Татьяна Томах
ЖРЕБИЙ
Получить право выбора несложно. Выбрать куда сложнее
Вестник прискакал в Поселок на рассвете. Загнанный шиим, роняя с морды клочья пены, замертво упал возле самых ворот. Длинные когти почертили в пыли несколько кривых полос. Мальчик скатился с седла и, захлебываясь криками и слезами, побежал по главной улице, к дому старосты. На полпути мальчика перехватила тетушка Инэ, ухватив пухлыми руками вздрагивающие плечи.
— Что? Что? — запыхавшись, спросил растрепанный со сна староста. Тетушка Инэ, подняв встревоженные глаза, произнесла слова, которых не слышали в Поселке уже сорок лет:
— Варги. Варги идут.
Староста сгорбился, как будто постарел еще сильнее. Неловко приглаживая пятерней седые волосы, побрел на площадь. К колокольне. Объявлять время жеребьевки.
Заморыш Дин стоял позади всех, возле двери. Смотрел.
Мама осторожно поставила на стол кувшин для жеребьевки. Отец развязал кожаный мешочек, высыпал камни. Откатил в сторону один — белый; пересчитал, поглаживая коричневым пальцем оставшиеся, черные. Спросил хмуро:
— Нас пятнадцать, мать?
— Убери один. Ингрид не будет тянуть.
— Это еще почему? — немедленно взвилась Кларисса. Растолкала всех, подошла к столу, тряхнула рыжими кудрями. Уперла кулачки в бока, развернулась, толкая локтями детей и оборачивая гневное лицо сначала к Ингрид, потом к маме. — Почему?
Ингрид смутилась, опустила взгляд.
— Это не твое дело, Кларисса, — мягко сказала мать.
Отец задумчиво покатал гладкий черный камушек по столу. Возразил:
— Теперь это ее дело тоже. Все должны знать. Скажи, мать.
— У Ингрид будет ребенок. Один камень — одна жизнь. Ингрид не может тянуть. Ты знаешь, Сим.
— Интересно… — растерянно протянула Кларисса. — Интересно, как это…
Щеки Ингрид заалели. Она судорожно, с всхлипом, вдохнула.
— Вранье, — громко и уверенно сообщила всем Кларисса, разворачиваясь кругом и заглядывая в глаза столпившихся вокруг членов семьи. — Она это придумала, чтобы увильнуть.
— Ингрид сказала мне об этом месяц назад, девочка, — мама ласково тронула запястье Клариссы. — Ты волнуешься, я понимаю…
— Вранье! Ингрид всегда была в твоих любимчиках, ма… всегда!
— Тсс… — мама обняла вздернутые плечи Клариссы, погладила худую вздрагивающую спину: — Ты боишься… мы все боимся…
Громко, испуганно вздохнула Лина, захныкал четырехлетний Петер.
— Так, — отец со стуком отложил в сторону камешек, ссыпал остальные в кувшин. Добавил белый. Один. — Давайте покончим с этим поскорее. Детям до десяти лет это все смотреть необязательно. Кира, возьми Петера и уходите наверх.
«Я могу дождаться результата», — подумал Заморыш: «если жребий, выпадет Клариссе, то…» То что? Ему стало стыдно. Кларисса ведь тоже была его сестрой. Ну, да, она дразнила его чаще остальных… Но ведь он уже решил — или нет?
Отец несколько раз встряхнул кувшин. Камни внутри сухо стукнулись друг о друга. Как кости. Кости кого-то, умершего много лет назад…
Интересно, подумал Заморыш, сколько лет этим камням? Сто? Двести? Тысячу? Сколько рук, дрожащих и потных от страха, шарили в темноте кувшина, трогая холодные каменные бока… Пытаясь наощупь отличить — черное от белого. Жизнь от смерти.
— Так. Ну, кто первый?
Заморыш вдруг увидел, как тонкая белая рука медленно тянется к черному жерлу кувшина. Агния! Побелевшие губы вздрагивают от волнения, глаза зажмурены, а дрожащие пальцы уверенно движутся прямиком в жадно раззявленную пасть, уже проглотившую четырнадцать камней. Тринадцать жизней и одну смерть. Тринадцать. Агнии было тринадцать. На три года больше, чем нужно — чтобы идти сейчас наверх вместе с Кирой и Петером. Чтобы прожить потом счастливую долгую жизнь. И, возможно, уже не дождаться следующего прихода варгов — через пятьдесят лет или через сто.
