Ирина Клеандрова МАСКА ПСИХЕИ
Кажется, зеркало было здесь всегда. Огромное, потускневшее, в тяжелой, растрескавшейся от времени раме. Грациозно изогнувшиеся кошки темного дерева с круглыми золотыми глазами, похожими на цветы; крупные цветы с резными лепестками, инкрустированными бронзой и маслянисто поблескивающим кошачьим глазом. Иллина старалась не касаться их без нужды, даже пыль протирала изредка и торопливо, втайне готовая отдернуть руку и отскочить, если мясистый венчик вдруг потянется к пальцам, а заскучавшая кошка зашипит и выпустит когти. Конечно, своенравные обитатели рамы не забывали о старинной договоренности; конечно, они не могли — да и не хотели — всерьез ей навредить… Но все же, все же… От такого стоит держаться подальше. Даже если терять тебе, по сути, уже нечего. Темная, выстуженная сумерками поверхность притягивала взгляд. Она походила на стоячую воду, мутную, холодную, неприветливую, давным-давно позабывшую о солнечном свете и шаловливом касании ветра. Взволновать этот омут мог только дождь — стекающие по стеклу кровь или слезы, а еще — рвущееся с той стороны неназываемое. Зеркало ревностно оберегало свои секреты и, как могло, сдерживало таящихся за гранью чудовищ, но иногда их голод был слишком силен. И вот тогда в дело вступала Иллина, недреманный хранитель границы. Хозяйка зеркала — и его пожизненная раба. Она давно смирилась со своей участью и даже начала находить в ней извращенное, болезненное удовольствие. Но в глубине души понимала: служение не закончится с ее смертью. Оно будет длиться, пока стоит мир, а, может, и много дольше, потому что все сущее — не более, чем тени и отражения, скользящие по ледяному, слегка тронутому тлением стеклу. Старинная амальгама пестрела пятнами. Если долго всматриваться в их узор, можно различить штрихи, складывающиеся в угловатые буквы — буквы, чуждые любому человеческому языку, но смутно знакомые. Что-то внутри узнавало их очертания, отзываясь дрожью на вскользь брошенный взгляд, и упорно пыталось сложить в слово… Иллина предпочитала не задумываться, что бывает со счастливчиками, верно прочитавшими послание, а слово она знала и так. Вечность. Вечность, полная холода и ожидания. Это знание открылось ей в детстве, когда зеркало избрало ее своим стражем. Оно стало ее сутью, смыслом ее жизни. Она не смогла бы его забыть, даже если бы очень захотела. А она пока не хотела, и вряд ли когда захочет. Кроме боли и холода, зеркало предлагало ей такие дары, в сравнении с которыми меркли все мыслимые удовольствия, а привычные людям развлечения казались ничего не значащими глупостями. Поработив, зеркало подарило ей свободу. Свободу быть не собой, а кем-то другим, и не только здесь, а где душа пожелает. Точнее, не совсем душа, а то, что от нее оставило зеркало. Цена бесконечной свободы иногда оказывается слишком высока. Но у нее все равно не было выбора. У нее с самого начала не было выбора…***
— Мы идем к бабушке Иве? — недоверчиво переспросила шестилетняя Иллина, подпрыгивая от нетерпения и дергая мать за рукав. — Ведь правда? — Правда, — улыбнулась молодая женщина, с нежностью глядя на ребенка. — Сама она заглянет не скоро, а мне нужно срочно с ней переговорить. Будь умницей и не шали, хорошо? — Хорошо, — серьезно согласилась девочка. — Я не буду шалить. А почему бабушка Ива не приглашает нас в гости? Она нас не любит? Наивность ребенка била точно в цель. Женщина и сама задавалась этим вопросом — не первый год, и даже не первый десяток лет. Только ее претензии к Ивонн звучали совсем по-другому: почему, ну почему ты никак не порвешь эти сдержанно-формальные, тяготящие всех отношения? Почему