Татьяна Томах
ДОРОГА ДЛЯ ПТИЦЫ
Со светом в этом доме была беда. Электричество выключалось раза четыре за месяц, обычно по воскресным вечерам; а новенькие лампочки через неделю или две вдруг вспыхивали ослепительно, в один миг сжигая сотни непрожитых часов. Будто кто-то невидимый рвал огненным пальцем тонкую нить лампочкиного сердца, любовался всплеском света — и уходил, оставляя на стеклянном боку черный отпечаток.
Прикрыв дверь парадной, Светка замерла, привыкая в темноте. Здрасьте, вечер понедельника, — подумала она. Теперь еще и шею сломать в собственном подъезде. А ведь квартплату каждый месяц повышают. За что? Если даже с электричеством разобраться не могут…
Двумя-тремя этажами выше что-то зашевелилось — не то вздохнуло, не то кашлянуло тихонько. Светка затаила дыхание. Совсем некстати вспомнила про Игоря Валентиновича, охранника с работы. Силач, здоровяк, бывший боксер. Две недели назад он вот так же вошел поздним вечером в темный подъезд своего дома. Игоря Валентиновича спасла его собака. Она села возле двери на лестницу и завыла тоскливо и безнадежно. И выла до тех пор, пока домашние не решили вывести ее на улицу. Час-два промедления, и Игорь Валентинович бы умер. А так… Говорят, сейчас его уже перевели в палату из реанимации, и даже есть надежда, что последствия тяжелой травмы черепа окажутся не такими ужасными, как прогнозируют врачи. А ведь подонки, подстерегшие его в подъезде, смогли разжиться всего-то стареньким мобильником да четырьмя сотнями рублей…
Дрожащими пальцами Светка нащупала стержень длинного ключа, крепко сжала в кулаке — зазубренным краем наружу. Если что… Дура, давно надо было пистолет газовый купить, ведь собиралась… Или ножик в сумочку, на всякий случай… Хотя, если силач Игорь Валентинович ничего сделать не смог, куда ей, слабой стареющей женщине — пусть даже и с кухонным ножиком…
Боль, весь день дремавшая внутри стеклянной змеей — иногда сонно шевелясь и царапая желудок острой чешуей — проснулась и ужалила, когда Светка нащупывала первую ступеньку. Светка охнула, согнулась пополам, прижала ладонь к напрягшемуся животу. Неловко зашарила в сумочке — вспомнила, что таблетки остались на работе. Потащилась наверх, вцепившись в перила, преодолевая ступеньку за ступенькой, как альпинисты — отвесные скалы. Только наверху ее ждала не вымечтанная вершина, а пустая квартира и одинокий вечер. Или — подонки с ножами и кастетами, ценящие чужую жизнь не дороже четырех сотен рублей… А ведь, в отличие от Игоря Валентиновича, искать Светку никто не пойдет. Побеспокоиться, заплакать, даже завыть — некому. Ну и пусть, — вдруг подумала она, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы. Стеклянная змея танцевала внутри, покусывала легонько, почти игриво, роняла капли жгучего яда, царапалась колючими боками. Ну и пусть. Что впереди? Пустой вечер. И еще, и еще… Тысячи одинаковых вечеров. Смотреть на телефон — ждать, что позвонит Вадим; иногда трогать блестящую трубку, проверять — не сломалась? Баюкать змею, закармливать таблетками, усыплять ненадолго… Перебирать фотографии. Заполнять дни до смерти надоевшей работой. Улыбаться. Улыбаться. Говорить, что все в порядке… Может, и пусть — все закончится сейчас?..
Но когда ей навстречу качнулась темная фигура, Светка заорала.
***
Наверное, Светка не кричала так никогда в жизни. Даже когда хулиган из параллельного пятого-а засунул ей за шиворот живую лягушку. Даже когда рожала Славку — а он все не хотел выходить в этом мир, сопротивлялся. Будто хотел сказать — мам, ну зачем? все равно ничего хорошего из этого не получится… зачем…
Но ни одна дверь не открылась. Ни один луч света не разорвал темноту. Никто не выглянул посмотреть, что случилось в двух шагах от его квартиры. Подонки, чуть не убившие Игоря Валентиновича, могли и дальше спокойно резать, душить, избивать своих жертв. Потому что те, кто мог бы им помешать, включали погромче телевизоры и закрывали плотнее железные двери своих квартир, чтобы не слышать криков за этими дверьми…
***
Горло перехватило от ужаса; Светка замолчала. Попятилась на немеющих ногах, споткнулась о ступеньку. Разглядела, что фигура, до смерти напугавшая ее, не гигантская, а маленькая и щуплая.
