Часть первая
ЗАТМЕНИЕ НЕБА
Сергей Игнатьев
ПИСЬМА УЛИССА
(новелла в письмах)
Nobody can tell you
There's only one song worth singing
They may try and sell you
Cause it hangs them up to see someone like you
Cass Elliot
Because all we really need to survive is one person who truly loves us.
LOST
1. Re: анимация
Ты вернула мне потерянную душу. Ты возвратила меня к жизни.
Звучит, быть может, излишне драматично, но, как ты сама писала мне, на это толкают нас драматические времена, верно?
Мне не хватает твоих глаз. Их озорной манящий блеск — будто ветер, наполняющий мои паруса.
Черт побери, у меня всегда было неважно по части всех этих поэтических метафор.
В конце концов, я просто солдат. Не больше. И не меньше.
Мы возвращаемся с войны.
Мы думали, что все оставили в прошлом. Но война продолжается. Всегда.
На той неделе причалили к острову лотофагов, что обретают забвение, поедая лотос.
Я сижу в баре на перекрестке Протейного проспекта и улицы Двудольной. Смотрю, как дождь стекает по стеклу.
Доедаю свой третий лотос. Усталый бармен в измазанном цветочной пыльцой фартуке лениво пощелкивает секатором за стойкой. Как бы намекает на то, что если мне захочется повторить — он тут. Рядом.
Щелчки секатора примешиваются к патефонным руладам. Незнакомка с пластинки низким грудным голосом поет про листья октября, что попарно кружатся у фонаря на углу казармы.
Я ем лотос по той же причине, по какой едят его все в этом баре. Все на этом острове.
Я хочу забыться.
Но как стереть из памяти все то, что я видел?
Все то, через что я прошел:
Ломаную линию траншей и копошение крыс по углам блиндажа, облака удушливого газа и терновые заросли колючки на ничейной земле. И как Ахиллес шел перед строем в начищенных сапогах, под посвист свирелей и барабанный рокот. И как Гектор вел в самоубийственную атаку в пешем строю свою вышколенную гвардию — и подавальщик пулеметной ленты стирал пот, молясь всем Богам сразу — за здравие, и за упокой, и за сохранение рассудка. И как мы прятались в одной воронке от ковровой бомбардировки своих же, ахейских цеппелинов — я и неведомый мне эфиоп с кожей, черной как смола, как мы тряслись с ним в обнимку, втягивая ноздрями смрад шинельного сукна друг друга, а когда налет закончился, он замахнулся на меня штык-ножом и я…
…А потом, как только все закончилось, как только мы вошли в Трою…
Они принялись делить пирог. Делить сферы влияния, распределять трофеи, набивать вещмешки. Всегда получается так.
Мне ли не знать?
Меня, конечно же, не обошли вниманием. В конце концов, я внес кое-какой вклад в их победу.
Но мне не нужны были — ни почести, ни слава, ни лавровые венки, ни железные кресты, ни золотые звезды.
Мне нужно было только одно — заглянуть в твои глаза. Поймать их лунный отблеск. Почувствовать твой запах — зыбкий и неописуемый, как лунная дорожка на волнах. Та самая, на которую мы смотрели из окон нашего дома. Прежде чем война разлучила нас.
В конце концов, они вняли. Возможно, опомнились. Возможно, устали от всех моих сложных интриг и комбинаций, недоступных их специальным военным мозгам.
Они отпустили нас домой…
Ангел мой, моя любимая, ловлю себя на том, что не должен писать тебе обо всех этих военно-полевых зарисовках, обо всех этих ужасах и прочем.
Ведь удел солдата — молча гибнуть за свою страну. К чему вся эта рефлексия, когда грозовое небо раскалывает красная ракета? Когда губы холодит латунный свисток, умоляя дать ему голоса — стать громогласным провозвестником лютой атаки, слепой ярости, резни и смертоубийства?
Но мы слишком близки, чтобы я мог скрывать от тебя то, что разрывает напополам мое сердце.
Потому, что мое сердце — это не моя личная собственность. Вроде как солдатский ранец, противогазная сумка или зажигалка, сделанная из гильзы безвестным умельцем из четвертой роты, убитым в первые дни осады.
Сердце мое — принадлежит тебе.
А война… Судя по всему, война продолжается. Всегда.
Наши корабли нуждаются в починке. Мы возимся с ними в порту от рассвета до заката.
