Кристина Каримова
УДИВИ МЕНЯ
— Э-ге-гей! Отворяйте! — не выдержав, зычно закричал Митяй еще на подъезде к воротам родного дома — шутка ли, столько его не было! — Вернулся я!
Слышно было, как за забором зашевелились, забегали. Лошади, чуя родное стойло, предвкушая воду, овес и отдых, шумно фыркали, устало поводя покрытыми потом боками. Работник соскочил с телеги и подхватил их, нетерпеливо переступающих ногами, под уздцы. Митяй тоже спрыгнул на землю, окинул хозяйским взглядом дом: вот он и вернулся. Вернулся с дальнего извоза, целым, живым. Вернулся богато: будет чего и жене на обновы, и на приданое дочери, и пожить хватит. А там, бог даст, сынки подрастут в помощь отцу.
— Э-ге-гей! — гаркнул он еще раз от избытка чувств. — Жинка! Встречай мужа!
За воротами, наконец, справились с замком, и на дорогу выбежала простоволосая и босиком Малина — ввечеру никого уж не ждали.
— Митя, Митенька! — запричитала она, хватая его за руки и заглядывая в глаза, будто не веря, что это он. — Вернулся?
— Вернулся, вернулся, — пробормотал он и крепко притиснул к себе жену. Потом снова отодвинул, всмотрелся в родные черты. — Как вы тут без меня?
— По всякому, Митя, по всякому… — начала она, но больше ничего сказать не успела: налетели дети, облепили отца.
— Гасенька, Гаврик! Выросли-то как! Совсем уже взрослые! Мамке-то помогали?
— Помогали, помогали, — быстро закивала Малина. — И за телятами следили, и сено кидали… А на дочку-то глянь, Митяй!
В стороне, пережидая ребячий гвалт, скромно стояла Наталка. Коса до пояса, глаза скромно потуплены.
— Ой, Наталка! Да ты совсем невеста стала!
— Невеста, невеста, — снова закивала жена. — Сваты уже есть, да я велела тебя дожидаться.
— Ах, родные вы мои! — растроганно пробормотал Митяй. — Ну чего на улице-то стоим, пойдемте в дом. Подарков я навез, покажу…
Так дружной гурьбой и двинулись за ворота, куда работник уже завёл коней с телегой, полной добра.
Позже, когда дети, нагалдевшись, уснули в обнимку с подарками, Малина рассказывала другие новости.
— Ой, Митенька, неладно тут было без тебя. Ой, неладно! Мор по хутору прошел…
— Свят-свят-свят, — истово перекрестился Митяй. — Как же вы?..
— Нам-то повезло, видишь, все живы. А которые дворы подчистую скосило. Ботниковых вот… Шкаредных… И… — Малина чуть помедлила и добавила едва слышно. — Брат вот твой.
— Родька?!
— Да, — опустила глаза Малина. — И жена его. И сыночек маленький.
— О-хо-хо, — Митяй взялся за голову. — Брат родный… Как же так, братик?..
— Пути господни, Митенька… Устенька, дочка ихняя, одна осталась… — Малина вытерла слезу уголком платка.
— А Устя-то где? — вскинулся Митяй. — Она ведь, вроде, нашей Наталке ровесница? Так, может к нам её?..
— Да звала я ее, звала. Не идет. Говорит: здесь мамка с тятькой жили, здесь, говорит, и останусь…
— Вот ведь выпало… Схожу я к ней, вот передохну и схожу.
— Ты уж завтрева сходи, Митяй… — попросила Малина. — А то темнеет уже, опасно…
— Да чего в родной деревне-то бояться?
— Неспокойно у нас, Митенька, — Малина воровато оглянулась на окна, будто боясь, кто услышит, и прошептала. — После мора-то мертвяк завелся…
— Как мертвяк? — оторопел Митяй. — Да куда ж глядели-то?!
— Так туда и глядели… — вздохнула Малина. — Вроде, делали всё как надо: каждому помершему — кол. И смолой заливали. Да больно много покойников было, видно кого и проморгали. Знаешь же, коль в ближнее время не поспеешь, так мертвяк подымется и от человека его не отличишь. Вот он, видно, и успел подняться. Сейчас хоронимся друг от друга, по ночам не ходим… Он, правда, мертвяк этот, людей пока не трожит. Коров только. Пять коров уже пало, нашли их: совсем высушенные — одни шкуры лежат, да дырки колотые. Аккуратные такие — видно, когтями душу-то живую вытягивает…
— Да чего ж это такое! Чего мужики думают?! Этому мертвяку надолго коров не хватит! Ему ж человечьи жизни нужны, иначе загнется окончательно. Ой, дурни-и-и! Ловить его надо. Завтра пойду на сход разговаривать…
Он взял обеими руками кружку, наполненную парным молоком, ноздрями втянул густой запах. Вспомнилось, как в детстве мать выставляла им с братом по такой же кружке и клала сверху по куску хлеба. Эх, брат-брат… Как же так?
