Анна Райнова
ШЕБУРШУША
Те, кто любит нас, не всегда любят тех, кого любим мы
Тише, ветер, нечего так страшно завывать в оконных рамах. Не видишь, баба Оля отдыхает. Спит уже два дня, на холодный пол легла, глаза не закрыла. Неужто так устала, что до постели дойти не смогла? В моём блюдце высохли последние остатки молока, а она всё лежит, не шелохнётся. Приглажу её растрепавшиеся волосы, может быть, тогда она вспомнит Шушу? Надо же, не шевелится всё равно. Баб Оль? Вставай! Я скучаю.
Хлопаю дверьми, гремлю кастрюлями на кухне, сбрасываю на пол тарелки. Мне нравится смотреть, как они разлетаются на множество маленьких кусочков. Раньше баба Оля мне бы этого не позволила, а теперь лежит и голову повернуть лень. Как можно столько спать? И откуда здесь взялся этот мерзкий запах? Так пахнут дохлые крысы, если заваляются где-нибудь в углу. Помню, в старом бревенчатом доме я громко стучал, помогая хозяину разыскивать гниющие тушки.
Дохлые крысы? Баба Оля! Ты что? А как же Валька, её не дождёшься?
Срываю с комода Валькину фотографию. Она разбивается, размётывая во все стороны брызги прозрачных стёклышек.
Что же делать? Не смотри на меня так, баба Оля.
Весь вечер сбрасываю со своих мест всё, что попадётся, скриплю половицами, вою в водопроводных трубах.
Водопроводных? Быстрей на кухню — сорвать кран. Из обломанной трубы вырывается прозрачный фонтанчик, окунаюсь в него, брызгаю во все стороны. Если нет молока, достанет воды. Теперь в ванную, бросаю на пол шланг от душа. Вот, натворил! Уселся в зале на комоде, наблюдаю, как вода выползает из-под двери в ванную, соединяется с ручейком, текущим из кухни, поднимается. Баба Оля уже вся промокла.
Звонок, кто-то пришёл. Мы гостей не ждали. Бросаю в закрытую дверь пустое ведро. Я тоже звонить умею, почище некоторых. Голоса за дверью, не разобрать, что говорят. Шаги. Уходят прочь. Ох, баба Оля, баба Оля, на кого ж ты меня…
Опять звонок, молчу. Чего греметь? Хозяйку уже не поднимешь. Кроме соседки Марии и не заглядывал никто, да и та преставилась не так давно. Оля затосковала совсем, всё глядела на Вальку, ждала, что дочь навестит старуху. Куда там. А теперь вон сколько гостей навалило. Да только нет тут никого.
Скрежет, адский скрежет. Входная дверь распахивается. Скорее в шкаф, прижаться к теплому дереву и замереть. Голоса. Выглядываю в щель. Ходят, брезгливо закрывая носы рукавами. Трое молодцев в одинаковых серых одёжках. Шапки потешные на головах. Тётя Сара с нижнего этажа с зятем своим. Ещё соседи. Никак хоронить Олю пришли.
— Это хозяйка квартиры? — спрашивает Сару один из молодцев.
— Да, — дрожащим голосом отвечает Сара.
— Давно умерла, — пожимает плечами молодец. — Говорите, только сегодня вода заливать стала?
— Тут такой тарарам весь вечер был, мы грешным делом подумали, Ольга с ума сбрендила, хотели скорую вызывать.
— Вызывайте. Квартиру нужно опечатать. Родственники у покойницы есть?
— Дочка, только мы давно её здесь не видели, а ведь живёт на соседней улице, стыда ей нету. Ох, Оля, Оля…
— Ладно вам причитать, идёмте, здесь нечем дышать. Стояк перекройте кто-нибудь.
Гости убрались восвояси. Гляжу в щель, а там Олины глаза. Закрыть побрезговали. Эх, люди, люди. Холодно с вами. Распластываюсь по деревянному днищу, согреваюсь и проваливаюсь в забытье.
***
Кто это там шебуршится? Выглядываю из шкафа. Сухо, бабы Оли нет. Толстая тётка с туго затянутым на макушке черным хвостом шваброй машет. Подкрадусь-ка я к ней сзади, хвост причешу. На тебе, повернулась. Валька? Так вот во что превратилась крепкая с тугими косами девица. Помнишь, как ты высмеивала мать, когда она оставляла мне на ночь блюдце с молоком, кривилась да пальцем у виска вертела. Эх ты! Седина на висках, а души не нажила. Бросила мать одну умирать. А ведь сама постареешь, и дети от тебя отрекутся, уж я-то знаю, такой грех без наказания не оставят. Шуша много наглых рож перевидал на своём веку. Приходит собаке собачья смерть. Только ради Оли тебя не трогал. А теперь… Телефон?