Старина Госпел, стуча молотком, заводит свои заунывные гимны. Толстяк Хич пыхтит, перетаскивая бочки. Братья Полиши, работая двуручной пилой, обмениваются перчеными шутками. Все при деле.
Только Тунец и Притворщик, как обычно, отлынивают. Помнишь их? Самые отчаянные из моих ребят. Отпетые головорезы. Первый дрыхнет в гамаке, ссылаясь на то, что его боевым ранам необходим покой. Второй часами слоняется по городу в поисках женщин. Мотивирует это примерно тем же.
Я не хочу им мешать. Я мог бы приказать — и они бы встали по струнке, грудь колесом, глаза навыкате, зад подобрать! — как в старые добрые времена.
Но кому это надо теперь? Ведь война закончилась…
Закончилась ведь?
На следующей неделе мы отправляемся. Мы пойдем на северо-запад. Через остров циклопов. Надеюсь, нам не пригодятся наши боевые навыки.
Следующая точка — остров Эола. Если дело выгорит — совсем скоро мы с тобой увидимся. Молюсь об этом всем Богам. Даже тем, что с рождения меня ненавидят.
Я устал воевать. Я просто хочу вернуться к тебе.
Не дает покоя мысль — скольких моих людей заберет лотос?
Сколько из них решит остаться здесь? Сидеть в баре где-нибудь на углу Протейного и Двудольной. Смотреть на слезы дождя, стекающие по оконному стеклу. Слушать, как лениво щелкает секатор бармена. Жевать пряно пахнущие лепестки. Пытаться покончить с прошлым.
Я мог бы приказать им, но всех нас уже тошнит от приказов.
Мечтаю лишь об одном — как можно скорее увидеть тебя.
2. Re: вальвация
Ты придаешь ценность моей жизни. Наполняешь ее смыслом.
Я писал тебе про некоторые проблемы, которые возникли у нас с мехами Эола.
Чуть позже к ним прибавилась еще одна. Так называемые Laestrygones, местный аналог proletarius, судя по всему. Ребята страсть как любят покидать булыжниками в проходящие мимо их островка суда.
Коротко говоря, у меня теперь остался один корабль.
Сейчас я сижу в шезлонге на берегу острова Circe, или как называют ее мои неискушенные в языках товарищи «Кирка». Ох уж мне эти филологические каламбуры!
Черные Chuck Taylor сочетаю в своеобразном, на любителя, ансамбле с джемпером Lacoste, джинсами Lonsdale и солнцезащитными очками Dunlop.
Пляжный бармен, забавный парнишка в гавайке с цветными рыбками и с кокетливым хвостиком, зазывал меня попробовать местные аналоги Daiquiri и Mojito. Но ты ведь знаешь мое отношение к этому бородачу в вязаном свитере? С одной стороны, он безусловно классный. С другой — ну сколько можно?
В итоге заказал локальный эквивалент Blue lagoon. Почувствовал себя немного zachary quinto пополам с clive barker, если ты понимаешь, о чем я, хе-хе.
Не хмурься, дарлинг! Я знаю — ТЫ понимаешь. Как никто другой.
В общем, такой приятный лазоревый цвет — я просто не смог устоять… По-моему, даже у нас, на нашем острове, так не умеют смешивать.
Как давно это было, мой вечно сияющий неоновый маячок, моя мерцающая константа! Ты помнишь? Forever and ever.
Как же меня тянет домой…
Впечатления от коктейля — неплохое послевкусие, хотя немного отдает тиной.
Впрочем, на этом острове все слегка отдает тиной.
А еще — тут совершенно выдающаяся популяция свиней.
Боже мой, да их тут сотни — они повсюду!
Мы гостим у волшебницы, заправляющей островом.
Было довольно пышное представление-встреча, всем на шею вешали венки-леи, полуголые девчонки, фейерверк, бесплатная выпивка, шведский стол…
Но я постоянно забываю, как ее зовут. Что-то такое специфическое, местное. Надо будет уточнить.
Она довольно мила, хотя и несколько провинциальна.
Ужасно смешно! Сейчас вокруг меня повсюду бегают такие смешные поросята. С хвостиками спиралькой, с розовыми пятачками. Воняют ужасно, но до чего забавные!
Тебе бы они понравились.
Думаю вот, не прихватить ли с собой парочку, порадовать тебя?