— Малина! — Митяй встрепенулся. — По деревне где-то мертвяк ходит, а ты Устю там одну оставила! Надо было заставить её к нам идти!
— Да звала я! Взрослая ведь девка-то, я ей не мать, не указ… — снова повторила Малина. — Тут ведь дело такое… Это еще не все ещё беды, Митенька. Пан-то опять жениться удумал…
— Ах ты етить твой растак! — крякнул Митяй. — Значит, прошлая опять не подошла? Да какого ж ему рожна надо?!
— Не подошла, — вздохнула Малина. — А ведь такая бедовая баба была…
Местный пан был не намного лучше заведшегося мертвяка. Гарный владелец громадных угодий, перепортивший немало девок по окрестностям, брака избегал как огня. Потому, когда разнеслась весть о его желании найти себе нареченную, не сразу и поверили. Но пан твердо заявил: хочу жениться. Мало того, он обещался разделить с женой свое немалое состояние, но с условием: она должна удивить его в постели. Но и это было еще не всё. Если удивить в постели она его не сумеет, то придется ей умереть.
Последнее, правда, тоже сперва сочли шуткой, и множество родичей, желающих устроить своему чаду, а заодно и себе безбедную жизнь, вывезли дочек на смотрины. Пан довольно быстро выбрал одну из красоток. Невеста была счастлива, а родители потирали руки в ожидании половины владений. После свадебного пира молодые с шутками и прибаутками были препровождены на ложе, а на утро пан во всеуслышание объявил, что ничуть не удивлен, и невеста мертва. Тело девушки было выдано родителям. Поднялся шум, но… Условие-то оказалось несоблюденным, и пан был в своём праве.
Прошло некоторое время, и пан снова объявил о решении найти достойную супругу. Первый случай ничему не научил охотниц за богатством, и нашлась новая претендентка на руку, сердце и состояние пана. Всё повторилось: свадьба, ночь и выданное родителям тело.
После третьего раза желающих резко поубавилось. После четвертого они исчезли совсем. Тогда пан сообщил, что невеста необязательно должна быть благородных кровей, его вполне устроит и достойная простолюдинка. И желающие вновь нашлись. Двух горожаночек после пятой и шестой свадьбы постигла та же участь, что и благородных невест. Седьмой оказалась сельская вдовушка, пережившая — все забавлялись совпадению — семь мужей. Все, знавшие её, заводили глаза к небу: «Ну, уж она-то его укатает!..» Но и она оказалась не той, которую жаждал встретить пан.
— Ну вот, — продолжала между тем рассказ Малина. — После Рогнешки-вдовы желающих выскочить замуж больше не нашлось. И тогда пан велел тянуть жребий по деревням. Какой деревне жребий выпадет, та и выставляет свою невесту. А выпало нам…
— И кто же невеста? — предчувствуя недоброе, спросил Митяй.
— Устя…
— Что-о-о?! — взревел он. — Родителей похоронила, брата, а тут еще женишок выискался?! А мужики-то, мужики! Выпихнули сироту, да и рады! Да я сейчас сход соберу! Пусть на всех жребий кидают!
Митяй рванул к двери.
— Стой, Митя! Не надо! — Малина повисла на его руке, заголосила. — Не надо! Некого больше выбирать в деревне! Какие девки замужем, каких мор унес. А подходящие — только Устя да наша Наталка! Неужто дочь родную извергу отправишь?!
