технологиями марсиан, выпустила в свет этих монстров всего несколько лет назад, рассеяв над Тихим океаном всхожие семена с опытных делянок Камчатки. Воздушные течения быстро разнесли семена по всему миру, и в мгновение ока триффиды появились на всех континентах, а год спустя — заполонили каждый клочок суши, существенно потеснив автохтонную флору, а местами — и человека. Триффиды имели чудовищную способность к самовоспроизведению, что в сочетании с абсолютной неприхотливостью в питании и почве для укоренения быстро сделало их поистине вездесущими. Триффидное масло стало новым источником энергии, и источником совершенно бесплатным, а некий профессор Тесла из университета в Торонто даже осмеливался всерьёз утверждать, что вырабатываемое ими электричество в скором времени станет применяться не только для производства лабораторных опытов по гальванизации.
Плотоядность триффидов и несомненная опасность для человека выявились чуть позже — когда первое поколение вступило в пору зрелости. Годовалый триффид обретал способность к передвижению и превращался в медлительного, но смертельно опасного хищника. Удар отравленного десятифутового жала был способен убить взрослого человека. Нападая из засады, триффиды питались разлагающимися телами своих жертв.
По миру прокатилась волна смертей, и человечество вынуждено было дать отпор растительному врагу. В ходе длившейся два года всемирной кампании по локализации расплодившихся триффидов значительную их часть попросту уничтожили. Впоследствии было установлено, что систематическое, раз в два года, урезание жала делает триффида неопасным для человека, и бессистемная бойня прекратилась. Теперь триффиды содержались в резервациях сельскохозяйственных угодий, обеспечивая человечество ценным маслом, а также в оранжереях и ботанических садах, где селекционеры выводили всё новые и новые сорта, включая комнатные и декоративные.
В ходе всё той же битвы за жизненное пространство с растительными агрессорами у триффидов была обнаружена некая сигнальная система. Издавая отрывистый стук тремя короткими отростками, ходячие растения общались друг с другом — и в какой-то момент у исследователей возникло скверное предположение о разумности этого биологического вида.
Широкой огласки подобная гипотеза не имела — человечество, подряд пережившее за короткое время Вторжение марсиан и Великую войну, не было морально готово к противостоянию с ещё одним разумным видом. Иное дело — борьба с на удивление живучими и повсеместно распространившимися сорняками, в которую мир включился с превеликим энтузиазмом. Отчасти благодаря этому неведению человек снова одержал верх над силами природы, которую сам же и изменил до неузнаваемости.
Прирученные и одомашненные триффиды мирно паслись на отведённых им лужайках и поглощали огромное количество всевозможных органических отходов, и человек постепенно научился принимать их как часть окружающего пейзажа. Однако, по непроверенным слухам, весьма многочисленные группы взрослых триффидов по всему миру сумели избежать избиения, одомашнивания и приручения, уйдя в леса. Эта информация никогда не подтверждалась правительствами — как, впрочем, и не опровергалась. Но многие ли из нас регулярно — или хотя бы мало-мальски часто — посещают леса, пусть даже они и находятся совсем рядом с границами наших поселений? И потому слухи так и оставались всего лишь слухами.
И в этом весь Человек.
Те триффиды, что поглощали сейчас активно распадавшуюся на элементы периодической таблицы тушу марсианина, были одомашненными, кастрированными особями с обрезанным жгутом смертоносного жала. Лишённые яда, они, тем не менее, представляли немалую опасность для двоих людей здесь, в тесной капсуле треножника, распахнутые технологические люки которой открывались в трёхсотфутовую пропасть над Лондоном. Силы растительных мускулов даже одного из зелёных великанов было вполне достаточно для того, чтобы вытолкнуть в пустоту нас обоих — а триффидов было здесь пять.
— Как эта дрянь сюда попала? — спросил я, брезгливо разглядывая трёхногих растительных монстров.
— Так же, как и мы с вами, дорогой мой доктор, — отозвался Холмс. — Только воспользовались для восхождения не лестницей, а побегами марсианского вьюна. Остальные, те, что бродят сейчас внизу, тоже охотно присоединились бы к своим более удачливым сородичам, но им помешало полицейское оцепление. Эти же поднялись сюда прямо из разбитой оранжереи ещё до того, как оцепление было выставлено. Счастливчики!
Я содрогнулся от омерзения.
— Я заканчиваю с забором образцов, Ватсон, — продолжал между тем Холмс. —- Процедуру вскрытия тоже пришлось проводить самому, не дожидаясь экспертов из Ярда. Слишком уж быстро он разлагается. Очень хорошо, что вы решились подняться сюда, Ватсон! Честное слово — рад, а то я уже и не чаял! Взгляните, пожалуйста, сами, пока тут всё не расплылось окончательно. Что вы видите? Я так понимаю, анатомировать инопланетян вам уже приходилось?
При этих словах Холмс быстро взглянул на меня и тут же отвёл взгляд. Я же постарался сделать вид, что не заметил его случайного приближения к опасной черте. Многие знания — многие печали. Дружба же — это не отсутствие секретов, а умение их хранить… а порой и просто не обращать внимания на их наличие.
Я кивнул и, зажимая нос платком, как мог осторожно протиснулся между двумя триффидами поближе к останкам. Холмс предупредительно освещал мне поле деятельности карманным фонарём.
Марсиане огромны.
