Часть вторая ЗАТМЕНИЕ ДУШИ
Дмитрий Володихин ПОПУЛЯЦИЯ ХИТРЫХ КОТОВ
О Викторе Дмитриевиче Грэе, четвертом великом, было известно совсем немного. Но все-таки больше, чем об индонезийце, которого знали только по псевдониму Страйпи, — первом великом. Ни одна живая душа не могла сколько-нибудь определенно высказаться, на каком именно острове он обитает в данный момент. Третий, Тихон Рыжов, вечно был связан с каким-то мрачным криминалом, и теперь лег на дно, вот уже четыре года как не высовывается: неприятные сложности с мафией, у которой крышевал его последний издатель. Англичанка Мэри Мур, вторая великая, вроде бы умерла год назад. Ни единого фото. При жизни она не отличалась общительностью, как, впрочем, и все члены Экстремального Прайда. Кроме, пожалуй, пятого великого, Эрика Шварца. Этот регулярно, раз в три месяца, давал интервью по телефону. Весьма обстоятельно, неторопливо, мог висеть на трубке час, а то и два. Сотни тысяч знали его по нашумевшему CD-диску «Царапина»: автор читает свои эссе, высунувшись до пояса из какой-то ржавой трубы; котельная, все булькает, осыпаются угольные кучи, Эрик Шварц в экстравагантном одеянии — черные костюм и рубашка, белые галстук и перчатки, веки вымазаны фосфоресцирующей краской… Хорош, одним словом. Так вот, за одно телефонное интервью с пятым великим кислотные журналы платили по ставкам наемников в зоне боевых действий. Нет ни малейшей уверенности в том, что все пять антропонимов — подлинные. Виктор Дмитриевич опубликовал первый рассказ в апреле 1989 года. Поэтому его и зовут четвертым великим. Страйпи выдал роман в январе 1989-го, Мэри дебютировала в феврале с романтической поэмой в стиле поствиртуализма, Рыжов — в марте 1989-го (фантастическая повесть), Шварц — в январе 1990-го: психоделическое эссе под органный концерт его же сочинения… Разумеется, на все это обратили внимание… …Прошел, голубчик, мимо моего наблюдательного поста, скрылся в подъезде… …на все это обратили внимание лет через пять, когда все пятеро оказались в числе литературных суперлидеров и объявили, что их объединяет членство в ассоциации-пентаграмме Экстремальный Прайд. Программа Прайда сводилась к одному слову: «безразличие»; основным его лозунгом стало простенькое правило: «не обращайте внимания». История мировой литературы не знает ни одной встречи хотя бы двух из пяти великих после 1992 года. Впрочем, нет никакой информации об их встречах и до этого. Просто примерно с середины 92-го они уже купались в успехе, но упорно не желали выходить из добровольного подполья на милость осаждающих журналистов. С 91-го они работали буквально под прицелом объектива, встреч бы не пропустили. Значит, их не было. В 1989—1992-м или до того их знали меньше, намного меньше, могли и пропустить… …В окне на втором этаже зажегся свет… Пора. Что я знаю о Викторе Дмитриевиче? Все биографические данные до первой публикации в 89-м — липовые. Родился в 1960 году в Полоцке, учился, поступил в московский вуз, окончил его, мелькал в том семинаре, в этом… В Полоцке, как выяснилось, он никогда не был. Открытие в городском музее книжности экспозиции, посвященной великому земляку В.Д.Грэю, скандально сорвалось. Вузовский диплом оказался подделкой. И тому подобное. Некая Марина Моисеевна Кантор по всем документам числилась его первой женой (1989 год). Через полгода брака Грэй овдовел, но скоро женился во второй раз, на Татьяне Тимофеевне Решетниковой (1990—1993 годы), каковая развелась с ним и уехала из Москвы к себе домой. А жила она под Козельском, совсем недалеко от Оптиной пустыни. Когда добрались до этого факта, пресса запестрела намеками на всяческую мистику. Оказалось, Решетникова там никогда не жила и не живет… Все пятеро вроде бы считались последователями Карлоса Кастанеды. Вот и стирают следы своего пребывания в реальности. Но проверить это невозможно: кажется, Марию Мур однажды видели на семинаре в Лос-Анжелесе; больше ничего определенного. Воины икстланского пути не склонны афишировать внутренние дела своей церкви. Я попытался закурить. Руки тряслись, столбик пламени далеко не сразу скрестился с сигаретой. Затянулся