Митяй, будто налетев на стену, остановился. Дочка, родная кровиночка, только в возраст вошла, ей ещё жить и жить… Как же так?! А Малина, успокаивая, наглаживала его руку:
— К Наталке сваты уже приходили. Хороший парень, Виты Серого сын. А Устя… Она сама говорит — нет у меня никого, тётка Малина, мне уж всё равно теперь… Пусть уж она идет, а вдруг, глядишь, стерпится-слюбится с паном, панночкой станет… А ты устал сегодня, да и поздно уже… Пойдем-ка спать… Я постелю постелю… Утро вечера мудренее…
Малина говорила и говорила, успокаивая, уговаривая, и Митяй, смиряясь, уже шел за ней, и ему хотелось верить, что, может, и правда, всё ещё у дочки брата сложится и будет она жить лучше некуда…
В тот день, когда Устю должны были забрать в панское имение, к ней перебывала вся деревня. Ребятня липла к окнам, бабы утирали глаза углами платков, мужики мялись, порываясь дать советы по части удивления в постели. Все вслух жалели кроткую безответную Устю, но в душе каждого большей частью было недоброе любопытство: а как оно там у пана-то? Вот сидит сейчас Устя — живая, здоровая, а через несколько дней… Но тут почти каждый конфузливо обрывал себя и начинал думать по-другому: а, может, ещё сложится, как всё надо. Может, молодая Устя так-таки приглянется пану, и пойдет у них все складно да ладно. Хотя где ж тут приглянуться, судачили бабы, коли невеста тощая, да бледная, словно смерть. Конечно, после кончины родичей да выбора пана тут уж не до веселья, но хоть бы юбку лишнюю понадела, чтоб уж коли не быть, так казаться в теле, да щёки бы свеклой помазала, чтоб какой-никакой румянец был, да глядела бы поласковей… Но Устя сидела тихая, молчаливая, ровно как была душа ее далеко отсюда.
Собирала Устю Малина. Складывала немудреные девичьи пожитки, глядела жалостливо, а в душе прятала-ласкала мысль: «Не Наталка!» Не Наталка пойдет к пану, не её единственная выпестованная-вырощенная дочка, к которой сватается хороший парень, и с которым они будут жить-поживать, да детишек наживать…
А когда уже приехала панская карета, чтобы привезти невесту в имение, и Устя, вставшая переодеться, потянулась к самому нарядному платью — с кружевами, с оборками, привезенному покойным отцом из далеких краев — Малине вдруг стало жалко одёжи: пропадет ведь! А ведь могло бы Наталке достаться…
— Доченька, — метнулась она к Усте. — Другое, поди, надень? Все равно ведь…
И сама вдруг смутилась-застыдилась своих слов. И попятилась, замахала руками:
— Ой, чего это я, доченька!.. Надевай чего хочешь!..
Но Устя уже очнулась от своей задумчивости, услышала её и поняла.
— Хорошо, тетя Малина, и вправду ведь ни к чему… Пан, наверное, какой другой наряд велит надеть, что ему наши деревенские обновы…
— Да, Устенька, да… — обрадованно засуетилась Малина. — А вот это — тоже очень красивое…
И протянула девушке другой наряд. И Устя безропотно надела его.
Последним попрощаться зашел Митяй. Остановился у порога, окинул взглядом разворошенную горницу, вспомнил, как справляли с братом шестнадцать годков назад рождение Усти… Увидел девушку, понуро сидящую в углу, неловко кашлянул.
— Дядька Митяй, — вскинулась Устя.
— Ты это… В общем… — забормотал он. И понял, что сказать ему нечего. Что вот сидит она сейчас перед ним ещё живая, а после свадьбы… И он вдруг будто воочию увидел её мертвое тело, лежащее на лавке. И на глаза навернулись слезы, и засвербело в горле, но сделать-то — сделать-то было нечего! Жалко племянницу, а ещё жальче свою родную кровиночку!
— А!.. — махнул он рукой в отчаянии. — Жисть наша подневольная!
И бросился прочь из горницы.
— Дядька Митяй! — крикнула вслед Устя.
Но не остановился Митяй, и хлопнула, закрываясь за его спиной, дверь…
Посмотреть на панскую карету выбежала вся деревня. Слепя глаза, ярко блестела на солнце позолота, сильные тонконогие кони всхрапывали и рыли копытами землю, на козлах восседал невозмутимый возница, и два лакея в напудренных париках ожидали выхода нареченной хозяина.
Когда Устя появилась на пороге родного дома, народ, как один, вздохнул, встречая её. Была она в простом сером платьице, в руках держала узелок с неказистыми пожитками. Худенькая, бледная, она походила на утицу, гонимую охотниками прямо в когти хищного сокола.
Лакеи соскочили с козел, распахнули дверцы кареты. И Устя прошла к ним, ни на кого не подняв взора, ни с кем не попрощавшись.
— Хоть бы слово сказала, бесстыдница! Чай не чужая нам! — пробормотала Малина.
