Андрей Зимний
ЧИСТОТА КЛЭР
В черно-белом мире нет места полутонам
— Пойдём развлечёмся, — предложил незнакомый вкрадчивый баритон за спиной Клэр. — Жду тебя на улице.
Затем её поцеловали в шею. Клэр дёрнулась, точно обожжённая прикосновением чужих губ, резко обернулась. Но так и не увидела лица мужчины — только массивную спину и непропорционально короткие толстые ноги. Он шёл к выходу из бара, покачиваясь, будто танцевал с выпитым за вечер бурбоном.
— Это твой парень? — шепнула Клэр подружка.
— Нет, — рассеянно ответила та. — Зря я сюда пришла.
— Ничего не зря! Говорю тебе, первый месяц работы обязательно нужно отметить!
Клэр прекрасно понимала, что новая подружка пригласила её в бар из унизительного милосердия, которое проявляют высокомерные люди к тем, кого считают неудачниками.
— Тоже мне, праздник, — смущённо ответила Клэр.
Она ненавидела новую работу. Зачем она вообще устроилась на телефонную станцию? Впрочем, последний месяц ей везде было не по себе, так какая разница? Да и жить на что-то нужно. Может, она бы даже работала хорошо, но к концу смены начинала раскалываться голова, и Клэр путала линии. Из-за ошибок её оскорбляли звонившие, а подружки-телефонистки смотрели со снисхождением. Будто достойный человек не мог путать линии. “Алло… Соединяю…” Клэр дёрнула плечами.
Рядом с их столиком остановился высокий парень, улыбнулся и весело заявил:
— Дамы, я не подслушивал, что у вас праздник, просто вы невероятно красивы, а мне хочется заказать шампанское! Позволите?
Парень присел за их столик и начал оживлённо болтать. Рассказывая подружке-телефонистке о работе агента по недвижимости, он запустил руку под стол и стиснул колено Клэр. Она вскочила, схватила зонтик.
— Простите, мне… Срочно домой нужно.
Выбегая из бара, Клэр обернулась — подружка в общем-то осталась довольна её уходом.
По козырьку над баром отбивал дробь дождь.
— Ну, пошли? — окликнул её на улице пьяный баритон.
Тучный мужчина курил у двери. Перед затяжкой он подносил сигарету к лицу несколько раз, прежде чем попасть фильтром в разомкнутые губы.
— Нет, простите.
Клэр раскрыла зонт и торопливо зацокала каблуками по тротуару. За спиной раздались шаркающие шаги.
— Не ломайся! Давай хоть разок перепихнёмся!
Улица была пуста. Клэр побежала. Почему, почему так происходит с ней?
— Стой, шлюха!
Дождь превратился в ливень. Порыв ветра выдернул зонтик из её рук, и тот попрыгал назад, к пьяному преследователю.
Сзади раздался шлепок и вскрик — должно быть, мужчина грохнулся на залитый водой тротуар. Клэр не стала оглядываться. Завернула за угол улицы и вбежала в первый подъезд.
На лестничной клетке она позвонила в двери квартир. И ещё раз. Никто не открыл.
— Помогите, прошу вас!
В ответ — ни звука. С мокрых волос на лицо струилась вода. Должно быть, из-за растёкшейся туши она выглядела так, будто рыдала уже час кряду.
Клэр не плакала.
— Помогите…
Ей почудились тяжёлые шаги на улице. Она выключила свет в подъезде и замерла, прижавшись к стене. Плохо смазанные петли скрипнули, на фоне дверного проёма вырисовался чёрный силуэт.
“Я невидимая,” — мысленно сказала Клэр силуэту. Она верила в чудеса, хотя была большой девочкой. Большой девочкой, которую вот-вот изнасилуют в подъезде.
Никакого волшебства не случилось. Мужчина шёл к лестничной клетке.
***
Хантер не имел права на раздражение или ненависть. Но иногда хотелось оказаться подальше от людных улиц, от стерильно хороших, улыбчивых прохожих, от чужой радости, которая обтекала Хантера, как вода — маслянистый камень.
Он не имел права и на симпатии.
И всё же неотрывно смотрел на светловолосую девушку в ярко-зелёном плаще, торопливо выходящую из бара. Даже издалека Хантер ощущал, что у этой девушки с завившимися от дождя локонами ему нечего было забрать. Она чиста, за ней приятно даже просто наблюдать издалека. За тем, как она встряхивает зонт, как оглядывается, как вздрагивает от обращённой к ней фразы толстяка. Как бросается под дождь, точно тот мог спрятать от непрошеного внимания.
Хантер знал, что дождь её не спрячет. Его самого, с извечными потёками чёрной крови, которая, точно ртуть, собиралась под пальцами и снова растекалась по предплечьям, никогда не прятал ни ливень, ни темнота ночи. Люди, кто брезгливо, кто с отвращением, неизменно отворачивались, старались перейти на другую сторону улицы.
Девушка в зелёном плаще бежала, толстяк тяжело шлёпал по лужам, догоняя. Хантер неторопливо двинулся за ними. Он не спешил делать свою работу, он её не любил.
