Но существуют люди — наверняка существуют! — на которых эти виртуальные личности окажутся похожими как две капли воды. Закон подлости в действии. Как раньше вообще умудрялись кого-то найти без повсеместного генсканинга?!
Лайен вздохнул, сунул интбок в сумку.
— …идёт на посадку. Просьба к пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни.
В смотровом иллюминаторе возник краешек посадочного круга. Маленький шестиместный ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок, мимо шпиля направляющей антенны. Теперь посадочное поле было видно почти целиком — пара грузовиков, несколько мелких яхточек-внутрисистемок, огромный круизёр линкорного типа — явно какой-то экстравагантный денежный мешок развлекаться изволит! — и рейсовый «Пангалакстис».
Да-да, именно!
Надо же, даже в такую дыру они проложили регулярную трассу…
Джуст
Космопорт Владимирско-Центрального
Стась
Маленький юркий ботик завалился на крыло и мягко спланировал на светящийся пятачок посадочной площадки мимо острого шпиля направляющей антенны.
Ботик, впрочем, был не таким уж и маленьким — шестиместка, как минимум, плюс дополнительная масса крыльев для маневрирования в атмосфере. Плюс багажное отделение. Плюс дополнительные баки для горючего. Он мало походил на юркие одноместные кабинки внешней защиты, на которых работало большинство честиток, а уж асы — все поголовно.
Но он тоже был класса «Единорог»…
Стась следила, как он шёл на посадку — такой маленький на фоне огромной двадцатипалубной яхты-круизёра. Уверенный, шустрый. Фыркнула — слишком длинный вираж, явное рысканье, перерасход горючего и к тому же промах метра на три от центра площадки. К аскам такую пилотессу не подпустили бы и на парсек, несмотря на всю её двухсот процентную честитность.
— Трёхминутная готовность. Просьба к пассажирам пристегнуть ремни и воздержаться от приёма наркотиков и алкоголя на время взлёта.
Стась оторвалась от иллюминатора, шевельнула ноющими ногами, поморщилась — Бэт заставлял её носить специальную обувь с продольной планкой на подошве — типа высоких коньков. Для постоянного тренинга голеностопа.
Сидящая напротив Железнозубка заметила её гримасу, ухмыльнулась, довольная.
Отношения с командой у Стась не сложились. Не то, чтобы её это особо задевало — просто было немного грустно. И как-то не совсем понятно — чего, в сущности, им от неё надо?
Отборочные игры они прошли все, но только Стась выбилась в транслируемый на весь сектор персональный марафон предфиналья, в котором против тебя может оказаться по жребию или выйти осознанно любой претендент на финал и ограничений по времени не существует, фиксируется лишь чистая победа. И, хотя приглашение на чемпионат Деринга распространялось на всю команду целиком — все они отлично понимали, кому этим приглашением обязаны. Но только если парня такое положение вполне устраивало — его устраивало всё, что не отрывало от сна, еды, тренировок и собственно драк, — то обе девицы просто бесились. К тому же они, похоже, ещё и ревновали — положение братишки имеет свои сложности…
Стась закрыла глаза, притворяясь, что спит.
А стюардик-то смотрел просто-таки с восхищением. И место дал у окошка, и суетился всячески. Хотел даже автограф попросить, но так почему-то и не решился. Популярность Реддрака растёт, в этом нет сомнений. Вон даже пилот со штурманом перед стартом прогулялись по проходу, словно бы невзначай.
Мелочь, а приятно.
Забавно, но процентов на семьдесят эта популярность обязана отсутствию в его послужном списке трупов. В этом Бэт тоже оказался прав. Слишком уж необычно для хитчера, особенно — для начинающего, они же каждым собственноручно приконченным гордятся, словно какой-нибудь древний лорд — редкостным охотничьим трофеем. А тут — по нулям. При, заметьте, весьма неплохих результатах. Бэт — мальчик умный, сразу сообразил. А некоторые идиотки тупоумные ещё и кубиком перед его носом самодовольно размахивали.
Клиника…
— …Помотай его на длинной, но будь осторожна…
Свет.
