Раз уж он так решительно вознамерился не дать ей ни малейшего шанса наладить нормальные отношения с остальными — спорить бесполезно. Всё равно что-нибудь придумает.
Да и прав он, наверное… Глупо прикидываться, что она им ровня. За их головы не назначена награда, и на хвосте у них не сидят сине-оранжевые ищейки…
Стась отправила в рот ещё один сэндвич. Тоже мне, бутерброды. Размером с почтовую марку! Хотя вкусные, заразы, спору нет…
Ужин при свечах и с шампанским. Между прочим, был даже шоколадно-ореховый торт. Правда, вместо на всё готового раскрепощённого блондина — до чрезвычайности вежливый брюнет, застёгнутый на все пуговицы до самого горлышка и о скаутских правилах слышавший разве что в далёком безоблачном детстве.
И — вежливый.
Очень-очень-очень.
Даже массаж не помог…
И — ни слова упрёка.
Что там слова — ни одного косого взгляда за весь вечер. Словно и не случилось ничего. Словно всё в полном порядке. Только лицо закаменевшее и голос повышенной мягкости…
Лучше бы наорал. Лучше бы грубо схватил за плечи, как тогда, на ринге, затряс яростно, легко перекрывая звенящим от бешенства шёпотом неистовые вопли трибун. Лучше бы даже ударил.
Тогда можно было бы по крайней мере хотя бы обидеться. И не чувствовать себя такой виноватой…
— Ну не могла я, понимаешь?..
Он откликнулся сразу, но опять о другом:
— Попробуй вот это вино, оно местное, привкус необычный, но не плохой, оно слабое, попробуй, советую…
Привкус ей был знаком. Странный такой, сладко-терпкий, холодящий, с лёгким оттенком шоколада… Где она могла пить такое, она ведь не очень любила вина, особенно — синие?..
— Я не смогу объяснить… дело не в том, что я тсенка, это как раз ерунда, мои родители никогда не были слишком религиозны… Просто меня готовили в миротворки, понимаешь? А вот это уже куда серьёзней. Блокада — страшная штука… Нас не просто обучают, нас кодируют. Ты видел мои уходы… Мы называем это разносом. Очень удобно, скорость возрастает в сотни раз, даже от пули можно увернуться. Но есть одна штука. Если ты в разносе — то любой твой удар заведомо смертелен… даже самый слабый… даже просто лёгкое касание… Мы никогда не контачим в разносе, это забито на уровне рефлексов, понимаешь?..
— Я знаю, что такое разнос, — перебил Бэт спокойно, — Как тебе понравился торт?
И опять в его голосе не было осуждения.
Более того — он ясно и недвусмысленно не желал поддерживать разговор на эту тему. И — никаких претензий. Словно всё в полном порядке, словно и не поставила она своей сегодняшней нерешительностью всё их предприятие на грань не просто финансового провала, а вообще полного краха…
Хотя кто его знает, может быть, он вовсе ничего сегодня и не потерял — может быть, он ещё и заработал на этом, случай-то ведь беспрецедентный! Бэт — мальчик умный, кто его знает, на что именно ставил он. Может быть там, на ринге, он просто испугался, не за ставки свои испугался, а за неё, чисто по-человечески, человек же он, в конце-то концов!..
Но если не потерял он сегодня ничего — на что тогда он так злится? Откуда тогда это раздражение? Не внешнее раздражение, показушное и язвительное, которое так часто демонстрирует он окружающим, а глубоко запрятанное на самом дне тёмных глаз и прорывающееся наружу лишь в почти незаметных движениях острого подбородка, лишних морщинках у губ, слишком резких жестах. Или таком вот взгляде, словно он ждёт от неё чего-то очень важного, ждёт, и никак не может дождаться. И внутренне раздражается всё больше и больше от бесплодности ожидания, но, человеком будучи вежливым, внешне никак раздражения не проявляет.
И от этого взгляда его, и от вежливо-безличной заботливости смутное намерение как бы невзначай поинтересоваться — а чего же, собственно, он с таким нетерпением ждёт? — потихоньку перерастало в довольно-таки острое желание схватить со стола самую большую тарелку и изо всех сил треснуть его по макушке. И бить до тех пор, пока не объяснит он, наконец, чего же ему, скотине, от неё надо?!!