Ишь ты, трубку сняла, будто и впрямь здесь хозяйка.
— Да, я. Продаётся квартира…
Продаётся? Ах, вот ты чего удумала! Мать, поди только вчера на погост снесли, а ты уже продаётся? Ну, держись!
Предвкушая месть, зарываюсь в шкафу, напитаться сил от старого, но веками живого дерева. Мне без него никак, без дерева, истончусь совсем. Жду.
Наконец, когда Валька укладывается спать в Олину кровать, я выползаю наружу. Просачиваюсь под входную дверь. До мусоропровода рукой подать. Забираюсь в смердящую трубу. А, вот шерохтят, рыжие твари. Вы-то мне и нужны. Все сюда, собирайтесь. Сейчас повеселимся! Валька с детства боится вас до смерти.
Вскоре шевелящие длинными усами полчища подходят к двери, ручейком вползают в щель, добираются до спальни.
— Теперь — все на неё!
Вот, перестала храпеть, как трактор. Ручонками машет. Ай да молодцы, сплошь Вальку живым одеялом окутали. Отбивается. Не проснулась ишо? Ты глазёнки-то протри. Гляди, гостей сколько.
О, узрела! Верещит гнусным своим голосишкой. Ага, на кухню побежала за дихлофосом. Выстучу-ка я тебе, милая, крышкой по пустой кастрюле похоронный марш. О, застыла, дихлофос выронила. Чего уставилась на кастрюлю? Ну, гляди, гляди, авось чего и высмотришь, а я покамест тебя обработаю, как баба Оля делала. Крышку — чпок, и на беленький пенёчек нажимай, только чёрненьку точечку на нём Вальке в тапки направить надо. Чего скачешь, как стрекоза? Напугал тебя Шуша?
А-а-а, в прихожую кинулась, пальто в охапку. Крестишься, чурбан зелёный? Таким как ты крестное знамение во вред. Чур меня? Ладно. Дверью подтолкну и пальтишко в щели прикрою. Намаешься, чтобы выпростать. Шуша крепко держит. Отпускаю. Бух прямо на порог. Карабкается. Беги, беги, милая.
Днями скучаю — не с кем слова молвить. Только ветер завывает в окнах всё сильнее.
Это же надо как быстро от Вальки избавился, а теперь и поиграть-то не с кем.
Не тут-то было. Мне послышалось, или в замке поворачивается ключ? Дверь открылась. Чемодан? Вот ведь неугомонная Валька, мало досталось тебе от Шуши? Ну, держись! Ой! Да это ж не она.
Лицо белое, чистое и светится, что солнышко. Коса русая до пояса. Не из Валькиной породы девица. Вон как на пороге мнётся. Ладно, заходи, коли не шутишь.
Девушка отнесла в спальню чемодан и рюкзак с вещами. Продукты из супермаркета сложила в холодильник. Потом заварила чай, уж больно замёрзла с дороги.
Мама не хотела отпускать её в большой город, но Ольга всегда была упрямицей, успешно сдала экзамены в медицинское училище, сама, без всякой посторонней помощи. Правда, комнату в общежитии дали у чёрта на куличках, два часа на метро и автобусах добираться. Стала подрабатывать в больнице санитаркой. Однажды разговорилась с одной из медсестёр, посетовала, что далеко живет, а квартиру снимать дорого. Та понимающе покивала, на том и разошлись. Вчера эта медсестра Олю разыскала, сказала, что у одной её знакомой мать умерла скоропостижно, квартира пустует, рядом с училищем и больницей. Хозяйка жилплощадь сдавать хочет за совершенно смешные деньги. Ольга, как услышала цену, сразу согласилась, у неё на транспорт больше денег уходило. После смены помчалась к Валентине Ивановне, заплатила за полгода вперёд. Хозяйка радостно вручила Ольге ключи. Всё расхваливала, какая Оля милая и приятная. Простодушная девушка зарделась от комплиментов, стала в свою очередь благодарить хозяйку.
Назавтра с самого утра, собрав свои немногочисленные пожитки, Оля занялась переездом в новое жилище.