А вообще, помнишь, как писал наш любимый Erlend Loe, «верю, что никто не должен быть один. Что нужно быть с кем-нибудь вместе. С друзьями. С любимыми. Я верю, что главное — это любить. Я верю, что это самое главное»
Тут я полностью согласен.
Главное — удержаться от составления списков.
Помнишь? Помнишь? Моя светлокипучая юркая рыбка. Нервная дуга моей осциллограммы…
Что я сегодня видел:
1) Большое количество свиней.
2) Много смешных маленьких поросят.
3) Спящего в гамаке Тунца.
4) Притворщика с новой пассией, из местных.
5) Донышко примерно шести бокалов невероятно лазоревой Blue lagoon.
6) Собственные кеды на фоне невероятно лазоревого моря.
7) Тень от пальмы на подробной карте острова Circe.
В таком, примерно, ключе…
Или, если развивать мысль о внутреннем мире, это может выглядеть, например, так…
Что я хочу:
1) Вернуться к тебе.
2) Вернуться к тебе.
3) Вернуться к тебе.
4) Вернуться к тебе.
5) Вернуться к тебе.
6) Вернуться к тебе.
7) Вернуться к тебе.
Как-то вот так.
Мой клубнично-дофаминовый микс. Мой личный карнавал, звенящий колокольцами, манящий пестроцветьем огней и архетипов, плюющийся огнем. Праздник, который всегда со мной.
Не волнуйся. Прибудем в срок. С троянскими трофеями, островными магнитиками на холодильник и живыми поросятами.
Главное, чтоб мои парни не отмочили очередную дурь в своем стиле.
Если им пришло в голову раскупорить мех с ветрами Эола, ожидая найти там некоторое количество денег — отчего бы им вдруг в ходе плавания не захотеть буженинки, да?
Впрочем, я на них не сержусь.
Мы с ними вместе слишком через многое прошли, чтобы теперь пенять им на дурные манеры. Хотя некоторым не помешало бы почаще мыться, хе-хе.
Представляешь, недавно видел у амбара жирнющего хряка — ну один-в-один Толстяк Хич! Даже родинка на лбу в наличии. И губа нижняя так же оттопырена.
Надо будет найти Хича и устроить им с хрюкающим двойником очную ставку — будет ужасно смешно же!
Так лень все делать…
Мои ребята разбрелись по острову, кто куда. Мы, по правде сказать, слегка разомлели от жары и местного гостеприимства.
Но главное, что я хочу сказать — совсем скоро, милая моя, мы будем вместе!
Ты — как флакон клюквенной Stolnaya, который закусываешь фисташковой fruitella. Ты — как Дикая охота на бескрайних полях седой от снега Rusland, гоняющая средь немых долин и обледенелых сосен остатки la grande armee, golden horde и wehrmacht моего сердца. Ты — как danza macabra среди обугленных руин и загруженных трупами телег моей души. Как страшно-веселый dia de los muertos сахарными черепами и леденцовыми мослами стучащийся в мои сны.
Ты — Grand Guignol моей жизни.
Ты — моя единственная звезда и путеводная нить. Мы были созданы для того, чтобы вовремя найтись.
Я ужасно по тебе скучаю.
3. Re: продукция
Вчера мы ходили в Ад. Искать прорицателя Тересия.
Намазались печной сажей, оделись в облегающие черные трико. Прицепили фальшивые рога, чтобы местные не попалили.
Хотели узнать, как нам, наконец, попасть домой.
Было весело и страшно.
Приколись, у них там реально пожар. Сто тысяч миллионов лет.
Мы думали, что там что-то типа видеоряда из клипов Кредл оф Филс, типа как вокализы Мерлина Мэнсона, как ранние Чилдрен оф Бодом, как поздние Ин Флеймс… Мы были готовы ко всему.
Но то, что мы увидели, детка, — это было… как «Аншлаг» в черно-белых тонах. Как Балабанов с похмелья. Как все бесконечно длинные годы русской истории в кратком переложении по ролям артистов Хабенского и Безрукова, надышавшихся гелием из воздушного шарика.
Это было ужасно.
Я никогда не был особо праведным парнем. Но, если уж совсем честно — не хотел бы оказаться там вновь.
Все эти ребята, которые приходят под утро, звонят в дверь… Такие, знаешь, в белых рубашках с коротким рукавом и с брошюрами под мышкой? «Вы слыхали Благую Весть?»