И оттого, что желание это, даже полностью осознавая собственную порочность, вовсе не собиралось становиться желанием чего-то более правомерного, чувство собственной вины лишь усиливалось.
Она не проиграла сегодня.
Ей присудили победу.
По очкам.
После второй суперпродлёнки.
В десятке не принято откладывать в третий раз, даже если никто так и не был убит или избит до потери сознания — а чистой победой в финале считалась только такая, когда проигравшего с поля уносили.
Она очень надеялась, что сумеет. Потому и вызвалась выйти против Морткопфа — сама вызвалась, благо других желающих не было. Его партнеров всегда разыгрывали через довольно жестокую жеребьёвку.
Она всё утро листала спортивные архивы, чтобы убедиться окончательно и бесповоротно — без подобного человека мир станет только чище. Он был откровенным садистом-маньяком и злостным социопатом, он любил убивать и калечить, при этом не делая особых различий между рингом и жизнью вне его, и до сих пор не был надёжно заперт в комнате с мягкими стенами только благодаря многочисленной своре персональных и хорошо оплачиваемых адвокатов. Во время затишья между играми его пытались контролировать при помощи усиленных транквилизаторов, но это удавалось не всегда, о чём свидетельствовали несколько так и не доведённых до суда уголовных дел.
Она просмотрела их все. Тщательно и скрупулезно. Особенно долго задерживая на экране фотографии жертв. Вглядываясь. Запоминая. Убеждаясь.
Нет, ни малейших сомнений в том, что человек этот жить не должен, у неё не было. Материалов дел хватало, как минимум, на четыре смертных приговора. И это — не считая тех, кого убил и искалечил он вполне легально, в рамках правил того или иного Кубка.
Ей мало было удостовериться в том, что не должен этот человек жить. Ей нужно было убедить себя, что он вообще не человек. Не животное даже — была довольно-таки высокая вероятность, что законтаченная на тсеновское воспитание миротворческая блокада может сработать и на убийство любого представителя великого круга перерождений.
Стась не сомневалась, всё для себя решив и придумав обход блокады за несколько часов до жеребьёвки. Изучение архивов потребовалось для окончательной убеждённости, что в последний момент не начнут одолевать посторонние мысли.
Ещё вчера она была уверена, что сможет. А уж сегодня, после всех этих фотографий… Ни человек, ни зверь не может вести себя так, так ведут себя лишь вирусы, в короткий срок уничтожая всё, до чего могут дотянуться. А миролюбивого отношения к вирусам никто не требует даже от трижды тсена или четырежды миротворки. С вирусами обращаются при помощи антибиотиков.
Кажется, она вздрогнула — край бокала звякнул о сомкнутые зубы. Или просто неверное движение — руки дрожали, и противной мелкой дрожью отзывалось всё тело.
Пятьдесят четыре минуты — это много.
Очень много…
Она даже не ударила его, он сам упал. Подвернулись ноги. Судороги, наверное. Её и саму скрутило, но немного позже, а в итоге — победа…
Победа, чёрт возьми!
Так откуда же это острое чувство вины и желание во что бы то ни стало оправдаться?..
— Не злись, я прошу тебя… Я пыталась…
Пятьдесят четыре минуты.
Абсолютный рекорд чемпионата…
Это для Морта и зрителей — чуть больше двух часов, если все перерывы учитывать, а она только и делала, что уходила в разнос, растянув сомнительное удовольствие раз в пять. Сама виновата, слепому ведь ясно, что Морт пробитый, и пробитый не раз. Не первый же год замужем, полно таких с пеной у рта и стекленеющими глазами даже на тренировках, среди боевиков подобное поощрялось всегда, хотя и неофициально, а тут — хитч, игры без правил….
Ежу понятно — нельзя было просто бить его в висок, надеясь на временную отключку.
Только — убивать…
Забавно, но ей вовсе не было страшно. Даже сегодня. Даже на последних минутах. Зубы выбили о стекло мелкую дробь, она придержала край губами. Запоздалая реакция? Стась отставила пустой бокал, и вдруг вспомнила.