Свисток.
Пружинящий мат под ногами. Тёмный силуэт, ускользающе быстрый, подвижный, словно ртуть, словно стремительно тающие шарики воды на раскалённой сковородке. Его никак не поймать взглядом, не зафиксировать, не разглядеть, словно руками ловишь юркую скользкую рыбу, и остаётся лишь след на краю зрения, лёгкое касание, тень, а пальцы хватают лишь воду…
Стойка-тени-за-левым-плечом…
Будь осторожна!
Это тебе не тень-за-спиной.
И даже не Тень-лицом-к-лицу.
Будь осторож…
Поначалу удар показался несильным.
Быстрым — да. Но не сильным. Просто — слишком быстрым. Она не успела поставить блок.
Да что там блок — она это движение даже заметить-то толком не успела! Так, вихрь вспененного воздуха, ветер, стремительная тень…
Но кольнуло под грудь. И онемели рёбра. И тряхнуло так, что лязгнули зубы. И пережало дыхание.
Такое бывает, когда пропустишь удар пяткой в солнечное сплетение.
Но он-то ударил выше.
Рукой…
Недоумевая, Стась машинально взглянула туда, куда он ударил.
И увидела осколки рёбер, острые и белые, прорвавшие намокшую красным жёлтую майку.
Его удар смял защитную бронежилетку, словно та была из картона, и вдавил её смятый кусок глубоко в грудную клетку, ломая рёбра, в капусту шинкуя лёгкие и выдавливая их, словно фарш сквозь дырочки в мясорубке. Забавно, но майка при этом осталась целой, только в трёх местах её проткнули обломки рёбер…
Боли не было.
И страха пока ещё тоже.
Наверное, это и называют шоком. Только дурацкий вопрос: «Как же так?..»
Стась попыталась вздохнуть. И вот тут пришла боль. Навалилась душной волной, когда зашевелились обломки ребер в хлюпающем пузырящемся месиве, а острая грань осколка бронежилетки, повернувшись, воткнулась прямо в дёргающееся сердце…
Стась вздрогнула, застонала.
И проснулась.
Боль сразу уменьшилась от запредельной до терпимой, не слишком сильной.
Это был кубик.
Всего лишь кубик — во время сна она неудобно прижала его локтем, и он упёрся острой гранью в ребра.
Вот и всё.
Система Маленькой-Хайгона
Медицинская база № 28
Марк Енсен
У Марка Червиолли-Енсена (да-да, именно так, поскольку мамочка его действительно была той самою Червиолли, прославившейся на полгалактики не только неподражаемыми ногами, но и не менее неподражаемым упрямством, а папочка происходил прямиком из потомственных Енсенов, ни один из многочисленных предков которых не мог бы похвастаться чем-либо хоть мало-мальски примечательным, кроме того же самого неподражаемого… догадались? Да-да, именно. И, поскольку в дружно упёршейся рогами чете слово «компромисс» считалось грубейшей непристойностью и употребление его влекло за собой немедленное промывание рта с хозяйственным мылом, пришлось их единственному чаду терпеливо носить обе фамилии разом, но это так, к слову) была своя теория, объясняющая, почему дежурство на двадцать восьмой базе поручили именно ему.
Теория эта касалась присутствия во Вселенной некоей высшей справедливости.
За свои тридцать четыре года он успел побывать в гостеприимных лонах шестнадцати религий и десяти более мелких культов, в каждой пройдя путь от отчаянья, надежды, обретения веры, восторга, преклонения через последующие сомнения, метания, разочарования, к новому отчаянью.
Полтора года назад у него как раз случился острый приступ воинствующего атеизма, и в туалете студенческого общежития (а надо отметить особо, что все свои религиозные искания Марк вполне успешно сочетал сперва с учёбой, а потом и с аспирантурой) был торжественно предан сожжению весь накопившийся к тому времени «мистический хлам», хранимый до этого, кстати сказать, в течение двадцати лет весьма бережно, несмотря на постоянно менявшиеся убеждения.
Атеизм казался чем-то настолько новым, что возникла даже было надежда, что это — насовсем.
