— Не знаю… Так что, сообщать?
— Подожди… Она говорить может?
— Что, не надоело ещё?
— Ну, когда-нибудь же должно повезти… Просто по закону вероятности. Так она в сознании?
— Не уверена. Реакции расплывчатые. Если и в сознании, то в довольно-таки сумеречном.
— Ладно, так даже лучше для чистоты эксперимента… Подожди пока, не сообщай ничего… Эй! Ты меня понимаешь? Ты говоришь на лингве?.. Ты говоришь на архэнгле?.. На рашдойче?..
— На архэнгл реакция точно положительная… Говори на нём, если хочешь, чтобы она тебя хоть чуть-чуть поняла…
— Ты меня слышишь? Вижу, что слышишь… Ответь — чёт или нечет? Это не сложно… Просто — чёт или нечет?
— Ну что ты пристала к ребёнку? Ей сейчас и дышать-то больно, не то что говорить…
— Чёт…
— Она что-то сказала!..
—Тебе послышалось, что она могла сказать?!
— Чёт.
Пауза.
— Она сказала ЧЁТ.
— Ну и что?
— Ничего. Просто она сказала ЧЁТ…
— Ну и что, что сказала? Подумаешь, совпадение! Когда-нибудь кто-нибудь обязательно должен был ответить тебе именно так. Статистика!
— Угу. Только пока что-то никто не отвечал. Все почему-то предпочитали сами задавать вопросы и пускаться в длинные дискуссии.
— Ты на неё посмотри! Ей же и НЕЧЕТ-то сказать в два раза труднее, чем ЧЁТ, вот и всё! Какие уж тут дискуссии! Ну что ты опять задумала?!
— Сегодня пятница. И она сказала ЧЁТ…
— Послушай! То, что ты задумала… оно пахнет должностным преступлением.
— Старик на лодке…
— Тихо! Она что-то сказала. Что-то про старика…
— Чёт… Зоя так загадала, и он сказал чёт… Но это — неправильно… потому что потом… Засада… они ждали её… потом… в гостинице…
Пауза.
Пауза.
Пауза…
Длинный двойной выдох — кажется, сквозь зубы.
Короткий смешок.
— Ну вот… А ты говорила — диспетчеру…
Базовая
Общежитие спасателей
Номер для новобрачных
Сцинк был маленький.
Гораздо меньше тех, которые показывали всей малышне так понравившиеся фокусы в цирке на Хайгоне прошлым летом. Меньше тех, что украшали руки, причёску или воротник великолепной леди Эл, когда приезжала она проведать свою ненаглядную и единственную наследницу Люси, из соображений воспитания в духе модного демократизма отданную в кулинарный колледж.
Те ведь были взрослыми, пусть даже и из рода украшений, а этот — совсем маленький, только-только вылупившийся, ещё даже слепой.
И это было очень удачно, что слепой ещё. Потому что кто его знает, может он, конечно, и безвредное украшение, у которого ни инстинктов боевых, ни ядовитых зубов в наличии не имеется от рождения, не надобны поскольку, а вдруг нет? Вдруг всё-таки телохранители вырастают именно из вот таких вот крошечных козявок со стрекозиными крылышками?..
Он ещё не умел петь, вернее, не петь даже, петь сцинки не способны, нет у них голосовых связок, да и лёгких тоже нет, а обмен веществ такой, что ксенобиологи до сих пор за головы хватаются и наотрез отказываются признавать их за живые существа. А то, что называют их песней, добавляя при этом всевозможные эпитеты, самым мягким из которых будет «смертоносная», получается при быстром-быстром ударянии острого псевдометаллического язычка по не менее острым псевдометаллическим зубам. А смертельно опасный резонанс возникает из-за пустотелости этих самых зубов и собственно сцинковых костей, да и то лишь в том случае, если сцинк напуган, а напугать его непросто.