А Устя, будто не слыша, всё также молча шагнула на приступку кареты, и один из лакеев, будто она уже успела стать панночкой, поддержал её под локоть, помог взойти по двум ступеням в темную нутрь. И всё. Исчезла, пропала, будто её и не было.
Захлопнулась золоченая дверца, кучер взмахнул кнутом:
— И-йех!
А добрым коням только того и надо было: взяли сразу с места, да только пыль из-под копыт густым облаком. Заголосили бабы, ребятишки помчались вслед удаляющемуся перестуку копыт, а мужики только глубокомысленно вздохнули: до панской свадьбы и гулянки оставалось день-два, а выпить, обмывая просватанную невесту, было бы неплохо уже теперь.
— Митяй, ты это… Проставиться бы надо… — высказал общую мысль Сморчок — скрюченный мужичонка, пользы от которого было как от козла молока, но по части пьянки он был первый мастак. — Родственница Устька-то тебе, как-никак…
Митяй открыл рот, хотел взъяриться, но вместо этого вдруг махнул рукой:
— А, мужики, давай! Коль надо, так выпьем…
И побрел к своему дому. А за ним, вытирая усы и предвкушая дармовую выпивку, потянулись остальные…
Богатая комната, куда привели Устю, чтобы нарядить к свадьбе, была полна служанок да тёток-приживалок. Все они суетились, гомонили, шушукались, глядя на молодую невесту, а она замерла, ни жива ни мертва, стояла, прижимая к груди неказистый узелок, захваченный из дома, и в общем гомоне слышала только отдельные фразы:
— Тоща больно невеста-то…
— Ништо! Пан таких любит…
— Тащит пан в постелю кого ни попадя…
— Не нашего ума дело! Кого хочет — того и тащит…
Тетки и бабки крутились вокруг нее, хватали за руки, щипали за бока, и она совсем потерялась в их толпе, и только все крепче сжимала пестрый узелок с пожитками.
— А ну-ка, дай-ка! — одна из гомонящих старух ухватилась за эту последнюю памятку, оставшуюся от родных. — Грязь всякую в панский дом тащить!
Но Устя — откуда и силы взялись! — вцепилась в холщевую ткань.
— Не отдам! — вскрикнула.
— Ох ты еще какая! Прынцесса нашлась! Думаешь, пан замуж берет — так всё? Хозяйка? Вот погоди, плетей у меня еще изведаешь до свадьбы-то! А ну дай сюда!
Баба изо всех сил дернула мешок, вырывая из рук Усти, ткань затрещала, надрываясь, и немудреные пожитки посыпались на пол.
— Оставьте её! — послышался уверенный голос.
Приживалки испуганно охнули, метнулись в стороны стаей вспугнутых кур, а Устя, вскинув глаза, впервые увидела своего нареченного. Пан был хорош: высок, статен, а взгляд черных глаз из-под бровей, словно намазанных углем, ожег Устю.
— Ну-ка, ну-ка, дайте-ка я погляжу на мою невестушку, — произнес пан, усмехаясь в усы. И вдруг гаркнул. — А ну вон отсюда!
И только ветер пронесся по комнате. И сдернул всех бабок-мамок, умыкнул за собой, как будто их и не было. А пан неторопливо, оглядывая со всех сторон, обошел Устю кругом, будто скотину на торгах. Пробормотал:
— А что, недурна, недурна…
Остановился перед Устей, осторожно приподнял за подбородок опущенную голову:
— Ну что ты, глупенькая? Боишься?
Но Устя упорно отворачивалась, прятала взгляд.
— Ах ты боже мой, какая скромность! — насмешливо попенял пан. — А ведь ты красотка, могла бы быть посмелее… Нежные щечки… лебединая шейка… …алые губки… Сладкие ли?
Его рука вдруг обвилась вкруг Устиной шеи, притянула, чёрные глаза оказались близко-близко, а губы коснулись Устиных. Устю закружило, завертело, понесло. И унесло бы, наверное, совсем, но она рванулась, вырвалась из панских объятий и, не задумываясь, со всего размаху отоварила пана увесистой оплеухой.
— Ах ты!.. — пан схватился за пострадавшее место.
Устя, сама перепугавшись содеянного, замерла, не зная, то ли каяться, то ли прочь бежать.
— Так вот какова моя новая невестушка… — протянул пан, отнимая руку от заалевшей щеки. Посмотрел насмешливо. — Что ж, до свадьбы осталось недолго, я подожду. Надеюсь, у тебя найдется, чем ещё меня удивить.