Надежда рухнула где-то в середине прошлого года, а три месяца назад он испытал жесточайшее разочарование, и даже попытался покончить с собой, но как-то робко и неумело, поскольку раньше никогда ничем подобным не занимался. Впрочем, может быть, именно поэтому сия попытка чуть было не увенчалась успехом — помешало короткое замыкание, происшедшее в электросети как раз в тот момент, когда обмотанный оголёнными проводами с ног до головы Марк собирался с мужеством над вскрытой электрической розеткой.
Так что теперь, живой и вполне здоровый, Марк Червиолли-Енсен был вполне доступен новым мистическим озарениям, буде таковые появятся.
Да вот беда — появляться на двадцать восьмой станции не спешил никто. Ни клиенты, ни строгие инспектора санэпида или раднадзора, ни тем более озарения.
Может быть, всё дело было в том, что Марку никак не удавалось впасть в нужную степень отчаянья — ну не получалось у него, и всё тут!
Как прикажете впадать в отчаянье, если рядом нет никого — ну абсолютно никого! — кто бы мог тебя в это отчаянье привести?!
В отчаянье Марка Червиолли-Енсена не могли привести ни бездонная мгла за иллюминаторами, ни паршиво работающая связь, ни однообразный рацион, ни даже отсутствие элементарных удобств, из-за чего постель приходилось убирать самому, самому же загружать в тамбур посуду для вакуумной чистки и самому же постоянно программировать допотопного робота-уборщика.
В отчаянье Марка обычно приводили люди.
А вот людей-то как раз на двадцать восьмой станции не было…
Ну, разумеется, кроме самого Марка Червиолли-Енсена.
Так что вот уже шестую неделю Марк пребывал в странном и непривычном состоянии, которое буддисты вполне обоснованно могли бы назвать нирваной, а христиане — райским блаженством, правда, с несколько меньшим на то основанием.
Ему было хорошо и спокойно. Он ничего не хотел и ничего не боялся. Даже непривычное умиротворение больше не пугало его. Он просто жил, радуясь каждому новому дню.
И в этом вот состоянии тихой радости начал потихоньку склоняться к чему-то типа космического язычества, приняв за аксиому существование во вселенной некоей высшей силы, может быть даже и не совсем разумной, но свято блюдущей принцип справедливости. Который и был осуществлён при назначении на двадцать восьмую станцию именно его, Марка Червиолли-Енсена.
Когда-то давно его единокровный брат Вайминг сказал, что это только умирать хорошо в компании. А будь на то его воля — ушёл бы он в одиночное плавание куда-нибудь подальше от нашей чересчур густо населённой Галактики.
Марк тогда с ним не согласился, поскольку как раз исповедовал учение пресветлого Яцзыня, утверждавшего, что все беды идут именно от человеческой разобщённости. А вот ежели удалось бы слиться всем особям рода людского в единовременном вселенском оргазме — вот тогда и только тогда бы и наступило царство Божие на всех землях, сразу и навсегда.
Позже, глубоко разочаровавшись в Пресветлом и пройдя курс лечения от какой-то венерической фигни, Марк вспомнил тот разговор и подумал, что Уве прав. Сумей они выиграть в лотерею или получить шальное наследство (о «заработать» речи не идёт, такого количества не заработаешь и за десять лет, а работать дольше — это же просто смешно!), они бы, возможно, действительно купили два одноместных корабля — именно два и именно одноместных! — и подались куда глаза глядят.
Но в лотерею они не играли, а богатые родственники умирать что-то не спешили.
Впрочем, даже при наличии средств Уве всё-таки вряд ли решился бы на такое. Он был очень ответственным, и слишком серьёзно подходил к своему положению наследника по крови и духу. Он был младшим и самым любимым из всех сыновей Свена Енсена, к тому же — единственным ребёнком Элизабет, последней и самой обожаемой его пассии. А у Марка, лишённого отцовского благорасположения после истории с Белым Братством, на подобную авантюру финансов не было и в проекте.
Так что двадцать восьмая станция — самая дальняя на подходе к поясу астероидов в малонаселённой системе Кляйна-Хайгона — это действительно был на данный момент идеальнейший вариант.