забегаешь в гости с корзинкой домашней выпечки, воркуешь с девочкой, изображаешь из себя примерную мать? Без тебя нам было бы проще, потому что даже когда ты рядом, ты не с нами. Улыбаешься невпопад, напряженно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Замолкаешь на середине фразы. А временами из твоих глаз смотрит такое, что хочется убежать на край света и никогда больше не видеться… Ты чудовище, Ивонн. Ты самое настоящее чудовище, но, к сожалению, только на три четверти. И тебе все еще требуется человеческое тепло — или хотя бы его иллюзия… — Ну что ты такое говоришь, Лина. Конечно же, бабушка нас любит. Просто она уже старенькая, ей тяжело готовить и убирать дом, чтобы принимать гостей у себя. Вдобавок ты слишком громко смеешься и много разговариваешь, у бабушки от тебя наверняка болит голова… Она даже у меня болит, когда ты целый день носишься вокруг и кричишь. Тогда я сержусь и прошу вести себя смирно, но это же не значит, что я тебя не люблю, правда? Девочка подумала и важно кивнула, соглашаясь с доводами. Женщина потрепала ее по соломенной макушке и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Нужный дом Иллина узнала первой. И что с того, что она никогда его раньше не видела? Бабушка Ива могла жить только здесь, в аккуратном одноэтажном особнячке, облицованном деревянными панелями, а по карнизу любовно украшенном резными фигурками животных, одно другого чуднее. Кого тут только не было: зубастые птицы с чешуей, как у змеи, крылатые рыбы, львы с птичьими головами, вставшие на задние ноги олени, из рогов которых прорастали стебли невиданных цветов… Над крышей поскрипывал флюгер в форме петуха, черепица отливала солнцем и медью, на крыльце, увитом пожухшим от заморозка виноградом, лениво умывалась крупная черно-шоколадная кошка с золотыми глазами. — Киса! — восторженно ахнула Иллина и кинулась к крыльцу. Кошка искоса взглянула на девочку, зевнула во всю пасть, показав преострые клыки и нежно-розовый язык, и юркнула в неприметный лаз. Мать, нагнавшая дочку уже около двери, подняла тяжелое медное кольцо, служившее здесь чем-то вроде звонка, и со злостью стукнула им по щеколде — раз, другой, третий… Ударить в четвертый раз она не успела. Дверь распахнулась, на пороге стояла хозяйка, вытирающая руки о ситцевый фартук. — Ирэн. Иллиночка. Добрый день, мои дорогие! — ласково улыбнулась она незваным гостьям. Голос остался холоден. — Какой сюрприз. Вспоминала вас утром, думала попозже заглянуть на чашечку чая. — Мы тоже соскучились, — с нажимом произнесла женщина. «Нам нужно срочно поговорить!» — вот что оно означало на самом деле. Это поняла бы даже маленькая Лина, не будь она так занята: она во все глаза разглядывала темный коридор, надеясь увидеть кошку. — Раздевайтесь, а я к плите. Не то пироги сгорят, — торопливо бросила хозяйка, с подозрением принюхиваясь к разносящемуся по дому аромату выпечки. — Вешалка и тапочки у порога, руки помоете прямо на кухне. Пахло просто божественно. Иллина шумно втянула воздух, облизнулась и без всяких понуканий стянула шерстяные перчатки и куртку. Подала одежду матери: крючки висели слишком высоко, даже подпрыгнув, она бы не дотянулась. Вытащила из сумки любимую куклу Лиз, сунула ноги в тапки — уютные, теплые, с вышитыми по верху цветами и птицами, но размера на четыре больше, чем нужно, и отправилась на поиски сладкого. Женщина тенью метнулась вслед, даже не одернув сбившейся на сторону юбки, не обновив макияж и прическу, ненавязчиво направляя шаги дочери и не давая ей отвлекаться на соблазнительно приоткрытые дверцы и расставленные по полкам безделушки. Когда они добрались