Не вино, в том-то всё и дело.
Сок.
Лишь один сок в этом мире имеет вот такой ментолово-шоколадный привкус — сок опикао.
Забавно.
Опикао — здесь?..
И почувствовала, как мурашками стянуло кожу на руках и затылке, а вдоль позвоночника потянуло ознобом.
Она ведь так и не узнала точно, где именно расположено это самое ЗДЕСЬ.
Как-то всё не нужно было…
— Послушай, тебе это, возможно, покажется странным… Но… Где мы?
— Деринг, — Бэт шевельнул плечом. То ли пожал, то ли просто так.
— Ну, знаешь ли… Я знаю, что Деринг. Но где расположена эта дыра?
— Талгол, южный континент…
— А… подробнее?
Дэн хмыкнул. Но ответил всё тем же тихим и спокойным голосом, что пугал её до дрожи.
— Пирамида Дьявола, левый нижний угол. Почти пограничье. Есть пара обитаемых систем — у Свингла и Тарсова. До Базовой всего триста лет, соседство, конечно, малоприятное. Поэтому стричься не рекомендую.
Стась машинально потёрла висок. Татуировка уже не зудела, став привычной и неощутимой. Тарсов…
— До Тарсова далеко?
— Сотни не будет. А что?
Меньше сотни.
Вот же насмешка оракула…
Рукой подать…
— Ничего…
Догоревшая свечка ярко вспыхнула напоследок и погасла. Бэт долго смотрел на Стась с какой-то странной задумчивостью, потом сощуренные глаза его стали непроницаемыми.
— Уже поздно, — сказал он очень мягко, — Я не буду будить ребят, лягу на диване.
Забавно, но это её обрадовало. Оставаться одной в восьми пустых комнатах — удовольствие ниже среднего.
А ещё ей очень хотелось, чтобы он понял. Хотя бы он. Может, тогда бы он и ей самой объяснил…
Кровать была достойна апартаментов, в такой можно заблудиться. Шестнадцать вариантов вибрации и столько же терморежима, антиграв, обтянутый тёмно-сиреневым шёлком. Некоторое время Стась полусидела-полулежала на краешке — кровать услужливо сформировала спинку, когда стало понятно, что принимать горизонтальное положение немедленно гостья не собирается. Было приятно просто сидеть, зарываясь босыми ногами в пушистый мех ковра. Она не стала понижать прозрачность огромных окон, и в спальне было даже светлее, чем в той комнате с балконом, где стоял на столике недоеденный шоколадный торт и таяли свечи.
Забавно, не правда ли, Зоя? А главное — сколько нового про себя узнаёшь. Ну, ладно, тсен из тебя никакой, с этим все давно уже смирились… Амазонка вот тоже фиговая при всех твоих метках и навыках. Можно, конечно, упирать на то, что в миротворки, мол, готовили, а миротворки тем-то как раз и печально знамениты, что никогда и ни при каких условиях не могут они нарушить блокаду, даже если иначе не выжить.
Только ведь сама знаешь, что и миротворка из тебя получилась бы аховая.
Попросту — никакая.
Они ведь не просто не могут. Они даже пытаться не будут. Ни при каких обстоятельствах. Потому что стержень у них такой. Основа жизни. А какой у тебя стержень? Не смогла, потому что не смогла?
Не смешно.
Стась встала, осторожно прошла по ковру к двери в соседнюю комнату. Наверное, это был кабинет — книжные полки, два рабочих терминала, комм, кресла чёрной кожи, еле уловимый запах хорошего табака. Наверняка ароматизатор для придания колорита — Бэт не курит, а здесь слишком хорошая система кондиционирования, чтобы от прежних постояльцев остался хотя бы запах. В кабинете не было ковра на полу, паркет холодил босые ноги.
Стась на цыпочках прошла к тяжёлой тёмной двери, приоткрыла осторожно.
За дверью оказалось темно — свечи догорели, а понизить прозрачность стёкол почти до нуля Бэт таки не поленился. Стась прислушалась, пытаясь понять по его дыханию, спит ли он. Подумала, что это глупо — не мог он успеть заснуть. Да и если бы успел — всё равно бы уже проснулся от скрипа открываемой двери. Но ещё глупее спрашивать в темноту: — «Бэт, ты спишь?»…
— Бэт, ты спишь?