В квартире был бардак, повсюду валялись дохлые тараканы. Просторная кровать в спальне шиворот-навыворот. Но Оля родилась и выросла в деревне, к работе была приучена с малолетства и немедля взялась за веник. Вымыла полы, перестелила постель. К вечеру её новое жилище блестело чистотой. Девушка на скорую руку приготовила себе нехитрый ужин, попила чай с баранками и уселась на диван с учебником по химии, готовиться к экзамену. Углубилась в чтение и не заметила, как глаза начали слипаться, да так и уснула. Ещё бы, намаялась. Грохот в спальне заставил её подскочить. Мгновенно очнувшись, девушка ринулась в комнату. Оказалось, упал торшер, вот и тяжелое кресло на боку валяется рядом с балконной дверью. Может вор залез? Оля на цыпочках прокралась в кухню — никого. В спальне вновь что-то ухнуло. Девушка вздрогнула и, вооружившись шваброй, пошла обратно. Оглядев комнату, заметила, что статуэтка с туалетного столика упала и разбилась. Оля глянула на окно, может ветер сбил? Рама оказалась наглухо заклеенной на зиму. Девушка удивлённо пожала плечами, пошла за веником — осколки убрать и тут услышала странное шипение в ванной комнате. Включила свет и распахнула дверь почти одновременно. Да это же вода, вот растяпа, выключить забыла. Туго закрутила кран, вернулась в спальню, а там…
Волосы на голове зашевелились. На полу поверх осколков статуэтки лежала разодранная в клочья подушка. Ольга огляделась, вздохнула, подняла подушку и положила её на кресло. Перо нужно собрать, выстирать и сшить новый наперник. Ольга открыла шкаф, чтобы достать целлофановый пакет, а оттуда выплыла ещё одна подушка, из неё, разбрасываемые невидимой рукой, летели перья. Оля попятилась в угол, но упрямая подушка полетела следом. Ещё чуть-чуть и придавит её к стене.
— Ах ты, Шуша, пусти! Что я тебе сделала? — с испугу выкрикнула Ольга.
Подушка замерла в воздухе, а потом упала, подняв белоснежное облачко. И всё, тишина.
— Значит, Шуша. Я угадала, — отдышавшись, сказала Оля. — Меня Ольгой зовут, приятно познакомиться.
Тихо. Оля пошла в кухню, налила в первое попавшееся блюдце молока и поставила на пол со словами:
— Вот тебе, Шуша, гостинца. Не серчай на меня.
Вот ведь и в городе домовые бывают. Надо же. Девушка прибрала в спальне, помолилась на ночь и легла.
Вот это да! Оля вернулась, молодая, красивая, а я — старый дурак. Нет, чтобы хозяйку приветить. Эх, Шуша, Шуша, чего натворил-то? Оленька, добрая душа, молока налила. Я уж и запах забывать стал. Благодарствую, хозяйка. Ну, обознался, с кем не бывает. Теперича заживём с тобой, как прежде, душа в душу. Шуша в обиду не даст. Уснула, личико, что у ангела небесного, волосы — шелк, расчешу и приглажу их. Улыбается, значит, хороший сон видит Оленька. Отдыхай, хозяюшка, отдыхай, милая. Шуша оградит тебя от всех напастей.
Проснувшись рано утром и увидев своё отражение в зеркале, Ольга удивилась. Её длинные, цвета свежескошенной пшеницы волосы были уложены в аккуратные локоны, волосок к волоску, точно она только что вышла из парикмахерской.
— Ай да Шуша! — догадалась она. — Спасибо за причёску, девчонки на курсе обзавидуются.
Девушка быстро умылась, позавтракала и отправилась на учёбу. Уходя, не забыла налить Шуше свежего молока. Вечером вернулась усталая. Юра обещал в гости зайти.
Они познакомились в больнице два месяца назад. Юрий навещал умирающую мать. Молоденькая санитарка с первого взгляда привлекла его внимание. Она мало походила на современных самоуверенных красавиц с силиконовыми губами, обколотыми ботоксом неподвижными лицами и татуированными бровями. Оля была другая — чистое лицо, тихий голос, милая улыбка. Ничего наносного.