раз, другой, пошел в подъезд… Подлинной считается одна его старая и не очень качественная фотография (приблизительно 90-й год): высокий лоб, маленький капризный рот, волосы коротко пострижены по молодежной моде, которая впоследствии сделалась всеобщей. Еще одна фотография 1995 года — на курорте в Сестрорецке, издалека. Лица почти не видно. В 1992—1993 годах Грэя четырежды снимали на камеру, когда он встречался с издателями. Внимательно просмотрев эти пленки, я ушел потрясенный: похоже на то, что это два или три разных человека с минимальным сходством. С 1994-го он пользуется услугами литагентов, которым два доверенных лица Грэя передают рукописи и все необходимые бумаги. С 1996-го журналисты не знают, где он живет. В 1998-м Виктор Дмитриевич дважды устраивал пресс-конференции в интернете и тем самым дал маленькую зацепку. Прежде всего, я вышел на человека, продавшего номер телефона. Этот номер позволил выяснить адрес: через Центральное адресное бюро, в обход всех установленных правил. Всего полторы сотни долларов, хотя для меня это порядочные деньги, особенно сейчас… Я остановился перед дверью. Имеет полное право спустить на меня волкодава. Или просто молча вытурить. Рыжовская прислуга как-то раз научила считать ступеньки одного питерского энтузиаста. Охранник Шварца, кажется, сломал ребро назойливому папарацци. Звоню. Странное чувство: вот так запросто звоню настоящему живому Виктору Грэю… Открывает. Через цепочку задает вопрос: — Кто вы? У меня заранее включен диктофон. Микрофон хорошенько припрятан. — Простите, вы, кажется, протекли на меня… Отворил дверь. Левая рука у меня — в кармане плаща. Если Грэй меня выбросит, успею вытащить фотоаппарат и сделать хотя бы один снимок. Тоже порядочно стоит. Во дворе у меня была паршивая позиция, в лобовую снимать я не мог… Обстановка у него простенькая: трехкомнатная квартира незатейливой брежневской планировки, обезлаченный паркет, вытертый линолеум на кухне, дешевая люстра к коридоре, старые обои. Чисто. — Извините меня. Если вы не дадите мне интервью, мою жену убьют, — это, к сожалению, чистая правда. — Вы сумасшедший? Уходите! — я присмотрелся к нему. Высокий, атлетически сложенный мужчина, выглядит как раз на свои сорок. Одет несколько необычно, дома — как на службе: однотонная дорогая рубашка, запонки, жилет, галстук, штаны явно от какого-то костюма. На себя прежнего, десятилетней давности (то самое фото 90-го года), похож не больше, чем уголовник на фоторобот. Подбородок как будто увеличился в размерах. А рот — прежний. Очень фактурная черта: голубые глаза. Качественные такие, философические глаза, с этакой мыслью, если не сказать, с идеей. Это может пойти в текст. Интонации в голосе выдают незлобивого человека. — Еще раз искренне прошу простить меня. Она задолжала довольно много, и ее могут просто-напросто пристрелить, если мы не добудем деньги к сроку. А я, к несчастью, не имею других возможностей как следует заработать. Он молча сложил руки на груди, присел на табуретку и уставился на мое лицо. Из кухни вышел кот, сел рядом с Грэем и тоже уставился на мое лицо. Старый такой медлительный кот, серый, пушистый. Выцвели задорные полоски на его боках. Глаза серо-зеленые, блеклые, усталые и тоже философические. Одно ухо вывернуто наизнанку — то ли от рождения, то ли искалечено в славном бою, когда юность кипит в артериях. Обожаю котов. Деньги, жена и живой классик мировой литературы моментально вылетели у меня из головы. Опускаюсь на корточки: — Здравствуйте, господин кот. Рад видеть вас в таком месте. Если Вы не против, мы могли бы познакомиться. Меня зовут Андрей Маслов, я журналист. А Вас? Кот чихнул. Грэй спрашивает его: — Как ты думаешь, Мишель, что нам делать с этим проходимцем? Кот повернул к нему морду и пискнул что-то коротенькое. — О да. Ты совершенно прав. Впрочем, как всегда. Потом живой классик обращается ко мне: — Молодой человек, насколько велик ваш долг? — Э-э… полторы тысячи долларов. Без малого. — Не уверен что за такие деньги могут убить, но, вероятно, я несколько отстал от жизни. Видите ли, я вам верю. Вы, кажется, не лжете. Подождите, пожалуйста, минутку. Ушаркал