Стоило девушке нырнуть за поворот, как Хантер ускорил шаг. Его рука, покрытая чёрной кровью, точно латексной перчаткой, хлопнула толстяка по плечу. Тот приземлился на четвереньки прямо в лужу, похожий на решившую искупаться в грязи свинью.
Хантер склонился над ним, прикрыв глаза. Почувствовал, как толстяк обмякает, расслабляется. Может быть, даже улыбается. Хантер отпустил его плечо и сжал пальцы, пряча в кулаке новую чёрную каплю. Ещё одну среди тысячи других, которые он вынужден принять, неся свою службу, чтобы жители города продолжали улыбаться, чтобы продолжали при виде его с отвращением переходить на другую сторону улицы…
И сейчас ему следовало оставить мирно похрюкивающего в луже толстяка и уйти, но Хантер не ушёл. Он хотел ещё раз увидеть девушку в зелёном плаще. Хотя бы под тем предлогом, что обязан успокоить её и сказать, что она в безопасности.
Хантер открыл дверь, поморщившись от противного скрежетания петель, шагнул в тёмный подъезд. Ему показалось, что он слышит частый стук сердца, но слышать его, конечно, не мог. Наверное, дождь барабанил по козырьку подъезда. Хантер включил свет.
Девушка стояла на лестничной площадке, едва заметная в своём плаще на фоне зелёной стены. Волосы, уже не вьющиеся, а попросту мокрые и тяжёлые, облепили перемазанное тушью лицо. И она понравилась ему ещё сильней.
— Он больше не гонится за тобой, — сказал Хантер то первое, что, должно быть, девушка хотела услышать. Но вряд ли она желала узнать это из уст человека, чьи руки покрыты чёрной живой кровью.
— Вы убили его? — прошептала девушка. Дождевая капля скатилась из уголка её губ на подбородок.
— Нет, — Хантер мотнул головой и зачем-то добавил: — Я не убиваю людей.
— Тогда можно… Я пойду домой, можно?
Он отступил, освобождая путь к входной двери, но вместо правильного и разумного молчания заговорил:
— Там темно, давай провожу?
Девушка едва слышно выговорила:
— Хорошо.
Она постояла ещё немного и наконец сделала шаг в сторону Хантера. На стене остался мокрый отпечаток её спины.
По дороге Хантер выяснил, что девушку зовут Клэр, а ещё что она предпочла бы идти одна. Кроме собственного имени Клэр так больше ничего и не сказала. Хантер тоже не был искушён в беседах, а потому молча брёл рядом, стараясь соблюдать заданное девушкой расстояние между ними. Она будто страшилась, что гадкие капли перескочат с запястья спутника на неё и навсегда замарают.
— Клэр, ты меня боишься?
— Нет, тебя — нет. Мне из-за чёрных капель страшно… и мерзко. — она взглянула на Хантера, и лицо у неё сделалось несчастным. — Прости! Я не хотела тебя обидеть!
— Ничего, из-за них я всем кажусь мерзким. — Чтобы не казаться ещё и жалким, Хантер усмехнулся.
— А нельзя их выбросить? — спросила Клэр и подошла на шажок ближе.
— Не могу.
Ему вдруг захотелось, чтобы она всё узнала. Даже если не поймёт, даже если испугается ещё больше. Хантер снял с запястья крошечную чёрную каплю и взвесил на пальце. Вытянул руку под свет уличного фонаря, чтобы Клэр могла разглядеть.
— Это агрессия. А ещё ревность, подавленность, тревога, трусость… — он подцеплял каплю за каплей, и за его кистью уже тянулись целые бусы. — Они не мои, и я не могу их выбросить.
— Придётся мне просто не замечать их.
Клэр остановилась. Хантер тоже встал. Их разделяло едва ли полшага.
— Вот и мой дом. Спасибо, что проводил.
Клэр почти дотронулась до его плеча — пальцы замерли в миллиметре от замаранной чёрной кровью куртки. Хантер так и не получил благодарного прикосновения. И всё же её жест, даже такой робкий и невинный, всколыхнул что-то в памяти. Хантеру показалось, что он уже когда-то видел Клэр. Нет, не может быть, он бы запомнил. Её бы он точно запомнил.
— Мы ведь встретимся ещё? — спросил Хантер, просто чтобы не молчать.
Вопрос-то был глупее некуда, к тому же ответ он знал наперёд. А потому даже вздрогнул, когда она сказала:
— Да.
***
Это нужно закончить. Сегодня.
Хантер изо всех сил старался удержать решимость, глядя, как к кинотеатру приближается Клэр. Три встречи — и так слишком много. Для них, для него, созданного для грязной работы, а вовсе не для свиданий с девушками. Он не имел права обрекать Клэр на такое же жалкое существование изгоя.
И фильм Хантер выбрал самый что ни на есть удачный для расставаний — “Касабланку”.
Они вошли в зал кинотеатра. На экране ходили люди, раскрашенные во все оттенки серого. Настоящие люди пялились на их трагедию, потягивая коку.
Клэр сняла плащ, заняла сидение с края предпоследнего ряда. Хантер устроился справа от неё и произнёс вслух то, о чём спрашивал себя много раз:
— Мне всё время кажется, что мы уже когда-то встречались. Ты не помнишь?