до кухни, Ивонн уже вынимала из духовки умопомрачительно пахнущий противень. Женщина мазнула взглядом по стройной, совсем девичьей фигуре и все еще красивому лицу, отчаянно завидуя: сама она сильно располнела после родов, и у нее никак не получалось сбросить лишнее. Вздохнув, усадила дочку на колени, дожидаясь, пока мать переложит на блюдо исходящую паром сдобу: каким важным бы ни было дело, Ивонн и слушать не станет, пока не закончит. Наконец, вся выпечка была снята и торжественно водружена на стол. Иллина тут же цапнула самый поджаристый пирожок, перекинула с ладони на ладонь, чтобы немного остудить, впилась зубами в хрустящую корочку и разочарованно сморщилась: он оказался не со сладкой начинкой, а с рыбой. — Торопыжка, — мягко пожурила ее мать. — Дождалась бы, пока бабушка показала, что с чем. Давай сюда, я доем, а себе возьми другой. — Мау, — негодующе возразили с пола, громко урча и обметая подол юбки роскошным черным хвостом. Кошка учуяла запах рыбы и пришла посмотреть, не дадут ли и ей кусочек. — Иллиночка, ты не покормишь Китти? — ласково, но настойчиво предложила Ивонн. — Я сейчас найду тебе другой пирожок, с яблоком, а этот отдай кошке. Вот блюдце, покрошишь ей, чтобы остывало. А нам с мамой нужно поговорить. — Хорошо, бабушка! — счастливо рассмеялась девочка, довольная до невозможности. Поерзав, сползла с материнских колен, заткнула куклу за пояс платья, чтобы освободить руки, схватила тарелку и пирожки и потащила все к дверям. Ей жутко не нравилось, когда мама и бабушка кричат друг на друга, в такие моменты она предпочитала держаться подальше от обеих. Кошка увязалась за девочкой, важно вышагивая и возбужденно пуша хвост: все это время она не спускала глаз с лакомства и верно сообразила, что сейчас ее будут кормить. Найдя укромный уголок между стеной и холодильником, Иллина плюхнулась прямо на пол, разломала кошкин пирог на блюдце и, не торопясь, принялась за свой. Кошка подошла, принюхалась и с несчастным видом уселась рядом: куски вышли большими и еще не успели остыть, а такое она есть не могла. — Прости, Китти! — покаянно шепнула ей девочка, сообразив, что дала маху. — Сейчас я тебя покормлю. Она по-быстрому запихнула в рот остатки сдобы, отряхнула платье от крошек и положила на ладонь кусочек рыбного фарша. Размяла, подула. Придирчиво потрогала кончиком пальца — не горячо ли? И протянула угощение кошке. Китти щекотнула ладонь длинными усами, чуть-чуть попробовала и смахнула все разом, благодарно лизнув пальцы шершавым языком. Иллина улыбнулась и предложила ей новую порцию, а потом — еще одну. Мало-помалу начинка закончилась. Кошка поворошила лапой оставшееся на блюдце тесто — заманчиво пахнущее рыбой, но, к сожалению, совершенно несъедобное — разочарованно вздохнула и ушла в коридор. — Киса! — возмущенно пискнула девочка, рассчитывавшая как следует ее потискать. — Китти, вернись! Давай поиграем! И метнулась вслед за кошкой. В коридоре было ужас как темно, особенно по контрасту с залитой светом кухней. Потолок, стены, углы, проемы, повороты — все выглядело зыбким и расплывчатым, как будто помещение менялось, пока на него не смотрят. Иллина вытащила перепуганную Лиз из-за пояса, покосилась на клубящиеся по углам тени и растерянно уставилась на ряд совершенно одинаковых дверей: за которой из них может скрываться беглянка? Дернула ближайшую ручку. Заперто! На цыпочках подобралась к следующей: темно-синие шторы в пол, заставленные книгами стеллажи и запах старой бумаги, от которого немедленно захотелось чихнуть. Зажала свербящий нос пальцами и аккуратно прикрыла дверь, благоразумно решив поискать кошку где-нибудь