Тишина. Тяжёлый вздох. Шорох.
— Сплю и тебе советую. Завтра трудный день.
— Бэт, пару слов…
— Детка, перестань маяться дурью и спи.
— Пара слов…
— Слушай, достала! Ладно, для тех, кто в бункере, объясняю первый и последний раз! Если бы ты видела ваш бой, ты бы не задавала глупых вопросов. Морткомпф был похож на вконец озверевшего берсерка, ты — на тореадора… А симпатии публики, знаешь ли, очень редко бывают на стороне быка, особенно, если тореро хотя бы наполовину так же изящен, строен и симпатичен, как ты, детка. А жюри — что жюри? Та же публика. К тому же я почти догадывался о подобном раскладе и подстраховался. Тебе не о чем волноваться, спи спокойно, премиальные я уже перевёл…
— Я не об этом… Бэт, неужели Деринг был прав? Драка без причины — это и есть основной признак разума?
— Чушь собачья.
В темноте завозились. Кажется, он сел на диване.
— Никто никогда не дерётся без причины. Никто, поняла?
Стась вздохнула.
— Ну да, я помню правила. Никто из живых и дышащих, и только люди, как высшие представители тварного круга перерождений, тем самым проявляя свободу воли, данную им…
— Перестань повторять эту чушь. Люди — в первую очередь. Даже бьютиффульцы.
— Ну, это ты, пожалуй…
— Отнюдь. То, что мы считаем просто дракой, на колонии Бьютти является очень серьёзным и строго регламентированным ритуалом, если бы ты там побывала хоть раз, сама бы всё поняла. Да и этот наш легендарный Пуарто, чьи слова Деринг сделал слоганом… с ним ведь вообще смешно получилось. Он мог болтать что угодно, но причину для драки имел очень вескую.
— Кто такой Пуарто?
— Ну, ты мать… Ты что, не смотрела «Наемников кардинала»?! Ну, ты даёшь. Легендарный боец,, мастер клинка, ниндзя, мог кулаком убить лошадь, а как он стрелял из плазмомёта! Это видеть надо! Будет время, я обязательно нарою эти серии, сам пересмотрю с удовольствием и тебе покажу, своих героев надо знать. Но не сейчас. Потому что сейчас надо спать.
Стась отшатнулась — Бэт возник из темноты неожиданно, даже воздух не шелохнулся. Просто только что была лишь темнота — и вот уже он стоит рядом, как всегда, насмешливо улыбающийся и застёгнутый на все пуговицы, словно и не ложился. И глаза у него уже совсем нормальные…
От острого облегчения резко захотелось спать. Стась судорожно зевнула и позволила отвести себя к чуду инженерно-кроватной мысли безо всякого сопротивления. Спросила только:
— А какая у него была причина?
— Лень! — Бэт беззвучно смеялся. — Представляешь, да? Ему было просто лень зашить дыру на штанах, он прикрывал её плащом. А другой наёмник, Дарт, этот плащ сдёрнул, и все увидели голую задницу! Тут уж, сама понимаешь, без хорошей драки было никак… Пришлось бедному Пуарто перебить всех свидетелей его позора. Кроме Дарта, конечно, с ним они потом подружились. А свою знаменитую фразу он уже потом придумал — сама посуди, ну не мог же он всем объяснять, почему ему на самом деле пришлось драться!
— Сильно! — Стась опрокинулась на спину, кровать мягко покачивалась, спать хотелось всё сильнее.
— Бэт, а какая причина у меня?
— А у тебя её нет, — Белые зубы сверкнули в темноте, — ну так ведь тебе и не нужно. Помнишь, ты говорила, что не умеешь драться? Ты была права. Но, опять-таки, это тебе не нужно. Успокойся, детка, для кубка Деринга или любого другого кубка не нужна драка, им нужно шоу. А шоу ты делаешь, и делаешь великолепно. Помнишь того мальчика с капоэйро? Как он прыгал! Красавчик, да и только! Но совершенно не умел держать публику и ловить момент. Ты великолепно сработала на контрасте. Ха! Да тебе аплодировали стоя даже те, кто потерял деньги! Чувство времени, детка, это главное. А оно у тебя есть.