куда-то в комнату. Наконец-то я могу свободно пообщаться с котом. — Теперь я знаю Ваше имя. Милостивый государь Мишель, в знак моего уважения, я хотел бы Вас погладить. Вы позволите? — я осторожненько потянулся. Коту эта идея, надо полагать, не пришлась по вкусу. Он округлил сонные глаза и поднял лапу. Нет, не замахнулся, а именно поднял, чуть-чуть оторвал ее от пола, ясно дав понять: давай-давай, тянись-тянись, получишь, как следует. Я убрал руку и говорю: — Воля Ваша. Уже одно лицезрение Вашего блестящего меха — большая честь для меня. Грэй выходит: — Прошу вас, оставьте в покое моего кота, он существо робкое и замкнутое. Вот вам полторы тысячи. Надеюсь, этого хватит, чтобы купить наше одиночество. Я посмотрел на него, посмотрел на деньги, сказать нечего. Не встречал еще таких людей. Считать ли бесчестием такую помощь? Убьют — не убьют, но пальцы в обратную сторону вывернуть Наташеньке вполне могут… В голове моей вертятся разнообразные формулы благодарности, ни одна из которых не может считаться вполне адекватной. — Когда я должен вернуть? Хозяин и кот вновь переглянулись. — В этом нет необходимости. Мы с Мишелем делаем покупку. Мы покупаем ваше отсутствие в нашей квартире. — М-м. М-м-э? — Да. — Но я же не могу… Я не умею сказать, как много я вам обязан. — Вот и молчите. Отправляйтесь домой молча. Лучшая, прямо скажу, форма благодарности. Тем более, что грязь с ваших ботинок уже начинает растекаться по полу. Я посмотрел вниз. Действительно. Кот повернулся ко мне задом и понуро побрел по коридору. Сел. Почесал вывернутое ухо. Тяжко, глубоко, старчески вздохнул. Я возился с замком. На характерный щелчок Мишель повернулся и издал протяжное завывание: — М-м-я-я-а-у-у-а-у-у-а-а-а, — скучно ему, бедному, наверное. — Подождите, — говорит Грэй, — вы ему понравились. А это большое дело. В последние годы я стараюсь ни с кем, кроме него, не общаться, так что мнение Мишеля значит для меня очень много. Давайте договоримся: деньги вы оставляете себе, а я все-таки поговорю с Вами, только недолго. Снимайте ваши отвратительные грязные ботинки. Чай, кофе? Я поколебался и через мгновение честно ответил: — Кофе. Мы пошли на кухню. Там я увидел явственные следы борьбы между упорядочивающей волей приходящей горничной и мужским взглядом на мир. Настругал мне сыру, открыл масленку, поставил тарелку с тостами. Кофе хороший, дорогой. Пока он возился, я припомнил одну маленькую приятную вещицу Грэя, вышла только что, в 1999-м, в сборнике «Магриб»: «ПОЛОСАТЫЙ КОТ В мае 1999 года мы с женой гуляли по аллеям Кусковского парка. Серые фигуры античных богинь корчились в преддверии ненастья. Господский дом под камень оказался откровенно деревянным. Оранжерея едва тянула на одном крыле: во втором экспозицию временно закрыли. Ветер забирался под ребра холодными струями. В двухстах метрах от ограды одноногий человек в офицерской форме с боевыми наградами, опираясь на костыль, клянчил денежки. Вдруг чуть прояснело. Выглянуло солнышко. Большой серый кот нагло вышагивал по газону. Вызывающая котья походка точь-в-точь как у дикого кошачьего в саванне какой-нибудь сообщала тупым: если и есть в этих местах полноправное существо, то как раз кот, а не кто-нибудь еще. Кот не торопился. Серый, полосатый, желтоглазый, не слишком пушистый, но и не голый. Белые усищи-вебриссищи во все стороны. Ходит-ходит. Ужасно самоуверенный, судя по морде. Хвост загнут книзу крючком, локаторы небрежно осуществляют всестороннее наблюдение. Чудесный кот. Вот он опустился на песочек, перевернулся на спину, и давай тереться спиной в лужице солнечного света. В одну сторону, в другую сторону, потом еще раз, еще и еще. Удоволенное тело гимнастически легко изгибается. Остановился. Выпучил на нас глаза. Оценил. Мы — пустое место. Вылизался широкими… чем? Лизками? Чем-то вроде лизков. Такие это были широкие лизки, что всякий здравомыслящий человек моментально понял бы: да сам черт не брат серому полосатому коту. Опять кот перевернулся на спину и предался забаве чесания спины. Я вздохнул печально. Как замечательно, что хотя бы этому коту хорошо живется.»