еще. Дверь, упрятанная за платяным шкафом… Засов с массивным замком… Абсолютно пустая комната — ни занавесок, ни мебели, только пыльное окно во всю стену… Иллина азартно огляделась: поиски не на шутку ее раззадорили, она обожала играть в прятки, а больше всего на свете любила водить. Из упрямства проверила две следующие комнаты, уже понимая, что кошки там нет. Зато возле третьей ей почудился подозрительный шорох и взмах пушистого хвоста. Тяжелая полированная дверь была не заперта, просто прикрыта — это было хорошим знаком. Девочка осторожно просунула голову в щель и огляделась: кровать, застеленная темным меховым покрывалом, золотисто-карамельные обои, ковер цвета топленого молока и кусок резной бронзовой рамы. Бабушкина спальня! Атласные шоколадно-лиловые шторы были плотно задернуты, но в комнате горел ночник, бросающий причудливые блики на стены и мебель. На полу под ночником сидела черная кошка и умывалась; свет падал отвесно вниз, и от двери казалось, что у Китти нет тени. — Киса! — торжествующе рассмеялась девочка и шагнула в комнату, предусмотрительно захлопнув за собой дверь. — Миу, — грустно отозвалась кошка. То ли пытаясь смириться с тем, что ее ждет, то ли заранее прося прощения. До Китти Иллина не дошла. Как только она свернула за угол, на ее пути встретилось зеркало — огромное овальное зеркало в массивной медной раме, украшенной цветами и кошками. По комнате гулял сквозняк. Блики дробились на хрустальных подвесках ночника, заставляя резьбу шевелиться. Поблескивающее в свете лампы стекло было скользким и темным, как затканная корочкой первого льда полынья: ступишь, и не заметишь, как ухнешь по самую шею. Девочка заглянула в него — и пропала: вместо привычного до последней родинки отражения ее встретила бездна, полная смутных теней и холода. В зеркале клубился туман. Что-то грузно шевелилось у самого края рамы, в сияющей льдом глубине угадывались угли зрачков и смазанные мраком контуры. Иллина уже не чувствовала ни бьющего в глаза света, ни ног, увязших в мягком ворсе ковра, ни намертво сжатой в ладони куклы: она тонула в хрустальном омуте, опускаясь все глубже и глубже, и конца ее падению не было. Кошка неодобрительно покосилась на выгнувшуюся чашей поверхность, из которой торчали полупрозрачные иглы и щупальца, на прильнувшую к стеклу девочку — мутные глаза без проблеска мысли, до синевы бледная кожа — и, зашипев, прыгнула. Зеркало окропила кровь, брызнувшая из расцарапанной шеи. Иллина дернулась, выныривая из липких объятий кошмара, и закричала: из зазеркалья смотрела надменная азиатка, похожая на повзрослевшую Лиз, а в руках у незнакомки была кукла, изображающая ее саму. Сбежавшиеся на шум женщины безнадежно опоздали. Слизнув теплые капли, зеркало разгладилось, а девочка уже не плакала — просто сидела на полу, судорожно прижимая к себе куклу и кошку, и время от времени всхлипывала. Лиз потерянно молчала, а перенервничавшая Китти мурлыкала, как заведенная, старательно вылизывая расцарапанную шею и мокрые от слез щеки. Мать заполошно охнула, обнимая всех троих разом. Ивонн в сердцах выдала цветистую фразу, из которой Иллина поняла одни междометия, и продолжила уже спокойнее: — Ирэн, я же просила никогда не приводить ребенка. Впрочем, чего уж теперь… Попрощайся с мамой, моя девочка, — ты остаешься ночевать у бабушки. Мы поиграем с Китти, сошьем твоей куколке новое платьице — ты и представить себе не можешь, сколько замечательных лоскутков найдется в моем шкафу, — а потом бабушка испечет пирог с вишней и расскажет чудесную сказку, чтобы тебе слаще спалось… Ты же не возражаешь немного побыть у меня, Иллиночка? …Она не возражала. Даже когда поняла, что у слов «чудо» и «чудовище» не зря один корень, а «немного» растянется на целую вечность…***