Короче, я пересмотрел свое отношение к некоторым вещам.
Тересий сказал, что мне надо встретить людей, не знающих моря, и среди них учредить почитание владыки морской стихии.
Я сразу явственно это увидел… День Нептуна. Борода из стекловаты, корона из фольги, тельняшка, трезубец из швабры. Похоже, будет несложно.
Кивнул заслуженному призрачному человеку, мол, усвоил.
Спросил: не сглазил ли кто меня?
Он сказал: я зациклился.
Я сразу явственно это представил… Я катаюсь на трехколесном велике по кругу шапито в красно-золотой расшитой безрукавке и красной феске с кисточкой. Я — медведь. Во рту у меня — рыба. Похоже, будет непросто.
Я спросил: насколько долгим будет мой путь?
Бывалый призрачный человек сказал: на все воля Рока.
Я знал, детка.
Детка, я знал!
Рок ведет меня по жизни. Тяжелый рок. Тяжелый — от слова «хард».
Это мой кандидатский сценарий. Это лофофора Вильямса в горшках на подоконнике и псилоцибиновые грибы на тонких ножках, танцующие поверх ковра на стене. Это кружевной чулок, скользящий по бледной ноге. Это прямое попадание в голову битой для лапты. Зис из май манифест. Это наша тема.
Так и надо. Только так.
Следующим утром мы отчалили. Взяли курс мимо острова сирен.
Моя идея, конечно. Специально, чтобы послушать.
Парням я приказал заткнуть уши, а себя велел привязать к мачте.
Извечное мое любопытство!
Ты же знаешь — я живу этим.
Это как ящик энергетиков, выпитый залпом. Как сливное отверстие раковины, которое всасывает в себя все. Как пачка бенгальских огней во рту, которую ты прикуриваешь небрежным движением кисти. Это как нарядиться плюшевым хомяком и прыгать с тарзанки.
Или наоборот.
Это Рок. Это хард-рок.
Это тяжесть и жесть.
Ритм нашей жизни.
Скоро увидимся, детка. И когда мы увидимся — первым делом я напою тебе этот трек. Может и не зря их все так нахваливают, этих сирен?!
Надеюсь, все эти веревки выдержат.
4. Re: акция
…Мы мгновенно среагировали на перемену ветра. Стали действовать.
Взяли курс вест-норд-вест. Я мерил шагами палубу, заведя руки за спину, левой ладонью крепко обхватив запястье правой. До крови кусал губы в ожидании шторма.
Приказал ребятам взять марсели на гитовы, закрепить. Затем спустить и свернуть бом-ливер.
Волны уже наседали на самую палубу, грозя слизнуть шлюпки.
Пробили пять склянок. Я приказал перевернуть шлюпки и наложить на них штормовые найтовы.
Когда пробило шесть, вахтенные уже крепили бизань.
Я спустился в кубрик к своим парням, пропустить рому.
В кубрике загибался от чахотки Госпел.
— Как ты, сынок?
— Загибаюсь, кэп.
Фонарь болтался, высвечивая его обтянутое кожей лицо, бликовал на наших клеенчатых дождевиках. В его неверном свете лицо Госпела напоминало лик Смерти со средневековых гравюр.
В носовой, позади оснований битенгов, было черным-черно. Казалось, там таится чудовищный кракен, сотканный из тьмы, воровато тянет к койке Госпела свои нитяные щупальца.
Ветер ревел в снастях. Волны били в наветренный так, что казалось — порвут к черту бимсы и обшивку.
Шпангоут, пиллерсы и переборки — ныли и скулили, будто плакальщицы.
Фок-мачта рвалась из мертвой хватки бимсов, всякий раз окатывая облаками водяной крупы, секущей щеки.
После трех склянок ночной вахты, я приказал: «Всем наверх! Паруса убавить!»
Ветер вбивал дыхание обратно в глотку.
Мы шли под кливером, фоком и гротом. Фок я приказал спустить.
Луны было не видать за плотной мантией туч.
Гребень волны с грохотом обрушился через фальшборт — тоннами воды, фосфоресцирующим сиянием. Сбил с ног моих ребят, разбросал их.
Я приказал зарифить грот. Мы спустились под ветер, и пошли с попутным под одним зарифленным кливером. На момент завершения маневра ветер стал таким мощным, что мы не смогли лечь в дрейф.