Агния… Если она вытащит белый камень, она не позволит Заморышу…
Заморыш рванулся, расталкивая братьев, сестер, племянников.
Успел. Вырвал недовольно звякнувший кувшин прямо из-под руки Агнии.
— Поставь его на стол, Замор… Дин. Он должен быть на столе, когда ты… — отец запнулся, изумленно глядя на Заморыша.
Заморыш перевернул кувшин вверх дном, рассыпая камни по столу, опять перемешивая их — выбранные для жребия и отложенные в сторону.
— Что ты делаешь, сынок? Что…
Заморыш ухватил белый камень, сжал так, что пальцам стало больно; поднял над головой.
— Жребий, — сообщил он. — Жребий у меня.
— Что ты делаешь, сынок? — испуганно повторила мать. Но в ее голосе ему почудилось облегчение. Заморыш никогда не был ее любимчиком.
— Дин, — Агния ухватила его за локоть, как будто пытаясь добраться до камня. — Динчик, зачем? — она чуть не плакала. — Так неправильно. Скажи ему, папа.
— Кто взял в руку белый камень, уже не может выпустить его… Это правила, Агния, — немного неуверенно отозвался отец.
«Они рады», — подумал Заморыш: «Они все рады, что это я. Все, кроме Агнии. Но она жалеет даже мертвых комаров…» Он знал, что это не так. Агния любила его… ну уж точно больше, чем мертвых комаров… Но так думать было проще.
Они ушли на рассвете. Прощались по очереди. Мать всплакнула, поглаживая Заморыша по спине твердой ладонью. Но никто так и не посмотрел Заморышу в глаза. Возможно, они не были уверены, что, несмотря на слова отца, вчерашняя жеребьевка была честной. А, возможно, так — не поднимая взгляда — прощаются со всеми, остающимися умирать.
По-другому было только с Агнией. Она все-таки расплакалась. Промочила насквозь слезами рубашку Заморыша. Вцепилась в его тощие плечи, не хотела выпускать. Шарила растерянным взглядом по лицу, пыталась заглянуть в глаза. Только теперь Заморыш прятал от нее свой взгляд.
— Это неправильно, Динчик. Я останусь с тобой, хочешь?
— Слушай, Агния. Может, это и неправильно, но это Правила. В каждом доме должен остаться только кто-то один. И… хочешь, я скажу тебе, зачем я вызвался? Только никому.
— Клянусь тенью варга. Никому, — торжественно прошептала Агния, широко раскрыв и без того большие глаза. И, кажется, пока раздумав плакать.
«Потому что я люблю тебя, Агния. Потому что я хочу, чтобы ты жила. Потому что…»
— Потому что я не собираюсь просто сидеть и ждать, пока варги сожрут меня. Я буду драться с ними. У меня есть меч. Настоящий. Помнишь, я показывал тебе в старой книжке…
— Но оружие запрещено, Дин…
— Знаю. Я сам его сделал. Помнишь, я работал на кузнице? Я сделал его… потихоньку…
— Ох, Дин, какой ты храбрый… Какой…
Заморыш подумал, что за этот восхищенный взгляд Агнии он готов еще десять раз взять в руку ледяной белый камень. И десять раз сразиться со всеми варгами мира.
— Агния, — позвал он.
Она обернулась уже возле калитки. Заморыш подумал, что навсегда запомнит ее такой — ну, по крайней мере, на все те часы, которые ему еще оставались. Копна огненных волос, освещенных заходящим солнцем; блестящие от слез глаза.
— Пообещай мне кое-что, Агния.
— Да?
— Пообещай, что ты не бросишь рисовать. Пусть отец ругается, пусть мама говорит, что девочке это не нужно… много она понимает… Они говорят, что я слабоумный…
— Динчик, — запротестовала Агния.