Спальня осталась такой же, как и при бабушке. Поскрипывающая от резких движений кровать, ажурный хрустальный ночник в форме виноградной лозы с обвивающими лампу листьями и свисающей вниз гроздью. Карамельно-кремовый ковер на полу, обои с золотым тиснением, отливающие шоколадно-лиловым шторы. Тумбочка, платяной шкаф. Зеркало… Иногда Иллине казалось, что время в доме остановилось, причем остановилось как придется. На кухне, ближайшей к внешнему миру, оно еще текло — пусть медленно и неохотно, но все же текло. Сменяли друг друга сезоны, в занавешенные тюлем окна попеременно заглядывали солнце и звезды, в шкафчиках то исчезали, то словно по волшебству появлялись продукты и посуда. В тех комнатах, что долго стояли запертыми, и время казалось стоячим, затхлым, нежилым, в него не хотелось входить без стука — разве что найдется веская причина. Очень веская. А в спальне время было пластичным и вязким, будто комок согретого пальцами воска: тронешь, и потечет, куда ему вздумается — вперед, назад, в сторону любого из смежных миров, веером сходящихся в зеркале. Здешняя тишина несла в себе отзвук еще не сказанных слов, с покрывала сами собой исчезали следы пролитого чая и кофе, а картины в зеркале мешались так причудливо, что порой было не разобрать — прошлое это, настоящее или будущее. Иллина привыкла. Привыкла к тому, что проходящие годы не оставляют следов на ее лице, что она безнадежно, немыслимо одинока, а события в основном случаются внутри, а не снаружи. Она с трудом вспоминала свою прежнюю жизнь — до зеркала — и даже под угрозой смерти не могла бы сказать, когда в последний раз видела мать: Ирэн решительно оборвала все контакты, как только сообразила, во что превращается дочь. Ее новой семьей стали Ивонн и Китти. Двадцать лет промелькнули, как один день, а когда бабушка ушла, не обременяя ее старческой немощью и хлопотами с погребением, просто шагнув в зеркало вместе с любимой кошкой, в душе новой Иллины не нашлось места для скорби. К чему грустить, если они непременно встретятся — едва уловимым эхом, скользящими по стеклу бликами, холодными тенями зазеркалья? Крохотная частица Ивонн так и осталась бродить по комнатам, по-прежнему согревая внучку теплом и заботой: девушка отчетливо ощущала ее присутствие, а временами до нее доносились голоса прежних обитателей дома. Они не были ни добры, ни злы; они просто знали, что однажды она пополнит их ряды, а кто-то придет ей на смену. Сторожить пустоту и оберегать человеческий мир от всего, что ему не по нраву. Хранить покой места, которое само время опасливо обтекает мимо, словно река — лежащий поперек русла камень. Единственным свидетелем прошлого осталась кукла. Вздорная, глупенькая, но по-своему добрая китаянка Лиз, наряженная в потрепанное кимоно ярко-алого цвета. Она сидела на тумбочке около зеркала, но в стекле не отражалась: вместо нее появлялась Анилли, сестра-двойник из зазеркалья. Ее визиты редко выходили приятными, и нынешний вряд ли был из их числа… Что-то грядет — это стало ясно с самого утра. Иллина проснулась с головной болью, обещающей уже к обеду превратиться в форменную мигрень. Звуки раскаленными гвоздями впивались в виски, мир крошился и дрожал, как будто был слеплен из мутного, дурно пахнущего желе. Краски выцвели, приятные прежде запахи стали пыткой. Реальность превратилась в пародию на саму себя, но вместе с гротеском в ней проступили черты того, что раньше было скрыто от глаза. Пустота полнилась жизнью. В полутьме угадывались хрупкие, сотканные из