Понеслись вперед. На крыльях шторма.
Между двумя погибелями.
Ветер атаковал — то слева, то справа, а затем ударил валом в корму, едва не развернув судно к ветру.
Мы шли навстречу Сцилле и Харибде…..
….На рассвете, когда мы оставили пролив далеко позади, я смотрел на пену, пузырящуюся на палубе с носа и кормы, настырно лезущую через якорные клюзы и поручни.
Я думал о том, что за эту ночь мы потеряли шестерых.
Думал о старине Госпеле, что все еще харкал кровью в кубрике. Держался.
Я думал то том, что даже если этот хотень, с ног до головы расписанный непристойными татуировками, насквозь проспиртованный и всеми видами венериных хворей изъеденный, смог сцепить зубы и не загнуться…
К черту все! Значит, получится и у меня!
А значит, мы будем вместе, любимая.
5. Re: эмиграция
Я развел пальцами планки жалюзи. Зажмурился на яркое солнце и пышную зелень за окном.
Чужое солнце и чужая зелень.
Как же хочется домой…
В дверь постучали.
— Да?
Вошел Полиш-Младший. Федора набекрень, макинтош нараспашку — ангельски красивый и наглый, как торгующий навозом коммивояжер.
— У нас проблемы, кэп.
Я смотрел, как пылинки пляшут в солнечном луче.
— Скажи, Малыш, тебя не тянет домой?
Он вознес стрелы бровей:
— Кэп…?
— Неважно, — я махнул рукой.
Направился к своему креслу.
— Тунец и Притворщик, кэп, — продолжал Полиш-младший. — Возникла проблема.
Не дойдя до стола, я остановился возле «бара».
Зажмурился, распустил галстук. Душно.
— Что эти хренадолы натворили на этот раз?
— Завалили двух быков, кэп.
Я называю «баром» крышку сейфа. Мы притащили его сюда из самой Трои.
Трофей победителей. Здоровенный стальной короб, усеянный заклепками. Вентиль размером с корабельный руль. Старое довоенное качество. Наши тогдашние противники были мастера по этой части.
На крышке сейфа стояло у меня с полдюжины разнокалиберных бутылок. Я придирчиво выбрал. Взял стакан и плеснул на два пальца «Медовухи Дюваля».
— Чьи это были быки, Малыш?
Он помолчал, как бы не решаясь начать. Я предложил ему выпить.
Полиш-младший залпом осушил стакан забористой янтарной дряни. Выдохнул:
— Быки Гелеоса, кэп.
Со стаканом в руке, я неторопливо прошествовал к своему креслу. Уселся в него, закинул ногу на ногу. Подпер подбородок кулаком.
— Кажется, у нас проблемы, кэп? — спросил Полиш-младший.
Пальцы его до белизны сжимали пустой стакан. Умный парнишка. Мог бы и не спрашивать.
Я не удостоил его ответом.
Проблемы — это сказано довольно мягко.
Мои ребята вальнули двух быков солнечного бога. Того, кому принадлежит этот остров.
Того, кто работает на самого Зевса.
Да, у нас определенно были проблемы.
Любимая, подумал я. Не думай обо мне плохо. В конце концов, все то что мы делали до этого и все то, что будем делать… Все это было ради одного — чтобы поскорее вернуться домой.
И я вернусь к тебе, чего бы мне это не стоило.
Я залпом добил свою медовуху и разбил стакан о стену.
Полиш-младший вздрогнул.
— Собирай всех, Малыш, — велел я, выдвигая ящик стола.
Солнечный луч радостно блеснул на хромированной стали.
6. Re: генерация
Я почти пришел в себя. Знаешь, я строю плот. Я всерьез собираюсь свалить отсюда.
От глянца черно-белых фотографий, журнального глянца и душных запахов жасмина и вермута….От ухоженных рук и вкусных книг….
Я пытаюсь думать об этом и пытаюсь НЕ думать об этом.
Мне нужна хорошая слега. Очень прочная. Очень крепкая.
Из нее я сделаю мачту.
Я собираюсь выпутаться из этого…. Из ремней с блестящими пряжками, уютных страз и искрящихся шарфиков…. Из вечных НЕТ…или да….
Из душного плена дорогой косметики и прогулок под дождем….
У нее такое красивое имя…. И, главное, редкое…Ее зовут Каллипсо…. А тебя?