— Я бы тебя не забыла, — ласково ответила Клэр и, смутившись, стала смотреть на экран. — Как тебе Ильза Лунд?
— Не знаю, кто это.
Хантер сидел вполоборота, фильм его мало интересовал. Пусть он и решил попрощаться, но впереди ещё сеанс в два часа. Можно любоваться красивым профилем Клэр, скромным вырезом нежно-зелёного платья, можно даже обнять её за плечи.
— Актриса в главной роли, — пояснила Клэр. — Неужели ты не видел фильмов с Ильзой Лунд?
— Можно тебя поцеловать?
Клэр обратила к нему лицо, закрыла глаза. Её ресницы трепетали.
— Можно.
Хантер наклонился к ней, гоня мысли о том, что расставаться полагается как-то совсем по-другому. Перед тем, как их губы соприкоснулись, выждал мгновение, чтобы глубоко вдохнуть. И, наконец, поцеловал Клэр.
Так осторожно и нежно, как только мог, погладил кончиками пальцев по щеке. Клэр тихо застонала. Сколь же мало нужно, чтобы в ней, такой чистой, проснулась страсть. Хантер положил ладонь на её затылок, углубляя поцелуй. Клэр вскрикнула и оттолкнула его.
— Прости, прости, — залепетала она, всхлипывая.
Хантер отшатнулся, не понимая, перешёл ли он границу дозволенного или попросту сделал что-то слишком грубо, неловко.
— Не обижайся, — попросила Клэр. — Я тебе не говорила. Каждый раз, когда меня касаются чёрные капли, становится больно. Я старалась не расстраивать тебя, а сейчас не вытерпела. Прости.
— Не извиняйся.
Вот она и произнесла те слова, после которых невозможно было больше тянуть. Придётся отпустить или её, или чёрную кровь.
Кровь он отпустить не мог, не имел права.
— Я делаю тебе больно, так нельзя, — начал Хантер, трусливо избегая прямых, решительных слов. — Мне очень хорошо с тобой, но тебе со мной хорошо никогда не будет. Извини.
— Нет. Я не верю.
Клэр глядела так, будто падала с крыши здания из-за того, что Хантер не подал ей руку. Он отвёл глаза и впервые за весь сеанс посмотрел на экран. Красивая женщина с мягкими полными губами и сверкающими слезинками в уголках печальных глаз чем-то напоминала Клэр. Мужчина за кадром, нежно удерживающий её подбородок, наверняка знал слова, которые могли утешить киношную красавицу. Хантер таких не знал, а потому промолчал.
Может и к лучшему, ведь слова сейчас отказывались подчиняться разуму. Он будет умолять Клэр остаться.
Девушка поднялась и зашагала прочь. Словно в издёвку, красивая актриса на экране уходила куда-то под трагическую музыку с мужчиной в светлом плаще.
Хантер сидел, комкая липкий чёрный шар из крови, стёкшей с рук. Нельзя его отпускать. Как бы ни хотелось кинуться за Клэр, обнять, удержать рядом.
Поэтому пришлось отпустить саму Клэр. Она наверняка уже ловила такси. Хантер больше никогда её не увидит.
Он вскочил с кресла, бросился из зала по коридору на улицу.
— Клэр!
Девушка брела по раскрашенному пятнами фонарей тротуару. Дрожала. От холода? От слёз?
Хантер догнал её, преградил дорогу. Если нужно выбрать между счастьем Клэр и счастьем чужих людей, он выберет Клэр. Ей больше не будет больно от его прикосновений, и пусть ради этого даже придётся вернуть городу его пороки.
— Я люблю тебя.
Кровь, более не удерживаемая волей Хантера, рухнула на асфальт прямо под ноги Клэр, разбилась на сонм чёрных капель. Точно выпущенные из банки жуки, они поползли во все стороны. Чужие грехи, мании, тёмные страсти — всё, что Хантер забрал у жителей города, сделав людей чище и счастливее.
И теперь выпустил, чтобы вернуть хозяевам.
— Хантер, — нежно шепнула Клэр, переплела свои пальцы с его.
По рукаву её платья ползла крошечная чёрная капля. Девушка улыбнулась, искренне, радостно. Капля скользнула на воротник, оттуда прыгнула на нижнюю губу Клэр и скрылась во рту.
Выражение лица девушки едва уловимо изменилось. В улыбку прокралось что-то лисье, соблазняющее.
— Пойдём ко мне? Теперь мне будет только приятно от твоих ласк, правда?
Мимо них прошёл подвыпивший мужчина и присвистнул, оглядев Клэр с ног до головы. Та склонила голову набок, беззастенчиво подмигнула нахалу.
В ту секунду Хантер вспомнил, где видел Клэр раньше. Месяц назад он подошёл к ней у входных дверей мотеля, чтобы забрать неутолимую похоть и распутность.
Эдуард Шауров
ДЕВУШКИ ДЛЯ ПАТРОНА…
и другие мелкие предметы
Все кины одним миром мазаны!
Яркие блики коджакеру-рекламы ползут по бронированным стеклам нашего долбаного лимузина. В нижнем городе ночь. Впрочем, тут всегда ночь.