тысячи оттенков мрака фигуры, в ушах звенели бесплотные голоса, а воздух был сплошь заткан тончайшей — легче пуха, тоньше шелкового волоса — паутиной, свитой из дыма и хрусталя. Эти нити тянулись из спальни, прямиком из холодного, кипящего тенями зазеркалья; они мягко текли по комнатам, заполняли коридор до входной двери и змеями расползались во внешний мир. Что с ними происходит дальше — Иллина не знала, но догадывалась, что зеркало так контролирует тех, кого сумело коснуться ее руками. Подтачивая здоровье, насылая кошмары, по капле воруя жизнь, отнимая восторг и умение смеяться, чтобы поддержать силы стража и хоть немного приглушить голод таящихся в зазеркалье монстров. Девушка всегда чувствовала эту сеть, пускай и не так явно, но даже при всем желании ничего не сумела бы с ней поделать: нити были слишком прочными и не рвались, лишь хрустально звенели — хоть от удара, хоть от случайного прикосновения. Вероятно, точно такая же нить тянулась и к ней, просто она была много толще и прочнее остальных: несмотря на все старания, Иллина не могла ее разглядеть, зато отчетливо ощущала идущий из зазеркалья призыв. Осторожный, мучительно-тянущий… Ему невозможно было сопротивляться, да не очень-то и хотелось — она попала в зависимость от воли зеркала, и каждый новый день только укреплял эту противоестественную связь. Живущие за стеклом хотели ее видеть. Иногда — лишь затем, чтобы просто поговорить. А сегодня ее звали Анилли и Китти, и вместе это тянуло не меньше, чем на праздник. То, что время пришло, понять было проще простого. Желание коснуться зеркала стало совершенно нестерпимым, зато почти прошла голова. Мучительная мигрень утихла сама собой, а взамен появилось предчувствие того, что ее ждет: надменный холод, перевитый искрами смеха, и басовитое, нежное мурлыканье. Иллина летела в спальню, как на крыльях. Разговор живого с неживым — это темная жуть и боль, но ей так хотелось увидеть Китти! …Знакомая до последней царапины дверь. Лилово-кофейный сумрак, обрамленная медью бездна… Зеркало встретило ее холодом и терпеливо ждущей пустотой. Грозовой тучей клубился туман, лунным диском сиял циферблат настенных часов. Стрелки не двигались, игнорируя праведный гнев висящего на стене двойника. Лиз смотрела на полную луну. По гладкому, лишенному возраста лицу скользили блики, то оживляя спокойные черты, то превращая их в безжизненную маску. Ни тени, ни отражения у куклы не было. Свет, едва касаясь, огибал стройную фигуру и уносил ее образ в зазеркалье, давая жизнь Анил. Иллина шагнула к зеркалу. Воскреснув из небытия, двойник сделал шаг ей навстречу, замешкавшись на какую-то четверть такта, на половину удара бешено стучащего сердца… Громко проскрежетали часы. Стеклянная стрелка дернулась, но осталась на своем месте. Привычный с детства портрет тек, словно горячий воск. Короткие светлые волосы удлинились, разгладились и потемнели. Нервное, полыхающее азартом и страхом лицо обрело каноническую восточную бесстрастность. Крыльями взметнулись широкие рукава, легкомысленный домашний халатик сменило строгое бордовое кимоно с приколотой к вороту веткой цветущей сакуры. Со снисходительной нежностью улыбнулись глаза — черные поверх бледно-зеленых. К стеклу потянулась узкая ладонь с острыми коготками, выкрашенными алым. — Здравствуй, — прозвучало в голове у Иллины. С пухлых, обведенных темно-красной помадой губ не сорвалось ни звука. — Привет, — машинально отозвалась девушка вслух, и, решившись, коснулась стекла рукой. Пальцы встретились и переплелись: лихорадочно-горячие поверх ледяных, иллюзия поверх костей, мышц и тонкой кожи. Ладонь прошла сквозь зеркало, не