Гораздо опаснее сами зубы. И пустотелый, острый как бритва язычок, способный располосовать человека до костей, проткнуть броню или попросту прыснуть концентрированной кислотой метров на десять.
Впрочем, это всё взрослых особей касается. А этот был маленький. Совсем ещё кроха.
И ему давно уже надоело лежать в кармане сумки.
Выбраться было нетрудно, он затратил не больше пяти минут. Немногим больше заняла ориентация в окружающем сумку пространстве. Поскольку глаза у него ещё открываться не умели, он воспользовался присущим всем сцинкам чувством, которое можно было бы сравнить о своеобразным компасом. Ксенобиологи называли его «Направленным поиском». И главным тут было правильно выделить объект этого самого поиска.
Но тут маленькому и неопытному сцинку опять повезло — в пределах досягаемости находилось не так уж и много возможных объектов. А подходящими и уже запомнившимися характеристиками обладал из них лишь один.
Ксенобиологи расходятся в оценке эмоциональной шкалы сцинков. Некоторые вообще утверждают, что они не способны испытывать что-либо, напоминающее эмоции. Другие же полагают, что способность таковая у сцинков имеется, но вот эмоции их существенно отличаются от привычных человеку. Если исходить из первой теории, то ползти вверх по свесившемуся с кровати одеялу сцинка подвигло не что иное, как безусловный рефлекс и реакция на тепловой раздражитель. Если же отдавать предпочтение оппонентам, то нельзя исключить вероятности, что юный прикроватный альпинист был в тот момент обуреваем чем-то, отдалённо напоминающим радость и предвкушение.
Кровать была высокой, а на одеяле имелись складки, что не облегчало подъёма. Дважды сцинк срывался. Один раз — на пол, второй — в пододеяльник, где чуть не запутался. Но выбрался и продолжил утомительное восхождение. И в конце концов добрался до перевала.
Потом он долго отдыхал, привалившись мягкими ещё пока гранями крылышек к высунувшейся из-под одеяла руке, прежде, чем начать почти такое же утомительное восхождение на подушку. Добравшись до вожделенной цели, он ткнулся пару раз мордочкой в тёплую кожу, примериваясь, и слегка ткнул острым, как иголочка, языком.
Вернее, это он хотел — слегка, но не удержал равновесия и щёку проколол почти насквозь…
Зашипев, Жанка села на кровати, прижав к щеке ладонь. Полизала изнутри прокол, успокаивая боль, слизнула с ладони кровь. Сцинк позвякивал виновато, тыкался носом в коленку, трогал кожу языком, но уже осторожно, чуть-чуть.
Жанка проглотила вертевшиеся на языке не слишком приличные выражения, которыми собиралась приветствовать столь бесцеремонное пробуждение, погладила остроносую переливчатую головку, подняла к лицу, потёрлась носом о нос.
Сцинк радостно звякнул и открыл глаза.
Они были золотистыми. И очень большими…
Жанка перестала дышать.
Какое-то время она таращилась в эти золотистые шарики, словно парализованная змеёй крольчиха. Потом осторожно (очень осторожно!!!) отвела ладонь от лица.
Сглотнула.