Я люблю бывать в нижнем городе. Бордюры тротуаров очерчены цепочками габаритных огней. Стены домов аж до третьего этажа сплошь заляпаны люминесцентными граффити, кривобокие узоры колб-арта, составленные из самодельных световых трубок, впаяны прямо в строительные конструкции. Коджакеру здесь проецируют прямо с внутренней поверхности уличных перекрытий. Смотреть на нее можно лишь задрав голову; наверное, от этого реклама здесь не выглядит такой навязчивой. В нижнем городе у меня всегда ощущение праздника.
Я знаю, что это не более чем дебильная иллюзия… Здесь живут люди с коэффициентом успешности ноль два. Миллионы неудачников, которые не зарабатывают достаточно денег для нормальной жизни. Какой уж тут праздник?.. Жильцы двух верхних горизонтов еще кое-как сводят концы с концами в вечной надежде на какое-никакое будущее, ниже обитает сообщество законченного отребья, пьянь, срань, бомжи и нелегалы. Там уж и вовсе не до праздника, но субъективные ощущения штука упертая.
За окном проплывают огни церкви Великомученика Джобса. Шестиэтажное здание без архитектурных изысков вроде куполов, шпилей или звонниц, зато с огромными святящимися крестами из тысяч диодных лампочек. Да… куполов в нижнем городе нет, что на мой взгляд ощутимый недостаток. Впрочем, здесь вообще нет крыш. На хрена нужны крыши, если все дома упираются верхушками в перекрытия горизонтов? Каменное небо, которое прямо у тебя над головой…
Наш лимузин мягко скользит по проспекту Баффета. Когда я говорю «наш лимузин», я, конечно, выражаюсь фигурально. Ни черта он не наш. Лимузин со всеми аппами и примочками принадлежит долбаному месье Тарану. Богато отделанный салон, три функциональных отделения с бронированными переборками. Переднее — вотчина двух шоферов (с одним богатые люди ездить не рискуют), дальше размещаемся мы, то есть охрана, позади с особым комфортом обосновался сам месье Таран, все триста тридцать фунтов его высококачественной жирной плоти.
Я почти год работаю на месье Тарана, но мало что знаю о своем работодателе. Знаю, что он большущий здоровенный засранец со сведенными татуировками на лысом черепе, что происходит он, вроде как, из семьи моих бывших сограждан, два поколения назад торговавших то ли наркотой, то ли секс-рабами, что теперь месье Таран с упорством помойной мухи легализует все сферы своего бизнеса, наверное хочет в политику. Этой информации мне хватает за глаза. Я делаю свою работу, получаю свои башли и не лезу в чужие дела.
Лимузин сворачивает с Баффета, проезжает метров пятьсот по ничем не примечательной улочке и тормозит перед скромным особняком с фигурными решетками на окнах. Притон госпожи Катин. Мы бываем у госпожи Катин каждый четверг. Месье Таран сторонник размеренной половой жизни.
Мест для парковки в нижнем городе не хватает катастрофически, но месье Тарана эти проблемы не щекотят. У госпожи Катин для него всегда зарезервирована специальная площадка. Жирный говнюк здесь постоянный клиент.
Лимузин замирает на отведенном ему кусочке асфальта, и мы выходим наружу. Сначала по всем правилам из салона выбирается Дюк.
Мне нравится работать с Дюком. Он в меру неглуп, в меру любознателен и демократичен. Мы неплохо ладим. Как кин он так себе, ниже среднего, но месье Таран слишком жаден, чтобы платить двум квалифицированным специалистам.
Главная забота Дюка — стрелки, и он экипирован по-полной. На глазах очки штатного сканера, на боках два пистолета «оберон» в облегченном корпусе, маленький семизарядный «блэк блок» у лодыжки, на левом предплечье под серой тканью рабочего пиджака — раскрывашка легкого противоракетного щита. Дюк вылезает из машины и внимательно осматривается, затем показывает, что все в порядке, и из машины вылезаю я. Я должен внимательно просканировать близлежащий асфальт в поисках посторонних предметов. В этом немного смысла, но мой патрон предельно мнителен, вместе с тем дремуч и туп, как носорог. Мне проще в течение двух минут делать вид, что я осматриваю парковку, чем объяснять дебильному хряку низкую продуктивность подобного действия.
Вволю наглядевшись на блестящие туфли Дюка, я даю условный знак, и месье Таран вываливается из лимузина, будто тюлень из ванной. Ткань его пуленепроницаемого пиджака блестит и переливается на сгибах. Мы с Дюком, прикрывая тюленьи тылы, вслед за патроном втягиваемся в холл для вип-гостей, проплываем мимо охраны, увешанной мониторами и лук-аппами, поднимаемся по старомодной широкой лестнице. Вокруг золото и пурпур.
На верхней площадке нас уже ждет госпожа Катин. Когда я говорю «нас», я опять выражаюсь фигурально. На старухе узкое кружевное платье. Длиннющий кораллово-красный, в цвет ногтей, мундштук она держит несколько на отлете. Давным-давно увядшее лицо производит странное впечатление. Дорогостоящий мастер пластического дизайна перекроил глубокие складки морщин, сложив их в затейливые радиальные узоры.
— Николя! Какой сюрприз! — весело журчит госпожа Катин, обнимая Тарана за необъятную талию.