ощутив сопротивления: оно осталось в другом измерении, в мире четких границ и строгих причинно-следственных связей, где половинки единого целого не то что никогда не могли встретиться — даже не подозревали о существовании друг друга. От прикосновения Иллину сначала бросило в жар, потом в холод. Внутри воцарилось каменное спокойствие, которым щедро поделилась Анил. Звучащие в голове чужие мысли уже не вызывали ни отторжения, ни удивления — лишь поверхностное, ленивое любопытство. — Я пришла тебя сменить, — буднично сообщила азиатка, теребя кончик блестящей иссиня-черной пряди. — Ты устала и слишком засиделась на одном месте. Пора тебе немного развеяться. — И с чего бы такая забота? — скептически фыркнула Иллина. На Аниллиэто было совсем не похоже: обращать свое царственное внимание на окружающих, а вдобавок пытаться сделать для них что-то хорошее. — Не откажусь, но имей в виду: мне пока нечем тебе отплатить. — Это подарок, — тонко улыбнулась Анил. — У тебя сегодня именины, ты что, забыла? А ведь верно. Сегодня утром ей стукнуло двадцать семь, но она даже не догадалась порадовать себя каким-нибудь милым пустячком в честь дня рождения. Она вообще о нем не вспомнила… И мама (Ирэн!) тоже не позвонила. Хотя как бы она позвонила, если телефон все время выключен, а без желания хозяйки гость не просто заблудится в доме — он и входной двери не найдет, будет стоять в полушаге от крыльца, не замечая… Из глаз брызнули слезы. Иллина смахнула их, не глядя: Аниллипрекрасно читает мысли, поздно уже стыдиться… Азиатка не стала ее утешать — не любила она этого делать, да и не особо умела, чего уж греха таить. Зато она отлично знала, кто сможет помочь вконец расклеившейся сестренке. — Китти! — крикнула она с напускной строгостью. — Выходи уже, засоня! Зазеркальная туча вспучилась и выпустила ложноножку. Отросток свернулся клубком, дернулся, отрываясь от породившего его облака мрака, и грациозно потянулся, вставая на четыре мягкие лапы. Вспушилась антрацитово-черная шерсть, сверкнули золотистые радужки. По халату затрещали когти — кошка немного не рассчитала прыжок, но все-таки удержалась на плече и завозилась, удобнее устраивая хвост и лапы. — Мауи! — недовольно сказала Китти, прижимаясь щекой к щеке и обеспокоенно заглядывая Иллине в глаза. — Ма? Перевода не требовалось. В таком тесном контакте эмоции текли напрямую, да и не было в них ничего мудреного. Кошка расстроилась, застав младшую хозяйку в слезах, и спрашивала, не может ли она чем-нибудь помочь. — Китти… — без сил выдохнула Иллина, пересаживая кошку на руки и зарываясь лицом в мягкую шерсть. — Спасибо… Кошка улыбнулась и довольно сощурила глаза. Ей было тепло и уютно, к тому же она чувствовала, что хозяйка почти успокоилась. Значит, больше не будет всхлипов и ползущих по хребту капель, не придется заново вылизываться… — Лин, ты как? Готова? Аниллисмотрела на них, не особо пытаясь скрыть сквозящее в голосе отвращение. Все это сюсюканье было не по ней: рожденная пластиковой куклой, она и в новой жизни осталась расчетлива и скупа на эмоции. — В порядке, — смущенно улыбнулась Иллина. — Ты сама? — Конечно. Подходи ближе. Они стояли друг против друга, едва касаясь пальцами — такие непохожие отражения, разделенные холодным барьером стекла, и им же объединенные. Кошка устроилась в ногах, задрав усатую мордочку и с интересом поглядывая то на Анил, то на Иллину. Бархатные уши, украшенные кисточками на тон светлее остальной шерсти, напряженно прислушивались к чему-то незримому: кошка чувствовала, что скоро что-то произойдет. Совсем скоро… прямо сейчас… Стекло вспыхнуло и разлетелось в пыль, окутав