Больше всего они похожи на чудовищных размеров бурдюк о паре глаз, попугайском клюве и двух пучках весьма тонких многофункциональных щупалец. Чем-то они напоминают наших осьминогов — клювом ли этим, многоногостью или же мудрым выражением вечно усталых выпуклых глаз. Несмотря на это, сленговое прозвище типа «спрут» или «головоног» нигде в мире не прижилось. Повсеместно марсиан зовут марсианами, и точка. Иногда — алиенами. Но спрутами — практически никогда.
Сейчас этот бурдюк был вздут гнилостными газами до состояния шара. Та часть многочисленных полостей тела марсианина, которая вмещала внутренности, была мастерски вскрыта в один разрез с линейно-ровными краями раны. Не снимая перчаток, я развёл края раны и погрузился в изучение распадавшихся под моими пальцами ошмётков плоти, бывших ещё совсем недавно сложными органами, венцом эволюции марсианской жизни.
Совсем рядом продолжали свою страшную трапезу триффиды, каждый из которых ростом был выше меня.
— Время смерти, доктор?
Я осматривал потускневшие роговицы огромных глаз мертвеца. Мёртвый пилот печально смотрел на меня. Незавидная судьба — умереть вдали от родины, от соплеменников, в одиночестве, и быть после смерти пожранным существами иной расы, выведенной врагом для совершенно невоенных целей, превратиться в удобрение, в компост, разложиться на атомы в живых фабриках триффидовых тел и стать на выходе чистой энергией, приводящей в движение машины врага, обогревающей и освещающей его жилища, питающей его… Было в этом что-то философское и вечное.
— Учитывая скорость разложения тела и его степень, зашедшую уже весьма далеко, я бы сказал, что наш марсианин умер около трёх часов назад, — ответил я.
Холмс кивнул.
— Вполне подходит. Согласно показаниям полисмена, дежурившего на углу Воксхолл-Бридж-роуд и Улицы королевы Виктории, а также гвардейцев у ворот дворца, марсианин появился на площади примерно в это время. Причём пришел он со стороны дворца, перешагнул ограду — и замер. Минуты через две перестали двигаться щупальца, и с тех пор он недвижим.
— Мёртв, — уточнил я.
— Да. Что бы ни убило его, оно сделало это быстро.
— Да, Холмс! Едва не забыл со всеми этими… — я бросил взгляд на невозмутимо пожирающих труп триффидов, — обстоятельствами. Я ведь поднялся сюда главным образом для того, чтобы сообщить вам, что мне известна причина смерти марсианина!
— Яд, я полагаю, — сказал Холмс.
Боюсь, мне не удалось остаться бесстрастным при подобной демонстрации превосходства его интеллекта над моим собственным — во всяком случае, бросив на меня короткий взгляд, знаменитый сыщик улыбнулся. Я понял это по морщинкам, разбежавшимся от уголков его глаз — платка от лица Холмс, как и я сам, предпочёл не отнимать.
— Элементарно, Ватсон! — предварил он так и не прозвучавший вопрос. — На теле не было иных повреждений, кроме тех, что оставили наши голодные зелёные друзья.
Я только и мог, что кивнуть. Будучи разъяснёнными, откровения Холмса казались совершенно очевидными. Но я давно уже научился подавлять в себе чувство досады от осознания факта, что мог бы дойти до правильных выводов и сам, имей я для этого довольно времени.
Одну-две тысячи лет, например.
— Яд, Холмс. Алкалоид растительного происхождения. Нечто вроде кураре — должно вызывать мгновенный паралич, что, по всему видимо, и произошло. Его дыхала и трахеи перестали получать воздух, и бедняга очень быстро задохнулся. Но вот вопрос — как яд попал в его тело?
Холмс не ответил. Великий сыщик задумчиво разглядывал трапезничавших триффидов. Я ждал, не смея нарушить вопросами ход его размышлений.
Хмыкнув с интонацией, непонятной из-за закрывавшего рот платка, Холмс решительно направился к люку.
— Идёмте, Ватсон. Здесь нам больше делать нечего, — и с этими словами сыщик скрылся за обрезом люка, словно канув в бездну.
Я с облегчением покинул вознесённый на три сотни футов над землёй склеп, превращенный триффидами в столовую. После созерцания сцены ужасной трапезы пропасть под ногами и беспорядочное болтание верёвочной лестницы уже не казались чем-то страшным.
Когда я спустился, то обнаружил, что Холмс успел смешаться с толпой солдат и полицейских, которых с каждой минутой делалось под шатром всё больше. Результаты экспертизы из Скотланд-Ярда ещё не прибыли. Я в задумчивости прогуливался по площади, и, погружённый в размышления, не заметил, как ноги сами принесли меня к бреши в ограде дворца — там, где её проломила нога треножника, разбив по пути оранжерею. Сквозь разбитые рамы оранжереи на площадь всё ещё пытались проникнуть триффиды, привлечённые запахом гниющей плоти. Трое полицейских ударами дубинок загоняли их обратно.
Моё внимание внезапно привлёк странный маленький триффид. Едва достигая макушкой высоты человеческого колена, он тем не менее резво передвигался на трёх коротких ногах, хотя предполагаемый миниатюрностью возраст позволял ему лишь сидеть в почве, как и пристало нормальному растению… Впрочем, что может быть нормального, коль скоро речь у нас идёт о триффидах?
Малыш был весьма необычно окрашен. По светлой зелени его листьев и ствола бежал золотистый рисунок прожилок, а пищеварительная чаша на вершине стебля имела явственный серебристый оттенок.