— Простите, теть Свет, — тонким извиняющимся голосом сказала фигура: — я не хотел…
— Ты кто? Кто? — обретя, наконец, голос, сипло спросила Светка. Сердце колотилось где-то на уровне горла, мешало дышать. Спустившись на полэтажа, Светка вцепилась в подоконник, прищурилась, пытаясь разглядеть незнакомца в слабом свете с улицы.
— Я…
— Иди вниз. К окну, — строго велела Светка. Сама отступила еще ниже. На всякий случай.
Мальчик послушно подошел к окну. Остановился.
— О, Господи, — пролепетала Светка, — о…
Сумочка выскользнула из рук, покатились по ступенькам всякие нужные и ненужные мелочи — помада, расческа, сломанная заколка для волос, опустевшая баночка из-под таблеток …
Два мира — настоящий, и вымечтанный, где Светка иногда бродила в своих снах — тот, где Славка не умирал в пять лет, а продолжал жить и взрослеть — пересеклись и стали единым целым. Теперь Славке было десять; он вернулся домой, но ключ из того мира не подошел к этой двери, и мальчик уселся на коврик возле квартиры — дожидаться, когда мама вернется с работы. Сквозь слезы, в неверном свете далекого уличного фонаря, Светка разглядывала повзрослевшего сына, и только через несколько минут расслышала, что говорит мальчик.
— … а батя сказал, если мне невтерпеж город поглядеть, пусть я к вам с дядей Вадимом еду — мол, семь вод с киселем, а все родня….
— Ты кто? — почти беззвучно переспросила Светка.
— Гриша. Березины мы. Из Крейдянки. Мамка моей бабуси Петру Игнатьичу сестрой была. А Петр Игнатьич — дедушка дяди Вадима, он в город уехал еще…
— Понятно, — оборвала Светка. Нагнулась собирать рассыпавшуюся из сумки мелочевку. Досадливо покосилась на мальчика — мог бы и помочь…
***
Мальчик выкладывал на стол деревенские гостинцы — сало в серой тряпице; две огромные коричневые рыбины, истекающие жиром; банку с густым желтым медом.
— А вот батя письмо дядь Вадиму написал, — толстый мятый конверт улегся рядом с банкой.
— А дядя Вадим здесь больше не живет, — спокойно сообщила Светка. Голос выдержал, но рука подвела — дрогнула — и чай выплеснулся на скатерть, расплылся отвратительным коричневым пятном.
— Адреса не знаю, — Светка бросила на пятно салфетку. Вот так. Будто и не было. — Телефон где-то есть. Хочешь — позвони.
— Спасибо. Я… — Мальчик напрягся — пальцы сжались, еще больше сминая конверт.
— Ты не бойся, — Светка бодро улыбнулась, чувствуя, что говорит не то и не так. — Живи сколько хочешь. У меня места много.
Стеклянная змея, притихшая после таблетки, опять зашевелилась. Светка поморщилась, уложила ладонь на живот. Пожалела о своем щедром предложении. Ну зачем ей сейчас гости? Какой-то незнакомый мальчик из деревни, в которой она ни разу не была… Сейчас бы напиться снотворного, свернуться в клубочек под одеялом, тихонько поплакать в подушку, уговорить-убаюкать проклятущую змею — и уснуть…
— Болит? — спросил мальчик.
— Что? Ничего не болит. Чай пей.
— Уберите руку, — вдруг попросил мальчик. — Мешает.
— Что — мешает? — изумилась Светка. Поднесла к глазам ладонь, разглядывая пальцы; покосилась на свой живот, попыталась поймать застывший взгляд мальчика.
— Теть Свет, у вас горшок глиняный есть? Или еще один такой чайник?
— Вот это — сейчас выпить.
— Все? — Светка с сомнением понюхала темно-зеленую жидкость. Пахло мятой и вроде полынью.
— Все, — строго сказал мальчик. Он выпрямился и будто стал старше — даже морщинка смяла гладкую кожу лба.
Светка осторожно глотнула. Горько. Терпко. Но даже вкусно. Пробуя, она незаметно допила кружку до дна.
— А вот это,- мальчик осторожно поставил на стол большой чайник: — по три ложки каждое утро. Семь дней пить, потом семь — не пить. Потом — опять. Пока не закончится. Отвар в подполе держать. А…у вас небось подпола нет?