Она настырно увлекает клиента по коридору, и нас несет следом.
В гостевом кабинете все то же золото и тот же пурпур. Мы с Дюком становимся позади дивана, а месье Таран усаживается на мягкую обивку. Его лицо в мгновение ока украшают демонстрационные очки.
Все, процесс пошел. Физиономия патрона становится сальной. Месье Таран подходит к выбору девушек со всем тщанием. Я настраиваюсь на долгое ожидание, Дюк тоже, на его лице скучающий сдержанный интерес. Но все заканчивается скорее, чем мы ожидаем — месье Таран вдруг щелкает по оправе.
— Стоп. Вот эта, — говорит он уверенно. — Давайте полное резюме.
— Отличный выбор! — Госпожа Катин звонко хлопает сухими ладонями. — Прекрасный выбор, мон шер! — Ее геометрические морщины складываются в презабавный шарпейский узор. — Совсем свеженькая. Скромняжка. Прекрасное воспитание. Ее отец работал на «Инклос», пока компания не прогорела. Мать — домохозяйка. Теперь они где-то на четвертом. Кризис, сам понимаешь. Я нашла девочку на той неделе. Тебе непременно понравится. Отменный товар!
Вытащив маленький коммуникатор, госпожа Катин отдает распоряжения слугам наверху, а затем лично провожает нас на третий этаж. Никаких лакеев. Жиртрест для нее слишком важный клиент.
Апартаменты для четвергового траха месье Тарана как всегда стерильно-аскетичны: гостиная и спальня. Стены отделаны обивкой в мелкий цветочек, под обивкой толстые экранирующие панели, никаких стеклянных дверей, никаких камер наблюдения, никакой информации для притаившегося снаружи сканера. Комнаты разделены обычной щитовой перегородкой, чтобы я и Дюк могли, находясь в гостиной, эффективно выполнять свою работу. Все учтено, все схвачено. На этом госпожа Катин и сколотила себе капитал.
Я вхожу в гостиную первым и сразу бегло осматриваю комнату. Единственное, что меня интересует — это небольшие, ничем не закрепленные предметы, якобы безобидный мусор, вроде жестяной пробки от кока-колы, вроде бы случайно валяющейся под столом, безделушки, которые в силу низкой инерции старта могут представлять опасность для нашего нанимателя. Комната естественно чиста, ничего нет ни в углах, ни под примитивным донельзя столиком, ни под пластиковыми креслами с дырчатым сиденьем. В комнате нет ни картин, ни горшочков с цветами, хотя это уже перебор.
Дюк, а вслед за ним месье Таран входят в номер, процессию замыкает госпожа Катин.
— Порядок, — говорю я, глядя на дверь в спальную.
Девушка, конечно, уже там. Я чувствую ее теплый абрис сквозь тонкую перегородку. И кажется, она волнуется.
Месье Таран чуть сдвигается в сторону, и Дюк открывает дверь, загораживая собой входной проем. По лицу патрона я вижу, как засранцу хочется войти первым, но порядок есть порядок. Дюк входит в комнату, я тоже вхожу и останавливаюсь перед дверью. Патрон, вспотевший от нетерпения, замер чуть позади, старуха с красным мундштуком вежливо обретается где-то возле столика. Она понимает, что процедура требует соблюдения всех формальностей и старается не мешать.
Теперь я вижу девушку. Она несомненно хороша. Удивительно хороша. Черты ее широкого, почти треугольного лица трудно назвать идеальными, но вкупе они производят на меня впечатление похожее на шок. Высокие скулы, огромные глаза, одновременно наполненные страхом и бесконечным спокойствием, приоткрытые, чуть запекшиеся губы, все это просто не может быть плодом работы пластического дизайнера. Такое естественное очарование может создать только природа…
Месье Таран алчно сопит за моей спиной. Ему жутко не терпится содрать упаковку со своего приобретения. Хотя все по тем же правилам никакой упаковки собственно и нет. Девушка совершенно обнажена. Чуть ссутулившись и обхватив голые плечи узкими ладонями, она сидит на краю широченной кровати-подиума с узорчатым металлическим изголовьем. Она зачарованно смотрит на меня своими испуганными глазищами. Дюк стоит ближе, но девушка смотрит именно на меня.
Дюк просит ее подняться. Следует секундная заминка, потом девушка встает. Она изумительно сложена. Ни грамма лишнего жира, ни миллиметра лишней кожи, с нее можно ваять статуи или делать рекламу спортивного салона.
— Откройте рот, — говорит Дюк.
Девушка послушно разевает рот, показывая влажные белые зубы.
— Спасибо. — Взгляд Дюка деловито исследует обольстительную фигурку с ног до головы.
Я не люблю быть исполнителем подобных процедур, поэтому досмотром обычно занимается Дюк. Думаю, ему это даже нравится. «Мадам, покажите левую ступню, покажите правую. Мадам, нагнитесь вперед, раздвиньте ягодицы. Мадам, присядьте и разведите колени»…
— Порядок, — говорит Дюк. — Благодарю вас, мадам. Можете встать.