Мишель тут как тут. Принюхался к мисочке, но есть не стал, просто проверил наличие. Нагнулся к блюдцу с водой, принялся лакать. Поднял хвост трубой, показал мне шаровары. Удивительно, почуял кошатника, доверяет. Иначе непременно прикрыл бы хвостом свои котьи интимности. Такой уж у этого зверья обычай. Оторвался, запрыгнул на табуретку, а оттуда плавно перетек на подоконник, птичек смотреть. Как бы потерял интерес к происходящему, хотя одно ухо аккуратно проявляло ко мне внимание.
— А что вы из моего читали, господин Маслов?
Разговор о сочинениях интервьюируемого писателя — непременный атрибут моей работы. Сегодня выпала господину Маслову удача: мне нравится то, что пишет Грэй. Можно объясняться в любви, не кривя душой. Я перечислил. И добавил:
— «Полосатый кот» написан так, будто вы ностальгируете по молодости Мишеля…
Который как раз в этот момент сбил хвостом солонку. Такая птичка соблазнительная пролетела…
…В одной из комнат Грэй устроил настоящий компьютерный зал. Я, по чести сказать, кое-что понимаю в компьютерных делах, могу оценить, сколько стоит весь грэевский арсенал. Господи, какие гонорары у него должны быть!
Я включил второй, легальный диктофон и вынул блокнот. Виктор Дмитриевич меня предупредил: спрашивать только о воззрениях, ничего биографического он обсуждать не собирается. Первый традиционный вопрос, что он считает «визитной карточкой» своего творчества?
— Безнравственность, — отвечает живой классик. — Вселенная управляется едиными законами. К их числу не относятся различение добра и зла, любви и ненависти, страсть к познанию истины и бесконечному прогрессу. Все это — относительно недавняя и не очень удачная выдумка людей. Звездам нет дела до того, что Вертер страдает. Деревьям в лесу наплевать на гибель Гамлета. Кит не станет печалится из-за старухи-процентщицы, убитой молодым террористом…
Явился кот. Встал метрах в двух от стула, на котором я сидел, и принялся с интересом меня рассматривать. Стервец выбрал то время, когда я не мог рассматривать его столь же пристально: пришлось бы отворачиваться от Грэя. Так что мне пришлось сидеть совершенно безответно. Наглый кот!
— Виктор Дмитриевич, роль изящной словесности в современном мире?
— Вы знаете, что такое точка сборки?
— Да. Если я правильно помню, в учении дона Хуана точкой сборки называют место на энергетическом коконе вокруг человека, отвечающее за восприятие мира.
— Соответственно, изменив ее положение, можно изменить восприятие вселенной. Вообразите точку сборки не у одного человека, а у всего человечества. Это означает, прежде всего: кое-что необходимо сдвинуть, коли есть желание научить миллиарды людей истинному видению мира. Сдвигать точку сборки человечества — и есть главная цель всей литературы. Вот всяком случае, таково мое мнение.
Кот забрался на стол, осторожно побродил в прикомпьютерных пластиковых джунглях, подобрался к факсу…
— Что вы понимаете под истинным видением, Виктор Дмитриевич?