Как зовут тебя?
Ведь я помнил это. Когда-то… Я помню…. НЕТ… ? или да))))
Кофейни, суши-бары и пустые кинотеатры и многоточия одиночества….НЕТ НЕТ НЕТ или…..да?))))))
………….И ходить по асфальту босиком и отрицать все что признают другие и фотографировать жизнь пить кофе в фаст-фудовских закусочных мимоходом греть ручки в автобусе слушать что любим любить тех кто нас никогда не полюбит и ощущать что жили уже не раз и плакать плакать и смайлики смайлики и пьем как сергей александрович ееессс материмся как владимир владимирович эээммм и каждый в глубине себя и каждый в себя глубине читаем взахлеб не чувствуя друг друга по запаху проходя мимо не узнаем своих экстравертно бегущих слезинок ведь смеемся над любой мелочью интровертно плачем о любой ерунде прикрываемся мишурой и кутаемся серпантином чтобы в куче бумажек не найти выдранное с корнем сердце сжигаем то что было дорого и собственную память на газовых горелках ощущая себя кем угодно только не собой огромным ластиком стирая память когда ты онлайн нервно дрожат ресницы попросить бы у кого то немного тепла под стук трамвайных колес на запах кофе идя по листьям октября по нотным тетрадям в свинстве душного света моих сигарет в глазах отразилась осень и лужи и сахар на блестящих губах от дождя в стакане виски ржавые волосы под лепет из телефонной трубки у которой маникюрными ножницами отрезан провод еще вчера еще в прошлой жизни в карамельном полонезе ванильных грез затягиваясь тобой и выдыхая бездной расходящихся тропок ОХ СВЯТЫЕ УГОДНИКИ КАК ЖЕ БЕСИТ ЭТО ВСЕ КАК ЖЕ НЕОБХОДИМА ОЧЕНЬ ПРОЧНАЯ И КРЕПКАЯ СЛЕГА ЧТОБЫ ВОТ ТАК ПРЯМО ВЗЯТЬ И СО СТРАШНОЙ СИЛОЙ УЕ……..
УЕ
Уеуеуеуеуе
Уе…………………
Уехать отсюда. Я собираюсь уехать отсюда.
Я строю плот.
Осталось немного. Осталось только сделать мачту.
Скоро мы будем вместе, любимая.
7. Re: интеграция
Не верится, что мы, наконец, будем вместе.
Родина встречает меня нестерпимым жаром солнца. Сладкой вонью падали. Пощечинами ветра.
Раскаленный белый шар в небе и злой ветер, бьющий в лицо песком и мусором. Ветер раздувает полы дастера, хочет сорвать шляпу, песок звенит по черным стеклам очков-консервов.
Песок набивается в рот, хрустит на зубах.
Я натягиваю на самый нос край выцветшего платка. Поудобнее перехватываю за ремень перекинутый через плечо вещевой мешок. Направляюсь к свиноферме.
Невысокая оградка, выбеленные солнцем стены, ржавая бочка для дождевой воды, чахлый садик.
Фермер узнает меня. Его зовут Эвмей.
Он видал меня в лучшие деньки. Когда я заправлял тут всем. Когда все было иначе, и все здесь было в порядке.
Что они сделали с моей страной?! Ублюдки.
Но… Я дома!
Дома.
Без меня тут все покатилось по наклонной. Полный бардак.
Фермер угощает меня яичницей с двумя ломтиками подгорелого бекона. Едим с одной черной сковородки, подцепляя засапожными ножами.
Я отсыпаю ему последние из монет, что берег на черный день. Затем проверяю обоймы. Направляюсь в город.
Старикан Аргус, любимый мой старый пердун, выкусывает блох на парадной лестнице. Полуслепой, кудлатый, полуживой — узнает меня несмотря на весь маскарад. По запаху.
Вскидывается, радостно тявкает раз-другой… и лохматым седым кулем валится на землю.
Бедняга Аргус — он был слишком стар для всего этого дерьма. Не выдержало сердце.
И за это — они мне тоже заплатят.
Портупеи с кобурами славно прикрыты дастером. Шляпа, платок и защитные очки скрывают лицо. Никто меня не узнает. До поры.
Я собираюсь навести порядок на этом острове, мать его. На моем гребаном острове.
Я вернулся домой.
Иду к тебе, любимая.