Девушка поднимается с корточек. Она изо всех сил старается делать равнодушное лицо, но щеки все равно приобретают пунцовый оттенок. Месье Таран шумно сглатывает слюну. Я криво усмехаюсь уголком губ и поднимаю глаза к зеркальному потолку. Дюк перетряхивает одеяла, переворачивает подушки, осматривает простыню.
— Посмотри с той стороны кровати, — распоряжаюсь я.
Дюк обходит невысокий подиум, осматривает пол, косится нечестивым глазом на спину девушки и объявляет, что все в порядке. В порядке, значит в порядке. Пол, стены и потолок чисты, экранирующие жалюзи на единственном окне плотно закрыты. Полный ажур.
— Ну что ж, мальчики, — журчит госпожа Катин. — Приятного вечера. Не буду вас обременять.
Она неслышно растворяется за дверью гостиной, я сдвигаюсь в сторону, а месье Таран, издав неопределенный горловой звук, наконец покидает входной проем.
— Стоп! — Я вскидываю руку, и он парализованным слоном замирает на месте.
Я быстро нагибаюсь и прижимаю пальцем черный шарик, выскочивший из-под его эксклюзивного гвонодава. Автоматически я сразу пытаюсь засечь остаточный трек, но никаких следов нет.
— Что там? — осипшим голосом говорит патрон.
— Ничего… Бусина. — Я подношу шарик к глазам. — Похоже на нанокерамику.
— Что за б…во? — месье Таран моментально приходит в себя. — Какая еще бусина? Откуда она взялась? Вы что, охренели?
Дюк замирает на половине шага. Девушка, присевшая на кровать, испуганно кутается в одеяло.
— Обычная бусина, — говорю я спокойно. — Никакого трека. Просто ее потерял кто-то из обслуги, наверное, лежала в уголке под дверью, а сейчас выкатилась наружу.
— Ты, чертов кин! Если бы у тебя было вполовину столько врагов, сколько их у меня, ты бы уже сдох! — Изо рта месье Тарана летят брызги. — Ты что, хочешь, чтобы меня угробили?
Я знаю, что врагов у жирного ублюдка хватает, но его паранойя уже сидит у меня в печенках.
— Для волнения нет причин. Мы полностью контролируем ситуацию, — мой голос предельно спокоен. — Обычная бусина. Притом слишком маленькая, чтобы причинить реальный вред.
— Что ты несешь, кретин? — рычит месье Таран. — А что если эта малость окажется у меня в башке? За что я вам, нахрен, плачу деньги?!
Я устало пожимаю плечами. В наши дни чтобы замочить богатого и влиятельного козла уже неактуально нанимать банду головорезов с ручными пулеметами. Достаточно нанять одного кина. Никакая охрана и никакие бронекостюмы не помогут, если брючная пуговица вдруг окажется внутри твоего предсердия или, минуя кости черепа, материализуется в лобной доле мозга. Просто, быстро, фатально.
Расценки на услуги квалифицированного телекинетика заоблачны, но затраты себя оправдывают. Спрос на кин-киллеров грандиозен. И богатым козлам волей-неволей приходится нанимать таких, как мы. Мы антикины, фехтовальщики, стражи ворот. Лучшее, что я умею делать в своей долбаной жизни, это пресекать любую попытку нафаршировать моего нанимателя посторонними предметами.
При этом вероятного убийцу интересует только две вещи: местоположение намеченной жертвы и стартовая инерция орудия убийства. Ни один, даже самый крутой кин не сможет сдвинуть с места пуговицу, пришитую к штанам. Кое-кто из моих знакомых, перемещая предмет с руки, слюнявил ладонь, чтобы снизить силу трения. То здесь, то там появляются сказки о кинах, способных перемещать пудовые гири или пережимать на какое-то время важный кровеносный сосуд, но уверяю вас, это не более чем городские легенды. Стартовая инерция и точность краткого воздействия — вот первый закон телекинетики.
Законы я чту, а как бодигарда меня волнуют только две вещи: засечь начальную фазу атаки и вовремя отклонить трэк снаряда.
Еще один немаловажный фактор — расстояние. Хотя здесь все зависит от индивидуальных способностей. Любой кин знает свою рабочую дистанцию. Она колеблется от пары километров до десятка метров (у самых слабеньких) и в конечном итоге всерьез интересует только нанимателя да полицейских сканер-экспертов, если сумеют зафиксировать траекторию, что бывает крайне редко
В данный момент траектории нет вообще никакой, а значит, девяносто процентов гарантии, что керамический шарик оказался в спальне вообще без всякого умысла. Вот только как объяснить это богатому параноику?
— Вы платите нам деньги за охрану и получаете услуги надлежащего качества, — терпеливо говорю я, — Если боитесь оставаться в экранированной комнате без охраны, то я, пока вы тут не закончите, могу посидеть на краю кровати.
Я показываю пальцем на угол простыни, и лицо девушки становится совсем испуганным.
— А если вас что-то не устраивает, то можете обращаться в гильдию.
Таран несколько секунд молчит, переваривая услышанное, и наконец говорит ворчливым тоном:
— Ладно. Сбавь скорость, не гони. Гильдию вашу драную я в гробу видал… Идите отсюда… оба. И смотрите, ублюдки…
Он напускает на себя шутливый вид и присаживается на постель.