Снова провел ладонью по щеке, успокаивая боль, обернулся к перепугано притаившимся по углам приживалкам:
— Подготовьте её, как надо. Приоденьте. Да и повежливей тут — девушка молодая, горячая, кабы и вам не досталось.
Усмехнулся и вышел прочь.
— Задерживаются чегой-то, а, Митяй? — пробормотал Сморчок, не отрывая взгляда от вожделенной бутыли, наполненной мутноватой жидкостью.
— А? — Митяй, думающий тяжелую думку о том, что не так, совсем не так его брат мечтал справить свадьбу любимой дочки, непонимающе поднял голову.
— Невесты долгонько нету, говорю.
— А я чего? — зло отозвался Митяй. — Не я тут главный! Вон пан сидит, тоже ждёт, его и спрашивай.
На свадьбу Усти и пана была приглашена вся деревня: и стар и млад. Малышню всё же было решено оставить дома под присмотром старух и стариков, а вот мужики с бабами явились все — кто ж попустит такое. В большой зале приглашенные, правда, оробели. Пан-то, вишь ты, решил принять всех вместе — и деревенских, и благородных. Ладно, хоть столы поставили раздельные, а то совсем бы было ни чихни, ни кашляни. Но даже так деревенские костенели, не зная куда девать руки, ноги, глаза. Да и богато накрытые столы заставляли сглатывать невольную слюну. А выход невесты всё затягивался.
— Ништо! — успокаивающе пробормотала Малина. — Подождем, куда торопиться-то. Чай Устеньке собраться надо, приодеться…
И она с любовью и тревогой глянула на собственную дочь, сидящую рядом: уберегла ли? Свадьбы-то ещё не было. А ну как пан увидит алые щечки да ладную фигурку Наталки, где есть за что ухватиться — не то, что у племянницы! — да и передумает? А Наталка — и вправду хороша — кровь с молоком! — сидела, скромно потупив глаза, и делала вид, что совсем даже не замечает, как ласково взглядывает на нее её собственный веснушчатый жених.
За господскими столами тоже ждали. Кавалеры развлекали дам беседою. Дамы, прикрываясь веерами, жеманничали. За главным столом, предназначенным жениху и невесте, восседал один пан. Устин стул пустовал.
— Скорей бы уже! — сил на ожидание у Сморчка оставалось всё меньше и меньше, рука так и тянулась к заветной бутыли.
— Подождёшь! — мстительно прошипел сквозь зубы Митяй.
И тут пронзительно взвыли фанфары. Пропели, смолкли, и мажордом, выступив вперед, зычным голосом объявил:
— Невеста пана Крочика, госпожа Устинья!
— Ишь ты, в замке без году неделя, ещё и женой не побыла, а уже в госпожи заделалась! — пробурчал обиженный ожиданием Сморчок.
— Молчи уж, пьянь! — одернула его кто-то из деревенских баб. — Тебе бы только налакаться, а что дальше с бедной девочкой будет — всё равно.
И тут замолчали все, ибо в комнату ввели невесту. Пестрый сонм сопровождающих бабок и тёток расступился, и Устя осталась одна на всеобщем обозрении. Деревенские разинули рты: это была, вроде бы, их прежняя Устя и, в то же время, не она: одетая в господское платье, с волосами, поднятыми вверх по барской моде…
— Тоща невеста-то больно… — прошептала какая-то баба, жалостливо глядя на тонкую талию — руками обхватить — и хрупкие плечи девушки.
— Много ты понимаешь! — оборвала её соседка, когда-то служившая в господском доме чернавкой. — Господа — они так и любят: чем тощее, тем лучше.
Видимо, её слова были правдой, потому что господский стол, глядя на Устю, притих. Перестали шушукаться барышни, замерли кавалеры, а что касается самого пана, то он подхватился, с грохотом отодвинул стул. Подлетел соколом к невесте, взял за белую руку и повлек с почетом к столу.
Свадебный пир был в самом разгаре.
— Ой, утица ты наша сизая… — пробормотала одна из баб, глядя на невесту, восседающую во главе стола вместе с женихом. — Умучит ведь тебя пан…
— Нишшто! Оттерпится! — заплетающимся языком пробурчал Сморчок. — Вон пан-то как на нее глазеет, чисто кот на сметану. Глядишь, слюбится у них, сладится.
Пан действительно не сводил с молодой невесты глаз, нашептывал чегой-то на ушко, подкладывал на тарелку лучшие куски. Но Устя по-прежнему молчала и смотрела в стол.