Кот тронул подушечкой на лапе кнопку «старт», факс заскрипел и отправил кому-то вложенный в него листок. Мишель скрылся. Пока мы пережидали скрип, хитрый кот прятался под столом, изредка высовывая любопытную морду. Грэй не обратил не это ни малейшего внимания. А мне так даже понравилось.
— Истинное видение, господин Маслов? Мое, а вернее наше, Прайда, понимание совершенно не связано с тем значением, которое придавал истинному видению дон Хуан. Представьте себе, что эта комната — весь мир. И вы, люди, занимаете в нем определенное место…
— Мы, люди, а вы… э-э-э?
— Я абстрагируюсь от человеческого взгляда на бытие…
Кот опять забрался на стол, обошел монитор, подставку с рукописью и проник через расщелину между принтером и факсом на угол, как раз напротив меня. Широко, все зубы предъявив, зевнул речам Грэя. Ужасно наглый кот. Виктор Дмитриевич — ни полвзгляда.
— …так вот, людям свойственно видеть свое место во вселенной либо в самом ее центре, как раз при пупе мироздания, развалясь в хозяйском кресле, либо, напротив, где-то на задворках, в позабытом углу, под батареей. В последнем случае, тоже скромность паче гордости: последние когда-нибудь станут первыми. А что сказать о средних членах списка? Впрочем, не вижу каких-либо отчетливо выраженных вертикалей, иерархий. Даже и средних-то нет. Существуют лишь элементы целого. Можно оказаться выше и ниже, но так же можно расположиться правее и левее в этой комнате. Кто знает, что почетнее: быть потолочной штукатуркой или паркетной мастикой? Люди это книжная полка. А возможно — диван. Или буква на переплете одной из книг. Или, еще лучше, чашка с кофе перед вашим носом. Подумайте, человечество как чашка с кофе… На ваш взгляд, лучше это потолочной штукатурки или книжной полки?
— Не знаю.
— Не хуже и не лучше. Поскольку нет критерия для таких понятий как «лучше» и «хуже». Нелепо сравнивать… Так вот, чашка с кофе. И эта чашка на протяжении нескольких тысячелетий направляет огромные массы энергии на две вещи: увеличение в размере и решение вечных проблем кофе внутри себя самой. Как выдумаете, насколько гармонично будет выглядеть на этом столе чашка размером с ведро?
Я промолчал: чисто риторический вопрос. Кот пренебрежительно умывался. Усы у него какие длинные, не поломались и не выпали на старости лет…
— Чашка полагает, что отражение потолка в кофе и есть вселенная. Но паркету, кактусу на подоконнике, вам, мне и Мишелю…
— Мр-р-р-у! — отозвался, котик.
— …совершенно не интересны проблемы кофе в чашке. Между тем, трое из тех, кто перечислен мною, могут запросто разбить чашку… А двое имеют возможность подбросить туда сахарку. Так что истинное видение — это видение себя одним из предметов в комнате, притом, возможно, довольно хрупким предметом, который может быть разбит вмиг, безо всякой вины.
— Нам стоит научиться отращивать ножки.
— Ножки?
— Виктор Дмитриевич, чашка на ножках сумеет убежать в случае чего…
— Или украсть сахар на кухне!
Кот пристально смотрел на меня. Потянулся, потянулся носом к самому лицу. Целоваться лезет, так, наверное, надо его понимать. Я не выдержал:
— Уважаемый кот! Я был бы счастлив, если бы Вы позволили мне почесать Вас за ушком.
Коты, вообще говоря, не ухмыляются. Мимика у них не человеческая. Но этот ухмыльнулся. И отвечает мне:
— Ну что ж, извольте. Если вы сумеете сделать это достаточно хорошо, я дам вам настоящее интервью. Вы самое вежливое из всего того, что ко мне прорывалось за последние шесть лет. И вы так много моего читали, кое-что понимаете тонко… Интервью вы все равно не сможете опубликовать, покуда Прайд не получит распоряжения о легализации всех культуртрегеров… Но потом-то, потом! А пока пользуйтесь тем, что вам тут Витя наговорил, это чрезвычайно огрубленная, но правильная по сути версия… Давайте, принимайтесь за дело… Интенсивнее… Вот так, вот так… Шр-р-р… шр-р-р…