Спокойной ночи.
— Бэт — спросила она, уже почти засыпая, — значит, я так и не научусь драться по-настоящему?
Он обернулся в дверях. Пожал плечами. Опять блеснули в улыбке белые зубы. Но голос оказался неожиданно серьёзным. И тихим.
— Конечно, научишься. Как только появится причина, так сразу и научишься. И тогда уже я буду тебе не нужен. Спокойной ночи.
Дверь за собой Бэт закрыл, как всегда, беззвучно. Но Стась не услышала бы даже, хлопни он ею со всей силы, потому что уже спала.
Она спала, и не видела, как Бэт курит на балконе сигарету за сигаретой, вытягивая каждую чуть ли не в одну длинную затяжку. Он столько надежд возлагал на Морткопфа. Идеальный экземпляр, уж если с кем и могло сработать, так только с ним. Настоящий гад, пробы ставить негде. Сам искал в сети материалы — чтобы наверняка. Да любого, взгляни он даже мельком, трясти начнёт, а не то что тсенку, в миротворки готовившуюся…
Не вышло.
Она так и не смогла разозлиться по-настоящему. Знала, что надо, верила и старалась изо всех сил, но не смогла. И опять этот виноватый взгляд, словно у потерявшегося щенка. А, значит, вся последняя неделя — насмарку. Все мелкие подначки, придирки, спровоцированные ссоры с ребятами, постоянное напряжение — котэ под хвост. Она снова будет извиняться и смотреть виновато, такая вроде бы непобедимая — и совершенно неприспособленная к обычной жизни за пределами ринга.
Бэт курил редко, но теперь мял внезапно опустевшую пачку, смотрел на мигающую в ритме Деринга городскую рекламу и думал о том, как же трудно отыскать дыру на штанах у нудиста.
Стенд
Верхнее-нижний ярус
Эльвель
— Когда же ты перебесишься?!
Эльвель не ответил. Даже головы не повернул.
И уж, разумеется, не стал возвращаться.
Да Эрсме и не ждала ответа, так просто крикнула, от синих глаз, в спину. Большинство их встреч в последнее время оканчивалось именно так — он нагловато скалился и уходил, а она что-то кричала ему вслед. Проблемы переходного возраста, растянувшиеся на пятнадцать оборотов. И каждый раз возникала неприятная мысль о том, что, может быть, у поводка тоже есть преимущества. Поумнее нас люди придумали, и, потом, для его же пользы… Многие матери так поступают — и ничего, Эйнис вон даже с дочерей не снимает, хотя это, конечно, уже перебор, девочкам так никогда не стать капитанами… Старшей, кстати, Эльвель нравится ещё с островов, предлагала место запасного, жаль, что ему наплевать. Впрочем… Капитан на поводке, без команды и опыта, начинающий набор с запасных… Тоже мне, кандидатура!
Хотя…
Никто из дочерей или тем более сыновей Эйнис никогда бы себе не позволил сказать своей матери: «Ну чего ты ноешь?» или «А мне это надо?», тут даже не сами слова важны, а интонация. Или вот это, последнее — «Ну куда она денется?»… Нет, подержать немного на коротком поводке вконец отбившегося от рук великовозрастного оболтуса — вовсе не то же самое, что закрепить на нём намертво взрослых и вполне самостоятельных дочерей…
Эрсме очень боялась этих встреч.
Когда-нибудь она может не выдержать и крикнуть ему что-то, о чём потом будет жалеть.
Нет, она знала, конечно, что никогда не использует поводок.
Но не была уверена, знает ли об этом Эльвель.
А вот о том, что мысли о поводке посещают её в последнее время всё чаще, он знал — чтобы это понять, достаточно было разок взглянуть в его вызывающие насмешливые глаза.
Он всегда любил нарываться.
— Когда-нибудь ты нарвёшься на действительно большие неприятности! крикнула она ему в спину, понимая, что он вряд ли услышит на таком расстоянии.
Он услышал.
Но не обернулся.