Всё равно — близко. Слишком близко. Взрослые могут плюнуть метров на пять спокойно, значит, этот метра на два тоже достанет. Говорят, сцинка очень трудно разозлить или испугать. Может, и не врут. Да вот только…
— Ладно, допустим, — сказала она и заметила, что голос её звучит не слишком-то уверенно. Кашлянула, попыталась продолжить более твёрдым тоном, — Давай рассуждать спокойно… Я, конечно, не являюсь твоей хозяйкой. И ты это знаешь. Должен знать, вас же ещё до рождения программируют… Но ты так же должен знать, что я тебя не крала. Знаешь? Надеюсь, что знаешь… Ты скорее всего украшение, слишком уж ласковый… Раз я тебя не крала — я, стало быть, хорошая, так?.. Так… И я тебя обязательно отдам… при первой же встрече… Вы же эмпаты, ты должен чувствовать, что я не вру. Даже если ты телохранитель… Ладно, пусть… Я ничего плохого твоей хозяйке не сделала, так? Так… И не сделаю. Правда-правда! Мы даже подругами были… насколько это вообще возможно… Я плохо помню, но что-то там было по поводу временной опёки друзей подопечного при отсутствии самого подопечного… Будем надеяться, что ты у нас парень правильный, обученный то есть… А я — друг. Слышишь? Ладно, будем надеяться, что не только слышишь…
Сцинк звякнул жалобно, ткнулся носом в ладонь. Жанка сглотнула пару раз — горло почему-то сразу пересохло. Осторожно погладила пальцем маленькую мордашку точно между золотыми глазами.
Говорят — от яда сцинка нет ни защиты, ни противоядия. Врут. Наверное…
Сцинк обрадовался, зазвенел увереннее, потрогал её палец острым кончиком языка — самую малость потрогал, осторожненько, не уколол даже. Не злой он был, просто маленький и неумелый. И ласковый. Наверное — действительно украшение, и нечего было так паниковать…
Скрипнула дверь.
— Проснулась? Вот и хорошо. Есть хочешь?
Жанка подумала. Покачала головой.
— Ты узнала насчёт корабля?
Вошедшая казалась совсем девчонкой. Старше Жанки, конечно, но не намного. Только вот глаза… И тонкие пальцы каонистки… Жанка не помнила, как её зовут — она не слишком-то хорошо соображала вчера, словно в тумане плавала. Кажется, поначалу ей пытались что-то объяснить, но она была слишком занята сначала ванной, потом — едой, а когда начались песни, просто и тривиально заснула, так и не успев толком ничего понять.
— Узнала. Вот… — вошедшая протянула Жанке узкую пластинку распечатки. Жанка взяла, ещё не понимая. Взглянула на галлограмму. Прочитала текст. Со свистом втянула воздух сквозь зубы.
— Послушай, у меня же просто нет таких денег! И ничего настолько ценного… — она вдруг запнулась. Потому что поняла, что сказала неправду. Ценность у неё была. И ценность немалая.
Сцинк.
Если окажется, что он всё-таки украшение… Или того лучше — производитель… С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае — семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…
И ещё она поняла, что сцинка не отдаст.
— И не надо. Считай это подарком от нашего клуба.
Странно, но этой каонистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.
— Не понимаю…
— И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу…
Талгол
Большая Арена Деринга
Стась
Бэт захлопнул дверь, отсекая многочисленных любопытствующих и стадионный шум.
Лицо его было застывшим и непроницаемым, руки глубоко засунуты в карманы узких чёрных брюк. Взгляд прищуренных глаз, тяжёлый и неотрывный, давил почти физически. Дверь он захлопнул резким пинком плеча, так, что задрожала узкая кушетка и у Стась лязгнули зубы.
Она знала, конечно, что он разозлится. Но подобной ярости не ожидала.
Шёлковая форменная японка завязывалась широким поясом с перехлёстом на спине. На то, чтобы шагнуть к самой кушетке, снять узел и одним движением сдёрнуть синий шёлк, ему потребовалось не больше пары секунд.
— Бэт, я уже в норме. Всё нормально, я просто…
Он ничего не сказал, только окатил с ног до головы тяжёлым взглядом. И Стась заткнулась.
Он не стал возиться с завязками жилета, просто срезал их под самый корень и аккуратно снял раздвинутые пластины. Стась глядела в стену, грызя губы и стараясь не морщиться.
Если у неё и была слабенькая надежда на то, что с утра что-то изменилось в лучшую сторону — хотя бы зрительно — то надежда эта приказала долго жить в тот момент, когда Бэт перестал дышать.