— Охрана совсем оборзела, — бормочет он, обращаясь к девушке. — Когда охрана борзеет, охрану закапывают.
Я пропускаю Дюка вперед и плотно прикрываю за собой дверь. Последнее, что я вижу, это патрон, расстегивающий пуговицы своего пиджака.
— Не бери в голову, — тихо говорит Дюк. — Пошел он, урод…
В борделе госпожи Катин все пропитано комфортом, даже пластиковые кресла. Я сижу в паре шагов от двери спальной, откинувшись на перфорированную спинку и вытянув ноги. Звукоизоляция между гостиной и помещением для разового секса дерьмовенькая. Время от времени можно различить сладкое сопение патрона. Это пока затяжная увертюра. К сексу месье Таран, как и кастингу, подходит неторопливо и обстоятельно.
Не поворачивая головы, самым краем глаза я вижу Дюка. Мой напарник устроился с большим комфортом, развалился на одном кресле, ноги сложил на другое, пиджак болтается на третьем. Хреновая поза. С ногами на сиденьи быстро не вскочишь. Хотя Дюку особо вскакивать незачем, обязанности его на данный момент весьма ограничены. Основную работу делаю я. Под моим присмотром треть зала и спальная комната, где жирный ублюдок собирается иметь купленную девушку, а Дюк следит за той частью гостиной, что выпадает из зоны моего внимания. Сканер из него такой же никудышный, как и кин, и мне волей-неволей приходится пахать за двоих.
Сосредоточившись на спальне и бездумно перекатывая в ладонях черную бусину, я отчетливо ощущаю, как идет рябью, податливо сминается пространство вокруг двух человеческих тел. Вот девушка, похоже, становится на четвереньки, а жиртрест, блаженно хрюкая, опрокидывается на спину… Я ненавижу мою чертову работу!
Вся проблема в том, что для рядового обывателя любой телекинетик представляется чем-то вроде непонятного и страшного колдуна вуду. Он похищает людей прямо из сортира и на расстоянии высасывает кровь из сонной артерии. Для моего патрона простая бусина на полу — верный признак готовящегося покушения. Сон разума рождает чудовищ… Умом я понимаю, что нужно бросать эту долбаную работу. И дело даже не в смене нанимателя. Вместо месье Тарана будет месье Запор, поменяется имя, все остальное останется прежним. Чуть лучше. Чуть хуже. Какая разница?
Идеальным вариантом для меня могла бы стать травматологическая хирургия. Извлекать пули через раневой канал мне уже приходилось. Работенка не из легких, но за нее неплохо платят, особенно в горячих точках. Анатомию я знаю будь здоров, спасибо покойнику Рамилю. Вот только лицензия на практику стоит больших денег, а в моем досье не все так гладко, чтобы просить кредит в гильдии. Грехи молодости… Можно податься в геймгарды. Сидеть на стадионе, обеспечивать чистоту спортивных состязаний. А кроме легальных есть еще полулегальные занятия… Закон много на что смотрит сквозь пальцы…
— Эй, — вдруг говорит Дюк, — ты не помнишь, на чайном столике лежала ложка?
Драная хрень! Я как ужаленный взлетаю с сиденья. На столике действительно лежит маленькая, судя про цвету серебряная ложечка. От нее прямо сквозь стену тянется отчетливый трек. А вот это уже атака.
Дюк, переворачивая кресло, тоже вскакивает на ноги.
— Кретин! — рычу я сквозь зубы. — Раззява! Блокируй плоскость и следи за спальней!
— Может, мне?.. — начинает Дюк испуганно показывая на дверь, ведущую к девушке и Тарану.
— Не надо! Следи за ложкой, олух.
Я выскакиваю в коридор. След тянется вдоль закрытых дверей к лестнице. Понятно. Перемещали по самому свободному пути, благо он не самый длинный. Кидаюсь к лестнице, на ходу выдергивая пистолет из подмышечной кобуры. Трек дрожит и медленно диффундирует в пространство. В голове прокручиваются варианты. Ложка застряла в гостиной. Скорее всего у киллера не хватило рабочей дистанции или он промахнулся. Чертов Дюк должен был остановить эту дрянь на подлете, но он ее просто не заметил. Идиот! Кидаюсь вниз по широким, застеленным синтетическим бархатом ступенькам. Почему ложка на столе? Может, продажная прислуга сделала для кина снимки комнат? Черт! Прыгаю через последние ступеньки. Кидаюсь через фойе. Почему ложка серебряная? Почему ложка — понятно. У ложки есть естественный эксцентриситет. Если ее чуть закрутить на нуль-траектории, то, материализуясь в пространстве тела, она производит эффект пули со смещенным центром. Разворотит потроха так, что мало не покажется. Но почему серебряная? Они что, на вампиров охотятся? Они?
Охрана реагирует на меня, но недостаточно быстро, я вламываюсь плечом в стеклянные двери и вылетаю на стоянку. Киллер еще здесь. Я чувствую, где обрывается трек и вижу плащ десятком шагов дальше. Садится в машину.
— Стоять! — от моего крика кин оборачивается.