— Почему нет, — улыбнулась Светка, с удивлением прислушиваясь к стеклянной змее, которая уже много недель не давала ей покоя. Не шевелится. Уснула? Или — умерла? — Только у вас, в деревне, в подполе всякие полезные вещи хранят, да? Огурцы там, соленые, картошку… А у меня там соседи. Больные люди. Приступы глухоты у них. Когда женщина орет и зовет на помощь — они не слышат; а если телевизор ночью погромче включить — по батарее стучат…
Мальчик хмурился, будто пытался понять Светкины слова — и не понимал. Поглаживал теплые бока чайника.
— Спасибо, — сказала Светка. — Теперь хорошо. Не болит. Совсем.
— Когда второй отвар допьете, никогда болеть не будет. Только больше не думайте…о плохом. О том, чего уже нет…
— Ты… ты кто такой? А? — голос дрогнул. Испугавшись собственного вопроса Светка замолчала, опять безуспешно пытаясь поймать взгляд темных глаз гостя, похожих на капли горячей смолы.
Как она могла обознаться? Мальчик был не похож на Славика. Совершенно.
***
Впервые за много лет она торопилась домой. Волновалась, выбирая продукты. Интересно, что он больше любит — мясо или рыбу? Жаль, не догадалась спросить. Ну мороженого и конфет нужно точно взять — сладкое все дети любят…
Гриша позвонил в дверь как раз когда Светка вынимала из духовки запеченную с яблоками курицу.
— Ну, где был, что видел? — спросила Светка, накладывая на тарелку ароматные дымящиеся куски мяса.
— Гулял, — кратко ответил мальчик. Подцепил ломтик печеного яблока. — Вкусно. Мамка гуся с яблоками жарит. Тоже вкусно.
Лицо у мальчика было бледнее, чем вчера; усталое, даже измученное; завитки светлых волос прилипли к влажным от пота вискам.
— Устал?
— Людей очень много, — вздохнул мальчик. — Чуть не заблудился…
— Вот что, — решила Светка: — завтра нельзя… Послезавтра возьму отгул — и сходим куда-нибудь вместе. Хорошо? В зоопарк или в кино. Ты кино любишь?
— Не знаю.
— Господи, — ужаснулась Светка: — Что, никогда кино не видел? Ну, а телевизор? У вас телевизор дома есть?
— Есть. Неинтересно.
— Правда? — удивилась Светка.
Она устроила Гришу в Славкиной комнате. Там до сих пор было все так, как при жизни Славки. Игрушки на полу, плюшевый мишка на подоконнике, застеленная кровать. Два раза в месяц Светка мыла пол, пылесосила игрушки, меняла постельное белье. Будто всерьез ждала, что Славка может вернуться…
— Теть Свет, а почему дядя Вадим теперь здесь не живет?
— Ну, знаешь… — неловко начала она.
Потому что у Вадима теперь другая женщина. Потому что он разлюбил Светку. И самое скверное, Светка даже точно не знает, когда это произошло. После смерти Славика они постепенно отдалились друг от друга. Светка плакала по ночам; подолгу сидела в комнате сына, перебирала игрушки. Тихо ненавидела Вадима. За то, что он так быстро все забыл, за его наивные попытки растормошить ее — и заставить тоже забыть; жить, как прежде. За дикое, кощунственное предложение усыновить кого-нибудь — ведь Славика уже не вернуть.
Теперь, глядя на мальчика в Славкиной кровати, пустовавшей много лет; на игрушки — пушистых медвежат, паровозики, машинки, которых уже давно не касалась детская рука; она подумал — а может, Вадим был прав?
— Так почему? — повторил мальчик.
— Тебе зачем? — хмуро спросила Светка.
— Мне — не надо. А вам?
***
Она уже третий раз ставила подогревать котлеты. Еще раз включила чайник. Сумерки за окном постепенно наливались густой чернотой. «Чуть не заблудился», — испуганно вспомнила она вчерашние Гришины слова. А она даже фамилии его не помнит. И фотографии нет — если в милицию идти…
Звонок тренькнул коротко и слабо. Светка услышала его только потому, что уже давно напряженно ждала хоть какого-нибудь звука от входной двери.
Если бы она не подхватила его, он бы упал.
— О, Господи, — ахнула Светка. — Как… Кто тебя?…
Куртка висела на плечах грязными клочьями, кровь стекала из рассеченной брови, пятная разбитое распухшее лицо и капала с подбородка на пол.