Не насовсем перестал. Всего лишь секунд на десять. Но для надежды вполне хватило…
Стась вздохнула и не сдержала болезненной гримасы. Синяк ещё увеличился и потемнел, и теперь доходил до самых рёбер…
Бэт со свистом выдохнул воздух. И Стась тоскливо подумала, что вот именно сейчас он и начнёт орать. Она не любила, когда на неё орали, пусть даже и за дело.
— Ну и чего страшного? Подумаешь, синяк?! Делов-то. Когда-нибудь это должно было случиться, я же не заговорённая… — Стась упрямо выпятила подбородок, но вызова не получилось. Получилось что-то вроде слабой попытки оправдаться.
Лёгкие и пористые бронепластины приняли на себя основную силу удара, равномерно распределив её на большую площадь, поэтому прямого пробоя в печень с выворачиванием наизнанку всей наличествующей требухи не получилось. Остался только синяк. И вмятина на жилете, хотя создатели пеноброни утверждали, что её невозможно пробить даже реактивным снарядом. Ну, так, в худшем случае — лишь поцарапать…
Заменить пару пластин — дело нехитрое, для этого и в мастерскую ходить не надо. А синяк… Ну, что — синяк? Больно, конечно… Но выглядит совсем не так страшно, как мог бы выглядеть у кого другого, у Стась с пелёнок крепкие и на совесть простеленные всем чем надо стенки сосудов и богатая гемоглобином густая кровь быстрой свёртываемости. Конечно, это грозит ранним атеросклерозом, повышенным риском тромбообразования со всякими там малоприятными последствиями в виде маячащего в более или менее отдалённом будущем инсульта и гипертонии, но зато синяки не возникают в самых ненужных местах от любого чуть менее слабого соприкосновения с чем-либо чуть более твёрдым. По большей части дело вообще обходилось без синяков, а для напоминания о допущенной неосторожности оставалась боль.
На этот раз боль тоже была.
Но и синяк — был…
— Это не так уж и больно на самом-то деле. Это просто так выглядит страшно, у меня вообще синяки возникают от любой ерунды, нет, правда! Достаточно пальцем посильнее надавить…
Она не надеялась, что Бэт поверит. Она и сама-то себе не очень верила, и голосочек был гнусненький — растерянно-заискивающий такой голосочек, с мелким противным дрожанием внутри.
Она никак не могла справиться с этим противным дрожанием.
— Отлежусь пару часов, регенератор съем, в камере посижу… Потом высплюсь — и завтра буду, как новенькая!
Чёрт, до чего же противный голосочек.
Но молчать ещё хуже — тогда становится ощутимее молчание Бэта. А молчание у него нехорошее…
И хуже всего в этом молчании было то, что Стась отлично знала, каким именно вопросом оно завершится… Коротеньким таким вопросиком, маленьким и простеньким. И Бэту, по большому счёту, совершенно наплевать на то, что она ответит. Потому что он и так знает правильный ответ, не зря же так долго молчит — наверняка уже подсчитал…
— Сколько?
— Чего — сколько? — переспросила — и чуть не взвыла, таким фальшивым и ненатуральным прозвучал и без того довольно-таки противный голосочек.
— Недель. Сколько?
Очень тихо, почти шёпотом.
Он не кричал.
И от этого было лишь страшнее.
— Четырнадцать! Вот только на днях… Правда-правда…
Она видела, что он не поверил. И не могла на него за это сердиться — она и сама бы не поверила такому мерзкому голосочку.
Да и считать он умел…
Джуст
Космопорт Алькатраса
Жанка
Темнота.
Боль.
Голос — плаксивый, хнычущий, неприятный:
— Великий Оракул, чем я прогневил судьбу, чтобы каждый раз — вот такое?..
Задержка в пути — это иногда очень некстати.