— Знаешь, когда я смотрю на твои картинки, я думаю, что не все так отвратительно, как кажется. Ну, не так, как мы здесь живем. В Поселке ведь ничего не меняется. Все так, как сто лет назад, или тысячу. Летом — сенокос, осенью — пляски урожая, потом — стрижка шиимов. И так каждый год. И все время — страх перед варгами. Мне выть хочется, когда я об этом думаю. Вот они и говорят, что я слабоумный, раз думаю о том, о чем не думают другие. А когда я смотрел на твой рисунок — тот, с огненными цветами, я… у меня просто дух перехватило. И мне почудилось, что когда-нибудь все изменится. И я понял, что больше не хочу бояться варгов.
— Отец растопил им печку, — вздохнула Агния.
— Ты нарисуешь еще лучше. Пообещай мне.
— Хорошо. Я буду рисовать для тебя, Динчик. Я не брошу. Обещаю.
«А я буду драться за тебя», — подумал он, глядя, как она уходит. Иногда оборачивается, а иногда пускается бежать, догоняя семью. «И за твои рисунки».
«Мы платим дань варгам. Так заведено», — сказал староста на собрании. Кем заведено? Когда? Зачем?
Чтобы не убили всех, в Поселке оставались те, кого выбрали жеребьевкой. Дань варгам.
Никто не знал, что варги делают со своей данью. Сьедают? Целиком, не разжевывая, с одеждой и сапогами. Или парализуют жертву, как водяной паук неосторожных птичек, чтобы мясо стало мягким — а потом полосуют на кусочки и скармливают своим черным клыкастым шиимам?
«Я не хочу быть данью», — подумал Заморыш. «А еще больше я не хочу, чтобы Агния была Их данью».
Днем, вынув меч из тайника, он немного потренировался во дворе. Теперь не нужно было прятаться от домашних и соседей. Заморыш придумал еще два приема нападения, воюя с козлами для дров и туго набитыми соломой мешками. Рука заныла — как тогда, когда он попробовал упражняться с мечом в первый раз.
А на закате он уселся на полу, напротив двери. Ждать.
Они пришли ночью.
Скрипучая дверь открылась бесшумно. А, может, и не открывалась вовсе — варг просто просочился сквозь дерево, а теперь стоял, молча глядя на Заморыша.
Варг был выше самого высокого мужчины Поселка на две головы, а по сравнению с Заморышем казался просто гигантом. Черные доспехи второй кожей обтягивали мускулистое тело… или это и была кожа? Шипастая маска-шлем; глаза, сияющие молниями в грозовом небе… Заморыш прислонился к стене, задыхаясь от страха. Бесполезно. Жалкая жестяная самоделка в мальчишеской руке — против этого чудовища?! Может, лучше взять зубочистку? Рука дрожала, поднимая неожиданно потяжелевший меч.
А потом он разозлился. Подумал об Агнии, ее восхищенных глазах и огненных цветах на ее рисунках. И о том, как обещал драться за нее.
Белая молния вспыхнула в быстрой руке варга, отшвырнула мальчика обратно к стене, чуть не вышибла меч. Заморыш упал на колени. Дышать было больно — будто по груди проскакало стадо перекормленных шиимов. Варг ждал, стоя неподвижно и спокойно, молния полыхала в его ладони, черные губы гнулись в довольной улыбке. Издевался.
— Ты мной подавишься, людоед, — вздрагивающим голосом сказал Заморыш, и снова ринулся на скалящегося варга. Семь защит и пять жалких приемов нападения, выдуманных в битвах с безответными холщовыми мешками, заметались, путаясь друг с другом. И расшибаясь о молнию — клинок? — в ладони варга. Один раз, увидев черное лицо противника совсем близко, Заморыш заметил, что тот смеется. Варг играл с ним, как шиим играет с кроликом, прежде чем располосовать ему когтем брюхо. Заморышу захотелось уронить свой бесполезный меч и расплакаться. Он зажмурился, чтобы не видеть летящую навстречу молнию; и вдруг увидел на обороте закрытых век — как он опять шагает к столу и тянет руку к белому камню… Дурак, дурак… Он что, не понимал тогда, что умрет? Дурак… Крича и плача, Заморыш попробовал остановить свои собственные пальцы, уже почти тронувшие жребий — там, в прошлом, которое нельзя было изменить… Его опять отшвырнуло к стене. Удар был так силен, что Заморыш сперва решил, что умер. Но, даже умерев, продолжал тянуться к проклятому камню. Агния, вспомнил он. Агния. И сомкнул пальцы на белом жребии, сжимая его в кулаке. Во второй раз. Крепко, как бог весть какую драгоценность, которую кто-то собирался отнять. Агния. Заморыш поднимался, не чувствуя своих ног и не видя ничего перед собой. В глазах метались огненные круги… цветы, которые нарисовала Агния. « Я буду драться за тебя», — сказал Заморыш: «Я буду…» — и упал на сверкающий меч варга.