— Ничего, тетя Свет, ничего, — бормотал он, морщась и шипя, пока Светка с причитаниями заливала ссадины и царапины перекисью. — Несколько дней и пройдет…
— Кто это сделал? Кто? — Светка чуть не плакала. — Я в милицию сейчас же звоню.
— Не надо, тетя Света. Они ушли.
— Да кто?! Ты их видел? Запомнил?
— Плохо видел. Они… Они такие похожие… одинаковые… Они к девчонке пристали. Я попросил отпустить. Они сначала смеялись, потом стали бить. А девчонка убежала. — Гриша попытался улыбнуться, но сейчас же сморщился — видно, разбитые губы болели.
— О Господи, рыцарь, надо же, — изумленно выдохнула Светка.
Мальчик помотал головой.
— Я не дрался. Я не умею. Они меня били, а потом… Потом испугались и ушли. Сами ушли. Не надо милицию, теть Свет…
— Да ладно, ладно, молчи. О боже, глаза… Твои глаза… Ты хоть что-то видишь? Руку мою сейчас видишь?
— Вижу.
— Каким глазом? Левым глазом видишь или нет?
— Не знаю.
— Господи…
Светка торопливо натянула на мальчика свою куртку, потащила его за собой.
***
Дверь, наконец, открылась, выпуская Гришу, перемотанного бинтами и облепленного нашлепками пластырей.
— Мамаша, зайдите, — сказал толстенький румяный доктор, выглядывая из кабинета.
— Я не… — начала было Светка. Покосилась на Гришу, осеклась.
— Ну, что, как? Как его глаза?
— Глаза — целы, — доктор перестал строчить в карточке; поднял внимательный взгляд на Светку.
— Ох, спасибо… А я испугалась… Эта жуткая рана… Я думала, что левый глаз может… Что он может ослепнуть на левый глаз, понимаете?
— Слушайте, мамаша, — доктор отложил ручку. — Вы переволновались. Вы что, забыли, что мальчик уже слеп? Полагаю, с самого рождения.
— Что?!
— Ну, ну… выпейте, — холодный край стакана ткнулся в дрожащие Светкины губы. — Вы ведь не могли этого не знать, правда?
— Я не… я не мамаша, — сипло сказала Светка. — Гриша приехал погостить, вчера…
— А, — кивнул доктор. Окинул Светку вмиг похолодевшим взглядом. — Странно, что вы не разобрались, что мальчик слепой. Следите за ним получше. А самое хорошее — оправьте обратно к матери.
— Гриша, — позвала Светка.
— Да, теть Свет… Вы чего передо мной рукой машете? Болит?
— Что? Ты видишь?!
— Ну да. Вы мизинец давно ломали?
— А-а… в школе еще… давно…
— Срослось плохо. Если болит, нужно припарки делать. Я дома покажу, как. А хотите, я вам его заново сломаю?
— Не надо! — торопливо сказала Светка.
— Зря. Потом срастилось бы правильно и вообще не болело. Ну как хотите. Домой пойдем? Я спать хочу.
— Гриша, а… — Светка осторожно заглянула в его лицо. Левый глаз наглухо закрыт жуткой багровой опухолью; правый… капля смолы… не горячей — застывшей, неподвижной, в которой не разглядеть точку зрачка. Слепой?! — Гриша, а кто сейчас идет по коридору?
— Женщина, — немедленно отозвался он, даже не повернув головы. — Красивая.
— Да? — Светка удивленно проводила взглядом грузную женщину, гулко захлопнувшую за собой дверь кабинета.
— У нее дочка болеет — она и волнуется. А так она музыку любит и хорошие книги. Она правда красивая. Вы разве не видите, тетя Света? А с дочкой у нее все будет хорошо. Правда. Пойдемте домой, а?
Шагнув из освещенного здания больницы на темную улицу, Светка запнулась о порог. Гриша поддержал ее под локоть — будто это она была слепой, а он — зрячим.
— Гриша, а что ты сейчас видишь наверху?
— Звезды, — послушно ответил он, не поднимая головы. — Как солнце, только маленькие. И птица летит — высоко. Она заблудилась и ищет дорогу…
Светка остановилась, запрокинула лицо к темному, наглухо затянутому низкими тучами небу, пытаясь разглядеть невидимое — звезды и птицу.
— Найдет? — робко, дрогнувшим голосом спросила она. Так, будто это сейчас было самым важным.
— Найдет, — уверенно ответил мальчик. — Тетя Света, вы все спрашиваете, что здесь, а что там… Это потому, что вы ничего не видите? Да? Хотите, я вас научу?