Особенно — если капитан прижимист, а боцман вороват, и в корабельной аптечке нет ничего, кроме полупустой пачки таблеток от кашля и облаток из-под биогеля…
— Великий Оракул, ну ведь ни рейса не проходит, чтобы всё как у людей, ни единого рейса!..
Боль.
Вернее, самой боли уже нет.
Есть только её тень. Осадок. Воспоминание. Лёгкий намёк.
Но и этого достаточно, чтобы хотелось снова провалиться в спасительную темноту. И никак не проходит противная мелкая внутренняя дрожь, и нет даже сил плюнуть в лицо этой прижимистой твари, пока оно в пределах досягаемости находится. А хочется.
Очень.
— Одна беременная, другой сбежал в первом же порту, третьего упекли за драку, четвёртая вообще наркоманка! Великий Оракул, за что?!..
Трёх однодневных доз, предназначенных, сами понимаете, на три дня, может хватить на неделю. Если растягивать по самому минимуму, половинить и вводить крохотными порциями, чтобы только-только чуть пригасить дикую боль, лишь бы в сознании оставаться и не слишком к себе внимание привлекать. Рано постаревшая девочка с восьмилетним внутривенным стажем объяснила ей суть этого приёма ещё на Базовой, приняв за начинающую коллегу. Трёх капсул может хватить на неделю, если выхода другого нет.
Но на десять дней их не хватит.
Хоть тресни…
— Одни убытки, нет, ну что за судьба такая?! Если ещё и её зверя продать не удастся — совсем по миру пойду!.. Вышвырните эту падаль, пока пассажиры не заметили…
Холод.
Холодные капли, текущие по лицу.
Они не были плохими ребятами, эти охранники — усадили её у стены пакгауза и даже поставили рядом сумку. Они не были плохими ребятами. Просто работа такая…
Она сошла с пассажирского лайнера во втором порту. Просто вдруг поняла, что надо, что дальше — нельзя. Почему-то она это твёрдо знала, что ей не надо туда, куда летит этот лайнер. Желание немедленно выйти было настолько повелительным, что она ни на миг не задумалась о том — а что же дальше? Просто в каюте вдруг словно не стало воздуха, она лишь успела схватить куртку и сумку, а в спину уже толкало, и не обернуться, не задержаться, быстрее, быстрее, на поле, туда, где можно дышать… Без денег, в чужом порту. Она не знала даже названия планеты, да и не стремилась узнать. И про возможность получения компенсации за оставшуюся часть пути вспомнила лишь потом, когда было уже поздно.
А тогда её просто тянуло вдоль пирса в сторону от вокзала, всё дальше и дальше. Она шла мимо плотно припаркованных кораблей — здесь экономили место, предпочитая выводить на орбиту и принимать с неё транзитные суда антигравами, и потому сажали их чуть ли не вплотную друг к другу — пока вдруг напротив одного не остановилась, поняв: оно. Вот на этом мелкотоннажном мульти-коммерсе ей и предстоит лететь дальше, любыми правдами и неправдами. То, что над входным люком светился белый ромбик вакансии, оказалось лишь приятным бонусом, а решить она всё успела в первую же секунду, сама не понимая почему. Просто откуда-то зная — этот летит туда, куда ей надо.
Не долетел…
Она провела рукой по надёжному пластбетону космодромного покрытия, за которым ощущались не менее надёжные многокилометровые пласты планетарной тверди. Многие, многие сотни километров, а не жалкие дюймы обшивки, за которыми — ничего, кроме пустоты и холодных колючих звёзд.
Рука дрожала.
Джуст
Космопорт Алькатраса
Аликс
Вообще-то Аликс торопилась.
Начать с того, что база данных в так называемом Центре Информации Алькатраса просто-таки удручала своей убогостью, ни о какой глубинной сети не было, конечно же, и речи, а ответ на запрос, возникни у Аликс безумное желание таковой отправить, пришлось бы ждать, как минимум, пару недель.
Провинция, чего вы хочете?