На долю секунды я отчетливо, как на снимке, вижу длинные рыжие локоны, широко раскрытые глаза и пухлые резные губы, я вижу даже веснушки на ее носу. В следующий миг девушка ныряет в машину, и красный «порш» рвет с места.
Я опускаю пистолет. В голове назойливой мухой жужжит давешняя мысль… Они? О, черт! Я разворачиваюсь и бегом кидаюсь обратно.
Ну конечно же! Они! Они работали в тандеме. Первая переместила орудие убийства в заранее оговоренное место, чтобы вторая могла взять его оттуда и использовать по назначению. Вот же подстава! Я рву изо всех сил.
Охрана теперь начеку, и меня валят у самого входа.
— Дюк! — ору я в переговорник. — Дюк! Мать твою!..
В комнате нас четверо: мы с Дюком, один из прибывших патрульных офицеров и личный доктор госпожи Катин, полицейский медэксперт пока в пути. Саму госпожу Катин уже допрашивает в ее кабинете второй полицейский. Я не считаю месье Тарана потому, что он уже не с нами. Голый толстяк бесформенной тушей лежит поверх одеяла. Концы другого одеяла притягивают его пухлые ладони к кондырю кровати. Судя по цвету лица, он задохнулся, но насупленный доктор начинает сканирование откуда-то из области гениталий. У него очень хороший сканер, марки «хидхак», похожий на склиз для мытья окон. Доктор медленно и методично водит им над трупом нашего бывшего патрона.
В комнате прохладно. Окно зияет щербатым провалом в пустоту ночной улицы, не до конца поднятые жалюзи прикрывают его лишь на четверть. Инспектор запретил их трогать, хотя непонятно, чего он там собирается искать. Если совершенно голая девчонка задавила здорового мужика, технично высадила стекло и спрыгнула с третьего этажа, предварительно нокаутировав вломившегося в комнату Дюка, то искать отпечатки, по-моему, просто глупо. Я перевожу взгляд на тело месье Тарана. Сканер ползает где-то на уровне груди.
Ничего не скажешь, сделали нас красиво… Хрестоматийно… Теперь эксперты гильдии начнут внутреннее расследование, и действие наших чертовых лицензий приостановится, по крайней мере на время разбирательств. Кошу глазом на Дюка. На левой челюсти этого кретина уже разливается багрово-синий кровоподтек.
— Ну что? — нетерпеливо спрашивает инспектор.
Доктор распрямляется и складывает свой «хидхак».
— Асфиксия, как и предполагалось, — говорит он так гордо, словно удавил покойника собственноручно. — Телекинирование постороннего предмета в средний отдел трахеи.
— Серебряная ложка, — говорю я, скорее утверждая, чем спрашивая.
— Нет. — Доктор удивленно поднимает на меня глаза.
— Ложка тут, — невнятно сообщает Дюк, вытаскивая столовый прибор из кармана штанов. — Ты сам сказал за ней присматривать.
Инспектор смотрит на меня, потом на Дюка. В его глазах выражение «все вы, кины, одним миром мазаны».
— Дайте сюда, — требует он, протягивая руку.
Дюк отдает ложку, и полицейский бережно принимает улику двумя пальцами.
— А что в горле? — спрашиваю я.
— Насколько можно судить, что-то вроде вставного зуба или коронки. — Доктор чуть улыбается. — Хотя серебряная ложка была бы символичней.
Зуб… Я уважительно качаю головой. Дюк смущенно сопит и трогает синяк на подбородке.
Теперь картина операции вырисовывается передо мной во всех красках. Теперь я понимаю, что меня поймали на чертову ложечку, как глупого карася. Телекинез на суперкороткой дистанции изо рта в рот, все равно что выстрел через подушку из пистолета с глушителем. Минимум пространственных возмущений, минимум следов. И все же, оставшись в гостиной, хороший кин мог бы засечь переброску и помешать. Именно поэтому мне подкинули ложку. А пока я, как дурак, скакал через ступеньки, глазастая красавица успела сделать все свои дела и сигануть с третьего этажа в объятия рыжей подружки. Остается неясным вопрос с черной бусиной, но это уже не так важно.
— Так, — говорит патрульный инспектор, обращаясь ко мне. В его руках служебный блокнот и он водит пальцем по экрану. — Фото непосредственной исполнительницы есть в досье у хозяйки салона, но думаю, это лицо — чистейшая пластика. Так мы ничего не установим. А вот за ее сообщницу можно зацепиться… Вы ведь видели вторую девушку перед тем, как она села в машину? Сможете составить виртопортрет?
— Господин инспектор. — Я виновато развожу руками. — На стоянке было темно, а она стояла ко мне спиной. Я видел только плащ и волосы, но ведь волосы можно и перекрасить.
— М-да. — Полицейский явно разочарован. — Марку машины запомнили?
— Кажется, «фиат», хотя я в этом не очень разбираюсь.
— А я, — радостно говорит из-за моей спины Дюк, — даже у первой лица не запомнил. Попу вот рассмотрел. Хотите, составим портрет?
Полицейский сверлит Дюка яростным взглядом, как будто собирается переместить свой блокнот прямо ему в глотку. Я перевожу глаза на проем разбитого окна, и мои губы трогает тихая улыбка.