— Влюбится, панной сделает… Ой, и заживешь тогда Митяй, панским-то зятем…
Захмелевший Митяй только тупо мотнул головой.
— А что, — пробормотала Малина, она тоже глотнула господского вина, и щеки её раскраснелись, а в голове было гулко и пусто. — Очень даже может, что панной сделает…
— Была бы я невестой, меня бы точно сделал, — заявила вдруг Наталка, завистливо глядя на вьющегося вокруг сестры видного чернобрового пана, рядом с которым её жених был будто глупый щенок супротив вольного волка. — А Устька — она же глупая! Хоть бы слово ему ласковое сказала, коли счастье такое привалило…
— Молчи, дура, коли бог ума не дал!.. — взъярился Митяй, выходя из мрачного похмельного состояния. — Чтоб ты понимала!..
— А чего молчи? — впервые не послушалась родителя Наталка. — Как есть, так и говорю: повезло ей! У нас вон мертвяк по деревне ходит, не сегодня-завтра всех сушить начнет, а она тут как сыр в масле кататься будет! Вот если бы вы мне позволили, тятенька, уж я бы…
— Цыц! — гаркнул Митяй и с размаха грохнул кулаком по столу. — Не твоего ума дело!
— Тихо-тихо, — зашептала Малина, опасливо косясь на господский стол. — Не ровен час пан услышит…
Но пан уже услышал. Глянул остро, поднялся из-за стола.
— Ой, что будет, — ахнула Малина.
Однако пан только потянул за руку Устю, заставляя подняться за собой. Произнес громко:
— Спасибо, гости дорогие, что почтили нас. Не стесняйтесь, продолжайте праздник, а нам пора на покой.
— Все, отдали девоньку, — подперев щеку ладонью, пробормотала Малина. — Ну, дай ей бог всего…
— Э-э-эх, — горестно вздохнул Митяй и уронил хмельную голову на стол.
В спальне, предназначенной для новобрачных, было темно и тихо. Пан шагнул к окну, дернул занавесь, и мертвенный свет луны залил пол красного дерева, да белоснежную кровать посредине.
— Жарко! — вздохнул пан, начал расстегивать рубаху. Оглянулся на Устю, кивнул ей: проходи мол.
Устя взглянула на пуховую перину с заботливо отогнутым углом, закусила губу и осталась стоять на месте.
— О, господи! — картинно вздохнул пан. Сделал три широких шага, остановился близко — рядом. Усмехнулся, отшатнувшейся Усте. — Неужели я такой страшный?
Черные глаза казались омутами в пруду — нырни, не выплывешь. «А не все ли равно когда? — отчаянно подумала Устя. — Муж ведь он…» И вдруг пошатнулась, начала валиться, но не упала — пан подхватил:
— Господи! Да что с тобой?
Легко, будто пушинку, вскинул на руки, отнес на широкую кровать. Опустился рядом, заглянул в глаза:
— Испугалась что ли? — легко коснулся Устиной щеки. — Красавица… Все пановье могли бы быть у твоих ног…
Обнял, прижал к себе… И вдруг отшатнулся, прянул в сторону, уставился в изумлении на руки невесты:
— Что это?! Что с тобой?!
Ногти на тонких пальцах девушки быстро росли, удлинялись, превращаясь в крючковатые когти.
— Уйди, пан! — крикнула Устя. — Не хочу твоей смерти, а неровен час — не удержусь!
Сжалась в комок, подумала облегченно: вот и всё. Кликнет пан людей, забить проклятого мертвяка, и кончатся, наконец, ее мучения. В невесты-то панские за этим и пошла– боязно самой-то руки на себя накладывать…
— Не удался, значит, свадебный пир… — пробормотал пан. — Вот так сюрприз… Да не дрожи так, милочка, ничего я тебе не сделаю. Погляди-ка на меня.
Пан изящным жестом вскинул ладони, и Устя разинула рот: ногти пана росли, вытягивались, загибались крючком, как и её собственные.
— Пан?! И ты тоже?! Значит… Значит, невесты все твои… Ты их всех?..
— Да, — согласно кивнул пан. — Всех. Сушить-то дочиста каждую нельзя было — а ну бы догадались? Вот и пил по чуть-чуть, да возвращал родителям. Ну чего так смотришь? Жить-то всем хочется. А сама ты как? Небось, коровками промышляла? То-то бледная такая — не житье нам без человечьих душ. Так что рано или поздно и тебе пришлось бы.
— Нет! Не стала бы я людей пить! — содрогнулась Устя.