Когда-то и Вика была совсем другой, но свалившееся на голову мужа состояние, вскружило ей голову. Она быстро устала от тряпок и взялась за себя. Пластические операции и процедуры до неузнаваемости изменили лицо жены. Юра пытался уговаривать, чтобы ничего не делала, убеждал, что любит её такой, какая есть, что это опасно, в конце концов, но Вику было не остановить. Сначала она подтянула обвисший после тяжёлых родов живот, потом подправила грудь. Дальше — больше. Сын рос с няньками. Вошедшей во вкус пластической хирургии женщине некогда было уделять внимание малышу. В погоне за внешностью Вика забыла обо всём. Занятия йогой, шейпингом и постоянные осмотры в институте красоты отдалили её и от мужа. Юра и так часто задерживался на работе, уезжал в длительные командировки, а теперь и дома стал хмурым и молчаливым. После ужина закрывался в своём кабинете и пил, безуспешно пытаясь представить модернизированную Вику в своих объятиях. Жена никак не могла понять, почему между ними вдруг выросла глухая стены. Винила во всём лишние килограммы и возраст — ведь ей уже за тридцать. Ничего, скоро муж увидит в ней прежнюю молоденькую Викторию и полюбит с новой силой. Доктор Агеев ей обещал. Тем временем Юра уже не мог приблизиться к Вике, все более походившей на говорящую гуттаперчевую куклу. Так они и жили, оттягивая агонию давно переставших существовать отношений. Вика стала начинать с упрёков каждый разговор, а после обычно требовала денег на новую дорогостоящую процедуру. Выслушивая её нападки, Юра привычно огрызался, но в деньгах не отказывал. Только жить переехал на дачу, сославшись на дорожные пробки, мол, оттуда к офису ближе. Потом мама Юрия попала в больницу с инфарктом…
Ольгу смущали настойчивые ухаживания взрослого мужчины, но прекрасные букеты с записками самого возвышенного содержания и переполненные неизбывной тоской глаза Юрия сделали своё дело. Девушка влюбилась. Стали встречаться. Юра так берёг своё нечаянное счастье, что не стал говорить Оле о том, что женат. Девушка вопросов не задавала, списывая редкие встречи с любимым на его вечную занятость. Даже близким подругам про Юру не рассказывала. Зачем кому-то знать?
Беглый взгляд на настенные часы вывел её из задумчивости. Юра вот-вот придёт. Она подхватилась, начала готовить ужин. Когда стол был почти накрыт, в дверь позвонили. Оля заглянула в зеркало, пригладила волосы и полетела открывать. Юра с порога принялся целовать её заиндевелыми с мороза губами:
— Любимая, как же я соскучился.
— Ой, да что же мы тут стоим, проходи, сейчас ужинать будем, — Оля помогла ему снять пальто, проводила в комнату и усадила за стол. Весь ужин Юра не мог отвести от неё взгляд.
— Юра, ты чай с лимоном будешь? — вывела его из задумчивости Оля.
— А? Да. Спасибо, хозяюшка, накормила. Так вкусно!
— Да что ты, это так, по-быстрому, что успела, — улыбнулась Оля. — Ты ж там в своих поездках домашнего не ешь, вот и показалось, что вкусно.
***
Вот ведь ворохбятся всю ночь, и откуда силы берут? Любит тебя, Оленька избранник твой, крепко любит. Загляденье и только. Это тебе, милая за все твои мытарства воздаяние. Вальке такого подарка век не видать, точно говорю. Ладно, пойду и я на покой. Чего глазеть?
Очнулся, свет в щель пробивается. Никак утро уже. Оля в постели одна. Крепко спит. Кавалер-то куда подевался. А, вот, на кухне, по телефону с кем-то разговаривает:
— Вика, чего ты хочешь, я работаю. Нет, на выходные домой не вернусь…ты же знаешь. Не кричи, у меня тут люди. Говори, что тебе надо. Липосакция? — дверь кухонную прикрыл. — Сколько? Сними с моей карты и, очень тебя прошу, сегодня мне больше не звони. Что? Хорошо. Сына от меня целуй.
Ах ты ирод!! Сына от тебя поцеловать? Я ж тебя сейчас поцелую. Вот она мухобойка, по затылку его, по затылку. Будешь знать, как Оленьку обманывать. Обернулся, а за ним Оля стоит, пришла. Глаза спросонья трёт. Мухобойка на пол упала.
— Оленька, ты слышала?
— Слышала, что?- потягивается.
— Ну, как я тут болтаю.
— Не слышала ничего,- с этими словами Оля подняла мухобойку и на место её положила.
И правильно, мало ему мухобойки, его шваброй перетянуть надо.
— Тогда зачем дерёшься?
— Я дерусь?
— А кто меня мухобойкой по голове стукнул?
— Да? — Оля огляделась, потом улыбнулась. — Ой, Юр, это Шуша. Меня тоже пугал. Ты поздоровайся с ним, он и отступит.
— Кто такой Шуша?
— Домовой.