— Вставай. Ну, отдохнул — и будет. Помочь?
Черная ладонь варга замерла перед лицом. Заморыш отшатнулся, ударился затылком о стену, застонал. Что, он не умер?!
Варг сел рядом на пол, подогнув длинные ноги — теперь еще больше похожий на человека.
— Мне повезло, — улыбнулся он: — наверное, больше остальных.
Откинув голову, варг стащил шипастый, второй кожей облегающий лицо шлем. Взъерошил пятерней короткие светлые волосы, улыбнулся — теперь не черными, обыкновенными розовыми губами. Светло-серые глаза весело смотрели на мальчика.
— П…почему повезло? — сипло спросил Заморыш, чувствуя, что теряет рассудок.
— Мой будущий ученик уже сдал первый экзамен. И очень неплохо, кстати.
— Ученик?
— Ну, конечно, если ты не решишь потом выбрать другого учителя. То, что я тебя нашел, не обязывает тебя быть именно моим учеником. Но я был бы рад…
— Вы кто? — перебил Заморыш, сомневаясь, не умер ли он все-таки. Или не сошел с ума.
— Пограничник, — улыбнулся варг. — Почему ты думаешь, вы тут так спокойно живете? Ни войн, ни чудовищ, ни стихийных бедствий… а? Потому что мы охраняем вас.
— Зачем?
— Ну, — пограничник пожал плечами: — кому-то ведь надо это делать. И лучше, если это будут те, у кого хорошо получается. Да, иногда мы набираем новых воинов.
— То есть, дань, которую вы собираете… те люди…
— Люди, — кивнул пограничник, — которые потом станут воинами, чтобы защищать остальных.
Заморыш сидел, растерянно разглядывая собеседника. Извилистый длинный шрам на щеке, еще один, едва заметный — на шее. Светлые насмешливые глаза, взгляд — как острие меча — быстрый и опасный.
Все оказалось по-другому. Не убийцы, а защитники. Не бессмертные варги, а обычные люди. Их можно ранить, и, наверное, убить. Но они все равно зачем-то становятся воинами, чтобы защищать других людей. Родителей Заморыша, сестер и братьев. Бестолковую тетушку Инэ, хозяйственного старосту. Самого Заморыша. И Агнию.
— Спрашивай, — предложил пограничник. — Я вижу, ты хочешь спросить. Прежде чем выбрать, нужно понимать, что ты выбираешь. Спрашивай.
— Почему… — Заморыш запнулся. Наверное, нужно было спросить, что ему нужно выбирать. И зачем. И обязательно ли. То есть, если варг оказался человеком и не собирается убивать его и съедать, нельзя ли Заморышу тогда остаться дома и подождать, пока вернутся папа и мама. И Агния. Но он сказал совсем не то, что собирался: — Почему, если вам нужны воины, почему у нас оружие запрещено?
— Как ты думаешь, где проще найти алмаз — в куче стекляшек или гальки?
Пограничник улыбнулся на удивленный взгляд мальчика.
— Раньше, — объяснил он, — когда-то давно, так и было. Нас не боялись, а любили. Восхищались. Девушки пели про нас песни, старики рассказывали сказки, юноши мечтали стать такими, как мы. К нам шли добровольцы, каждый день. Не было жеребьевки, не было страха, они приходили сами. С радостью и надеждой.
— Это ведь хорошо? — неуверенно спросил Заморыш.
— Знаешь, зачем они приходили?
— Чтобы стать пограничниками?