Марк зевнул, потянулся с хрустом, благостно осмотрел пульт, собираясь переключить управление на автоматику, поскольку наступило время ленча, да и играть в покер с вечными и неутомимыми виртуальными партнёршами поднадоело, когда один из огонёчков вдруг привлёк его внимание. Несколько секунд он смотрел на огонёчек в недоумении, но по-прежнему благостно, пытаясь вспомнить, что сие могло бы означать. На плановую проверку не похоже — о тех предупреждают за двое суток, чтобы ты успел хорошенько подготовиться. Заправку проводили на прошлой неделе, техосмотру не больше трёх месяцев — нет, с этой стороны подвоха ожидать не приходится. Так что же это у нас такое зелёненькое, мигающее так забавно, ритмичненько так?..
И вдруг вспомнил.
Сигнал дальней связи.
Причём — не просто сигнал, этой зелёненькой мигалкой обычно зелёный коридор требуют. Ну, там, где в этом есть необходимость. Не здесь, где путаться под ногами или в стороны шарахаться просто некому…
Он ещё улыбался, хмыкал недоверчиво, а пальцы жили собственной жизнью, наводя сигнальный маяк, готовя причальные захваты, активируя медицинский и гостевые отсеки. Да, кстати — неплохо было бы узнать, в чём, собственно, причина…
Он оформил запрос, отослал с информационным пакетом. Ответный пакет, в сущности, даже ответным назвать было бы трудно — он пришёл практически сразу, без запаздывания — похоже, готовили его одновременно. Куча технической муры, с этим пусть автоматика сама разбирается, а вот и наше.
Марк моргнул. Перечитал ещё раз. Присвистнул.
Ничего себе!
Да нет, быть не может.
Ксона — здесь?!!
Даже для учебной тревоги — слишком невероятно. Ксона — не такая штука, которую можно внезапно подхватить в глубоком космосе. Ею нельзя болеть «немножко», как нельзя быть немножко беременной. Она или есть — или нет. И если она есть — то и сам её обладатель, и все окружающие его люди узнают о её существовании в первые же пятнадцать минут полёта. Максимум — полчаса, если фаза нулевая, а симптоматика достаточно сглажена. Так что самые типичные места её обнаружения — ближние орбиты. Не зря же вокруг каждой планеты или станции столько госпитальных ячеек, хотя на самом-то деле истинная ксона — явление крайне редкое, он сам, например, видел только во время обучения, их тогда специально возили на Астарту, в Институт Проблемной Генетики…
Да нет, это чья-то шутка. Чья-то глупая шутка.
Наверняка.
Не бывает такого…
Он смотрел на экран и не верил.
Он не верил, когда серая громада трейвера-ультравена перекрыла обзор, нависнув над крохотным диском станции, не верил, когда дрогнул весь астероид от небрежной стыковки, не верил, когда истеричный голос по ближней связи требовал чего-то маловразумительного, а станционные стыковщики пытались совместить при помощи допотопного рукава выходной кессон станции со шлюзовым коридором пассажирского экспресса, совершенно к этому не приспособленного.
Не верил, когда по палубе затопали тяжёлые ботинки и куча народу заполнила крохотное пространство, чего-то требуя, крича, толкаясь, издавая самые разнообразные звуки, при этом словно стремясь перекричать друг друга, когда протащили узкие носилки с привязанным к ним неподвижным телом, больше напоминавшим кокон, когда запихнули в почти непристойной спешке эти носилки прямо в диагност.
И даже когда диагност выдал предварительный результат, снабдив его для пущей важности коротким взрёвыванием сирены — Марк Червиолли-Енсен всё равно не поверил.
Ну не бывает такого!..
Талерлан
Униаполис
Частная клиника псисомокоррекции
Нгу Ен Ли
Лицо спящей девочки потеряло свою вечную настороженную готовность ударить первой, до того, как ударят другие. Оно разгладилось, став беззащитным и от этого — ещё более юным. Светлые волосы разметались по тёмно-голубой подушке, курчавились слегка, поблёскивали в свете дежурной лампочки над входом.