— Домовой? Оля, ты что?
Опять ко мне тылом развернулся, шарах тебя шваброй по лысеющей макушке и Оленьке в руки отдал.
— Э-э, это не я, — с испуга выронила швабру Оля.
— Зачем ты так? Если всё слышала, так и скажи, можем поговорить, как люди.
— Слышала что?
— Ладно, не хочешь говорить, не надо, — почесал затылок Юрий. — Ты вообще, здорова?
— Юра, ты что, издеваешься?
— Я умываться пойду.
Это хорошо, тарелочки твоя головушка ещё не пробовала. Обманщик! Нечестивец! На!
— Ай! Ольга, это уже не смешно.
— Милый, дорогой, прости. Больно? — гладит его по макушке, обняла. — Шуша, успокойся, это Юра, он хороший, не дерись.
Ага, хороший, знаем мы его хорошесть. Срамота!
— Оля, ты в своём уме?
— Да.- Обидевшись, Ольга вышла из ванной.
Ага, телефон евоновский, скину на пол и стулом, стулом…
— Это уже переходит все границы,- выскочил на звук Юрий, — Да, я виноват перед тобой, но зачем же так?
— Как, так? Ты что, мне не веришь? Шуша!
— Так, ладно, понял. Я пойду.
— Куда?
— Домой, к жене и сыну,- он поднял телефон, вернее то, что от него осталось.
— Куда? — заиндевела Оля.
— Да, Оля, я женат.
— Как женат? — руки, уже готовые обнять любимого, опустились. Юра отвернулся и ушел в спальню.
Поглядим, что делать будет.
О, одевается, иродово отродье, люстру тебе на башку, вместо шляпы…
А-а-а? Больно? А ей каково? Как она после этого жить будет? Кому сможет довериться? Выпрастывает свою бесстыжую голову.
— Юра? — прибежала Оля.
— С дороги, полоумная, убьешь ведь.
Девушка отстранилась. Она смотрела Юре вслед и не могла понять, как в одно мгновение этот родной и любимый человек вдруг стал ей чужим. Совсем чужим. Вздрогнула, когда хлопнула входная дверь.
Лжец, туда тебе и дорога! Вон! Чтобы ноги твоей поганой тут не было!
Девушка повернулась, сделала шаг и упала на постель, обняла подушку, на которой спал Юра и разрыдалась.
За что? Почему? Как он мог всю ночь напролёт шептать ей:
— Любимая…
А потом уйти к жене и сыну. Уж лучше бы ей этого не знать.
Оля, Оленька, не убивайся так, я ж не со зла…глажу ей волосы.
— Прочь, прочь от меня! Откуда ты взялся на мою голову?
***
Весь день хозяйка ходит по дому тихо, глаза высохли, а в них стужа лютая, даже мне холодно стало. Пойду, в шкаф зароюсь, сил нет смотреть на тебя такую. Ночью выбираюсь на кухню. Надо же, свежее молоко. Обиделась, а не забыла Шушу. Значит, простит, обязательно простит. Спокойной ночи, Оленька.
Свет, хозяйка шкаф открыла — разбудила Шушу. По измятой постели разбросаны вещи. Чемодан достала, складывает, сама чернее ночи. Оля, ты что ж это удумала? Уходишь? А как же я? Я ж к тебе всей душой прикипел. Не оставляй Шушу. И бывают же у зрячих слепые глаза. Я ж только добра тебе желаю. Оля!
Вот и чемодан закрыла уже, за сумку принялась. Что же делать? Шкатулка в её руках деревянная, в сумку кладёт. Ох, и колятся твои украшения, тесноват новый домик для Шуши, зато с тобой, навсегда с тобой.
Ольга закрыла молнию на сумке, отдышалась. Деньги за квартиру уже не вернуть, Юру тоже. Но лучше в общежитии жить, чем в этой страшной квартире. Девушка перекрестилась, присела на дорожку, и, подхватив вещи, начала спускаться по лестнице.
Орлова Ирина
ГАЛЛЮЦИНАЦИИ ТОЖЕ НАДО КОРМИТЬ
Если уж попались непьющие
Эдик выглянул из комнаты — телохранитель помогал маме стаскивать с папы пальто. Совсем неправильно они это делают. Вот мама Славика дядю Пашу раздевает одним движением, а эти двое уже минут пять возятся.
— Володя, ты ботинки с него сними, отведем в комнату…
— Нет, Виолетта Сергеевна, опять он что-нибудь там разобьет. Давайте уж здесь.