девушек радужно сияющим облаком. Ледяное, не дающее ни тепла, ни света пламя текло по лицам, стирая с них всякое выражение. Выжигало из тел малейшие признаки индивидуальности, превращая их в идеальные заготовки для резца скульптора или кукольника: какой образ мастер захочет воплотить в живом, дышащем камне, тот и выйдет… Плавило души, бережно переливая их из одного сосуда в другой… Мир менялся. Иллина чувствовала, как замедляется пульс, а текущая по венам кровь сменяется водой пополам с колотым льдом. Как растворяются мышцы и кости, превращаясь в мерцающее свечение, в вязкий, пахнущий снегом и полынью туман. Как с души, пласт за пластом, исчезает все, что мешало ей быть собой, что неподъемными цепями сковывало крылья, отдавая ее во власть земного притяжения. Неведомый мастер всерьез взялся за зубило и ластик, и Иллина звонко рассмеялась, падая в полуночное небо — или же взлетая над темной, пылающей звездами бездной… Вечно юная, как сказочная фэйри. Сильная, свободная. Счастливая… Сейчас она ощущала себя бабочкой. Прекрасной, нежной бабочкой, сотканной из дыма и алмазного крошева, со сверкающими тысячей радужных граней чешуйками и бритвенно-острыми крыльями. Бабочкой, беспечно парящей в ветрах судьбы и вольной выбирать любые маски: слабой земной женщины, чудища из кошмарных снов или светлого, беспощадного в своей чистоте ангела… Зазеркалье открывалось перед ней, как сокровенная святыня перед уставшим, сбившим ноги паломником. Иллина возвращалась домой, и отчий дом, из которого она когда-то ушла, гостеприимно распахивал перед ней двери и расстилал любые дороги — выбирай, какую только пожелаешь… Иллина прислушалась к своему новому сердцу, решительно ступила на приглянувшуюся тропинку и пошла по ней, не оглядываясь. Оторопевшая кошка уставилась в спину исчезающей в зазеркалье хозяйки и с громким мявом припустила следом — случись что, она же потом себе не простит… Невидимая рука терзала сидящую на тумбочке куклу. Укорачивала длинные черные волосы, одновременно перекрашивая их в блонд. Безжалостно сминала черты лица, заостряя подбородок и скулы, выравнивая линию губ и превращая раскосые глаза в широко распахнутые европейские. Стягивала алое кимоно, меняя его на цветастый махровый халат и домашние тапочки… Стоящая перед зеркалом азиатка неуверенно ощупывала ковер босыми ногами. С удивлением касалась кожи — плотной, гладкой, непривычно теплой… Висящие на стене часы щелкнули — и пошли в обратную сторону.Ирина КлеандроваРодилась 7 июня 1981 года в г. Полесск Калининградской области. После окончания школы уехала учиться в областной центр — Калининград, где проживаю по настоящее время. В 2003 году закончила Калининградский государственный технический университет, получив диплом с отличием. В июне 2009 года в качестве начинающего автора пришла на портал «Самиздат», с 2010 года — судья и организатор постоянно действующего конкурса «Поэтический Куб». Регулярно участвую в поэтических и прозаических состязаниях, часто занимаю призовые места, любимые конкурсные площадки — «Самиздат», «Миры фэнтези», Фантлаб, «Генетика слова». В творчестве предпочитаю фэнтези, мистику, пейзажную лирику, сказочные и фольклорные сюжеты. Имею ряд публикаций в профессиональной сфере — научные статьи, компьютерные самоучители по графике и базам данных. В 2013 году в издательстве «Altaspera» вышел авторский сборник стихотворений «Венок из чертополоха», по итогам конкурсов были опубликованы подборки стихотворений в журнале «Буквица», сборнике «Когда я уплыву по Млечному Пути» (ЛИА «Альбион», составитель И.Кирпичев) и несколько рассказов для журнала «Пересадочная станция».