Другого освещения на данный момент в специализированном боксе для «особых» пациентов, куда доктор Нгу Ен Ли поместил эту девочку ещё вчера, не было. Но оно Нгу Ену и не требовалось — он с детства хорошо видел в полумраке, да и девочку эту за прошедшие двое суток изучил досконально вдоль и поперёк, как снаружи, так и изнутри.
И смотрел он на неё сейчас не только с вполне понятным удовлетворением хорошо проделанной работой, но и с интересом почти плотоядным.
Девочка Нгу Ену нравилась.
Очень нравилась.
Особенно после того, что выловила сегодня утром из Сети его тупоумная ассистентка. Она была дурой, конечно, эта ассистентка. И поэтому, конечно же, ничего не поняла в том, что именно сумела раздобыть. Но дурой она была исполнительной, всё интересненькое и странное тащила в клювике исправно, и потому оставалась одной из самых приближённых ассистенток. Нгу Ен даже любил её за то, что она такая дура. Надо же её хоть за что-то любить. А больше, вроде бы, и не за что…
Все знали, что Нгу Ен любит девочек. Очень любит.
Любых.
Нгу Ен постоял у кровати, полюбовался ещё немного. Поправил упавшие на лицо светлые прядки.
Эту девочку он любил особенно…
Бокс для вип-пациентов был устроен хотя и без излишней роскоши, но с учётом максимально возможного комфорта. И потому напоминал гибрид офиса и клуба. Здесь ненавязчиво и удобно располагалось всё, что может понадобиться деловому человеку как для ведения собственно деловой жизни, так и для отдыха, и даже туалет был телефонизирован.
И связь отсюда осуществлялась отнюдь не через комплексный коммутатор…\
Нгу Ен присел в максимально удобное кресло, защёлкал клавишами. Код планетарной Сети он помнил наизусть, номер же Верхнего Галапагоса ему радостно прочирикала всё та же глупенькая ассистентка.
Подождал — на таком расстоянии даже мгновенная связь не была такой уж мгновенной…
— Соедините меня, пожалуйста, с управляющим отеля «Хилтс». Тем, который в Уводопада…
Снова пришлось некоторое время ждать. Нгу Ен почти физически ощущал, как падают секунды, на таких расстояниях превращаясь в дни, минуты, может быть, даже года — которые придётся заплатить. Можно было бы, конечно, сразу же заказать разговор с оплатой этим самым отелем, всё равно им его в конечном счёте оплачивать и придётся. Но существовала маленькая вероятность, что управляющий пока ещё не впал в достаточную степень отчаяния. Или от природы окажется слишком прижимистым человеком, не желающим покупать котэ в мешке. Во всяком случае, такой риск имелся. А рисковать Нгу Ен не любил.
— Управляющий на линии.
Никаких тебе «Хелло!» или хотя бы «Слушаю…» С другой стороны — можно понять, у человека такое горе…
— У меня есть информация о том, где сейчас находится ваша пропавшая постоялица. Позвоните мне, желательно с видео, если заинтересованы в уточнении деталей.
Он нажал отбой сразу же, но ещё успел услышать испуганное, срывающееся почти на визг:
— Кто вы?! Что вам надо?! У нас никто не…
Максимально удобное расположение всего необходимого — штука приятная. Особенно, если ты стар и толст. Не вставая с кресла, Нгу Ен протянул руку и включил кофеварку. В прозрачную чашечку закапали перегретые под давлением капли — тяжёлые, угольно-чёрные, маслянистые. Запахло миндалем и корицей. Нгу Ен любил местный сорт, чуть кисловатый и очень горький, с непередаваемым запахом, пощипывающим ноздри. Гораздо лучше той, что считается настоящей классической кофе и до сих пор извлекается из допотопных зёрен примитивным путём простого неэкономичного вываривания. Каменный век! И вкуса никакого — Нгу Ен пробовал как-то на приёме, пресная, безвкусная, пахнет несвежей пепельницей, и чего люди с ума сходят по её натуральности? Впрочем, люди — они на то и люди…