Эдик прикрыл дверь и оглянулся на сидящего на подоконнике бирюзового дракончика. Тот смотрел в окно. И почему папа обозвал Тишку зелёным змеем? На змею он совсем не похож. И не зелёный.
Возгласы в коридоре стали громче. Папа проснулся и начал отбиваться. Пальто и ботинки с него, похоже, сняли. Теперь мама отведёт его в кухню, напоит кофе с коньяком и уложит спать, там же на диване. Потом начнёт обзванивать подруг, жалуясь, что муж опять пропил все деньги. Тишка повернул голову, длинный раздвоенный язык прошёлся по спине. Почему папа сравнивает этот язык с коровьим? У коровы язык совсем другой.
— Никак не пойму, куда он деньги девает, — мама с телефоном в руках шла по коридору, — видела, как он на стол две пачки выложил, одну — с долларами по тысяче, другую — с нашими пятитысячными. Сейчас спрашиваю, а он — «корова языком слямзила», и хихикает… Да, уложила… Мямлит, что удачную сделку отмечали… Нет, не смотрела…
Подруги любили давать маме советы, где поискать папины деньги. И как заранее их забирать. Но опередить Тишу еще ни разу не удалось. Он чуял деньги, едва папа входил в квартиру. Тиша жил у них больше месяца. До этого была зелёная громадная жаба, но ей хотелось золотых монет, а они быстро кончились. Уж очень она была прожорливой.
Тиша не такой, ему достаточно одной бумажки в неделю. Особенно ему нравятся зелёненькие с портретами разных мужиков, но голубенькие и красненькие с картинками тоже подходят.
А самым первым в кухне появился человечек с рожками и длинным хвостом. Размером он был с кувшин для воды, и одежды никакой, а кожа зелёная-презелёная, как трава на газоне. Он сидел на подоконнике и грустно посмотрел на Эдика, когда тот вошел. Мама только что закончила «читать папе нотации» — он сам потом так сказал. Когда свет погас, Эдик крался по коридору. Мама позвонила тёте Свете, и он слышал почти весь разговор. Узнав, что «муж получил кредит на развитие бизнеса, и сейчас может купить всё, что пожелает», устремился на кухню. Очень хотелось, чтобы папа пожелал купить ему велосипед. Папа сидел на диване и смотрел на сына странными стеклянными глазами. Как у игрушечного льва, подаренного на прошлый День рождения.
— Кыш, — сказал папа человечку и замахал на него руками, и тот исчез. Поговорить с папой тогда не удалось. Он бормотал что-то непонятное, а потом уснул.
С жабой было интереснее. Вместе с папой они несколько дней кормили её золотыми монетками и смеялись. Жаба жила за холодильником и каждый раз, когда папа ночевал в кухне, выползала покушать, но однажды монетки кончились, а жабе хотелось ещё. Она начала раздуваться, стала огромной. Почти с холодильник. Папа сказал ей:
— Лопни!
И она лопнула. Осколки разлетелись по всей кухне. Папа пробормотал:
— Вот так и лопаются банки. От золота… — лег на диван и заснул.
Эдик не понял, о каких банках шла речь. Может, о бабушкиных? Один раз её банка с компотом и правда лопнула. И как может банка лопнуть от золота? Жаба — понятное дело. Но поговорить о велосипеде он тогда тоже не смог. Родителей пожалел. Мама несколько раз жаловалась, что у папы много денег уходит на новую фирму и на кормёжку «соучредителей». Кто такие эти «соу» Эдик не знал. Решил, что это кто-то вроде их жабы. Тоже деньги жрут.
Зато с Тишей вышло всё просто замечательно. Он летал по кухне, а папа, провожая его взглядом уже привычных стеклянных глаз, бормотал:
— У-у-у, зеленый змий! Опять прилетел…
— Какой хорошенький! — восхитился Эдик, — Как его зовут? А можно его погладить?
— Тиш…ш, — прошипел папа и попытался махнуть на дракончика рукой, но только смахнул со стола пачку оклеенных белой лентой зелёненьких бумажек. Дракончик подхватил её в воздухе коготками и выскользнул в коридор. С тех пор Тиша поселился в комнате Эдика и таскал у папы деньги. А маме почти ничего не доставалось.
Но он совсем не жадный, один раз дал Эдику голубую бумажку. Тот купил целую коробку мороженого и ещё на чипсы осталось. В этот раз Тиша успел две пачки стащить. Наверное, ему не жалко будет дать Эдику несколько бумажек. Может, хватит на велосипед.