— Почему? — деланно удивился пан. — Жалеешь их? Они ведь тебя не пожалели.
Малина, пожадничавшая платьем, дядька Митяй, бросивший на произвол судьбы, Наталка, злой лисицей глядящая из-за свадебного стола… Хоть бы один!.. Хоть бы кто-то один!..
— То-то, — вздохнул пан. Усмехнулся с подначкой. — Кого будем из деревни просить?
— Что? — непонятливо переспросила Устя.
— Нас же двое сейчас. Я девиц люблю, а ты парней, поди, затребуешь?
Глаза Усти распахнулись от ужаса.
— Ладно, — весело махнул рукой пан. — Разберемся по ходу. Времени у нас много.
— Засим объявляю, что поставленное мною условие соблюдено, и эта девушка, — пан небрежно кивнул на Устю, — становится моей законной супругой с правом наследования и душеприказничества.
Народ, собранный под балконом господского дома, удивленно запереглядывался: неужто свершилось?
— Эх, и заживем сейчас! — Сморчок вдруг с размаху хлопнул Митяя по спине, первым сообразив пользу. — Жена-то панская — с нашего хутора! Глядишь, милостью не забудет!
Митяй посмотрел, набычившись, дёрнул плечом.
— Отстать от него! — погнала прочь Сморчка Малина. — Всё бы тебе выгоду искать!
А сама потянула Митяя за руку, заставляя нагнуться. Жарко зашептала в ухо:
— Вот подвезло-то, Митенька! Устя-то поди, свадьбу Наталке поможет справить… А то ещё в поместье жительствовать позовет — родня как никак…
Митяй выдернул руку и пошел прочь. Позади односельчане радостно кидали вверх шапки, а на балконе, рядом с глядящим гоголем паном, стояла тихая молчаливая Устя.
В панском доме Митяя долго держали в людской, выспрашивали кто такой да зачем пожаловал. Насилу уговорил, смилостивиться, позвать панночку. Когда она вошла — ровно еще тоньше, да бледнее, чем была — Митяй качнулся, хотел обнять, да застыдился вдруг. Пробормотал только:
— Доченька…
Устя смотрела пусто, будто сквозь него. Спросила безучастно:
— Помощь какая нужна, дядька Митяй? Ты скажи, я распоряжусь…
— Помощь? Не-е-е… — Митяй запнулся, теребя шапку, не зная как сказать. — А только…. Повиниться я пришел, да забрать тебя, девонька.
Устя вскинула удивленные глаза:
— Чего ты такое говоришь, дядька Митяй?
— Мертвяк лютует, Устенька, почти каждую ночь кого-нибудь в деревне недосчитываемся. Уезжать надо…
Устя долго смотрела непонятно, наконец, произнесла тихо:
— Чего ты, дядька Митяй, со мной такие разговоры заводишь? Знаешь ведь, муж мой воспретил деревенским уезжать. Аль лакеев мне кликать, чтоб забрали тебя, смутьяна?
Митяй вздрогнул. Переглотил. Выговорил, запинаясь:
— Это уж… смотри сама как. Да только… Моченьки больше нет. Сперва мертвяк на мужиков охотился. А сейчас за баб, да деток принялся. Наталку, сестру твою, вот третьего дня… И Гаврика… — горло Митяя перехватило.
Устя отвернулась вдруг, шагнула к окну, встала спиной.
— Виноват я перед тобой, девонька… — глухо проговорил Митяй в эту спину, справившись с комом. — Дочку свою берёг, а тебя сдал… И её не уберег. И тебя… Не защитил, не оградил, отдал на умучение пану.
— О чем ты, дядька Митяй? Все хорошо у меня, муж он мне… — глухо, не оборачиваясь, произнесла Устя.
— Муж! Такой же, как паук мухе. Не чета он тебе, доченька — от него холодом так и тянет, — Митяй, сминая в руках шапку, шагнул к племяннице, заглянул в лицо. Попросил, — Поедем с нами, Устенька…
— Нельзя мне, дядька Митяй, — Устя отвернулась, пряча глаза. — Вам же хуже будет… Не знаешь ты всего, я ведь тоже виноватая пред тобой…
— Девонька! Да что ты говоришь, какая твоя вина! — Митяй попытался обнять племянницу, прижать к груди. — Бог даст — схоронимся. И от пана, от мертвяка.
— Нет, дядька Митяй! — Устя вырвалась-вывернулась. — Нельзя мне! Нельзя!
И заспешила, побежала прочь из комнаты.