— За славой. За добычей. За восхищением родителей и соседей. За песнями и любовью девушек. Только не затем, чтобы держать границу и защищать людей. А на границе неправильный выбор — это смерть. Они погибали, эти добровольцы. А иногда опытные лучшие воины тоже погибали из-за них. Только потому, что эти мальчики выбирали неправильно. И потому, что командирам было сложно выбрать из них настоящих воинов. Это как в кувшине наощупь искать белый камень из сотни черных. Понимаешь?
— Жеребьевка! — воскликнул Заморыш. — Но это ведь сейчас жеребьевка! В каждом доме вытягивают жребий, и вам достаются случайные, те, кто…
— Те, кто решает сопротивляться, когда сопротивление бесполезно. Кто решает сражаться, когда оружие запрещено. Драться с чудовищами, которых невозможно победить. Те, кто сами выбирают жребий остаться на смерть, чтобы защитить родных и любимых.
— Но ведь…
Пограничник поднял ладонь, прерывая Заморыша, и продолжил.
— Только им мы даем выбор. Остальным — кто вытащил белый камень случайно, кто не пытается драться, кто заранее согласился на рабство или смерть — мы не открываем наших лиц и не предлагаем места в отряде. Они отправятся в наш приграничный поселок — заботиться о шиимах, готовить еду, строить крепости. А таким, как ты, мы даем выбор.
Он замолчал.
— Какой? — очень тихо, почти беззвучно, спросил Заморыш, не дождавшись продолжения.
— Ты можешь пойти со мной. Стать моим учеником. Потом — воином. Ты получишь настоящее оружие и доспехи. И научишься сражаться с настоящими чудовищами. Их хватает, знаешь ли, — пограничник опять усмехнулся, пригладил пятерней волосы, и Заморыш увидел у него еще один шрам — на виске. — Быть пограничником действительно опасно, мальчик. Иногда нас убивают или калечат. Часто ранят. А те, кого мы защищаем, ничего не знают об этом. Не сочиняют о нас хвалебных песен. Они нас боятся и ненавидят.
«Заманчиво звучит», — подумал Заморыш: «Интересно, кто-то соглашается стать пограничником по доброй воле? «
— … Но дело в том, что я уже однажды это выбрал. Сам. И каждый раз выбираю заново, когда выхожу в дозор. Потому что я знаю, что если я этого не сделаю, и те, кто идет со мной, не сделают — этого некому будет делать. Защитить мир за моей спиной. И всех, кто там живет.
— Это страшно?
— Что?
— Сражаться с чудовищами?
— Ну… Не страшнее, чем броситься с самодельным мечом на жуткого черного варга-людоеда, — пограничник улыбнулся и поднялся на ноги одним гибким и быстрым движением. Протянул Заморышу руку:
— Так что?
— Что?
— Что ты выбираешь?
— А что я могу?
— Можешь пойти со мной. Или можешь выбрать другого учителя. Или…
— Или?
— Можешь остаться.
— Что?!
— Я говорил, что только таким, как ты, мы даем выбирать? Пограничником можно стать только по своей воле, мальчик. Только так из тебя получится хороший воин.
— А… из меня получится?
— Думаю, что да.
— Но я могу остаться дома, если хочу?
— Можешь. Я даже не стану тебя просить никому ничего не рассказывать. Во-первых, тебе не поверят. А в-вторых, ты и сам не станешь. Да?
— Не стану, — подумав, согласился Заморыш.
Он понял, что и правда может остаться. Дождаться родных. И Агнию. И жить дальше, как обычно. В мире и спокойствии. Потому что где-то там, на далекой и опасной границе, такие же воины, как этот, будут продолжать защищать их от чудовищ. Защищать Заморыша и его семью. Всю деревню. Другие деревни и города, которых Заморыш не видел и никогда не увидит. Весь мир. И Агнию. И ее чудесные рисунки.
— Ну, ладно, мне пора, — сказал пограничник. — Рад был познакомиться.
— Стойте!
Заморыш будто со стороны смотрел, как его собственная рука медленно, но упрямо тянется к приглашающе раскрытой ладони пограничника. Опять — к единственному белому жребию среди горсти черных камней, обещающих спокойствие и долгую мирную жизнь…