— Устенька!
А в ответ — только удаляющийся стук каблучков.
В спальню заглядывал лунный луч, делил её напополам. Устя, сидя на разобранной постели, спросила тихо:
— Ночью опять в деревню собираешься?
— Собираюсь, — пан стянул через голову белую рубаху, бросил на пол.
— Зачем? Ты ведь вчера свое получил.
— Больше — не меньше, — усмехнулся пан. — Главное, думают, мертвяк из деревни. Про меня не догадаются.
Посмотрел на бледную, сжавшую губы Устю, пожал плечами:
— Ну чего ты? Пойдешь со мной сегодня?
— Нет! — вскинулась Устя.
— Что ж, — пан равнодушно пожал плечами. — Не сегодня, так завтра пойдешь. Вон, бледная вся, едва держишься.
— Ты бы хоть детей не трогал, — безнадежно попросила Устя.
— А не всё ли равно кого?
Пан сдернул последние одежки, нагой шагнул к постели:
— Ну что, жёнушка? Поиграем в охотника и мертвяка?
Устя посмотрела на него долгим взглядом и вдруг решительно кивнула:
— А что, пан, и поиграем. Только ты уж не обессудь, охотником я буду.
— Давно бы так! А то все супротив, да супротив… — засмеялся пан и скользнул на мягкую перину.
— Отворяйте, хозяева! — стук, раздавшийся в неурочный час, заставил зайцем запрыгать сердце Митяя: «Неужто прознали?!» Все было готово к отъезду: пожитки собраны, жена с дитем сидели одетые. Неужто прознал кто, да доложил?..
— Митяй! Открывай же! Я это!
— Фу ты! — пробормотал Митяй, признав голос Сморчка. Махнул Малине, чтобы оставалась в доме. Загремел замками.
— Чего ты, черт этакий, бродишь по ночам? — попенял, впуская мужика в щелку калитки. — Напугал! Я уж думал, мертвяк пришел.
— Да тут вот дело такое, Митяй… — Сморчок шмыгнул носом, утер его рукавом. — Нарочный с панской усадьбы прискакал, говорит, нашли мертвяка-то.
— Изловили?! — ахнул Митяй. — Да кто был-то им?
— Так вот… пан и был. Нашли его в постеле, и кол из груди осиновый торчит. Плоть вокруг вся расползшаяся — с давнего времени, вестимо, в мертвяках-то ходил…
— Вот Господи! А кто ж его тогда колом-то?.. А Устя? Устя-то где?!
— А Устя пропала. Исчезла, как не было. Верно, выпил её пан, да спрятал шкурку-то, чтобы никто не опознал. Ну чего поделать-то. Бог дал, бог взял, — Сморчок снова шмыгнул. — Тут ведь, вишь, в другом вопрос. Помер пан, и наследница пропала. А ты один родственник-то Устенькин. Так, стало быть, ты паном у нас. Так что ждем тебя все. Собралися и ждем. Так ты уж почти народ-то, выйди…
— Что-о-о?!
Митяй оттолкнул Сморчка, чуть не срывая с петель, рванул калитку. И замер, разинув рот: на улице стояла вся деревня: мужики, бабы, ребятня. При виде соседа, вздохнули разом, да дружно склонили спины, головы, почитая властителя. А новый пан обомлел, не в силах вымолвить ни слова, и только хватал воздух, будто речной лещ на сухом берегу.
03.08.2013
Кристина Каримова
Родилась 10 сентября 1974 года в г. Кирове (Россия). Два высших образования: гуманитарное и экономическое. Больше пятнадцати лет работала преподавателем. В настоящее время коммерческий директор туристической компании.
К настоящему моменту имеется около тридцати публикаций в сборниках издательств «Эксмо», «Снежный ком», «Аэлита» и журналах: «РБЖ Азимут», «Зеленая улица», «Фантастика и детективы» «Чайка», «Техника молодежи», «Уральский предприниматель», «Наука и жизнь», «Юный техник», «Знание – сила» «Уральский следопыт», «Фантаскоп», «EDITA» и других.
Финалист конкурса «Альтернативная реальность» (журнал «Если», 2012 год), первое место в конкурсе РБЖ «Азимут» (2013г.), первое место XIII фестиваля-конкурса литературного творчества «Решетовские встречи-2013» в номинации «Произведения малой прозы» (г.Березники, 2013г..), в второе место в номинации проза в областном литературном фестивале «Зеленая улица» (Кировская область, июнь, 2012 г.)
