Максим Тихомиров
ХРАНИТЕЛИ
— Ну что ж, поздравляю, Аксель, — сказал доктор. — У тебя коулрофобия. Тяжелый запущенный случай.
— Я так и знал, — ответил я и шмыгнул носом.
Звук получился что надо: трубный и оглушительный. Ну, нос у меня тоже замечательный. Круглый, красный, а еще он светится в темноте. Если сжать его в пальцах, он издает резкий звук, словно гудят в клаксон. Носом я пошел в отца.
Фамильная, так сказать, черта.
Доктор оторвал взгляд от моей истории болезни (на голограмме лицевой стороны моя растрепанная бледная физиономия в обрамлении копны волос и имя: «Аксель Белл, 14 ст.л.») и пытливо уставился на меня линзами многочисленных микроскопов, заменявших ему глаза. Он явно видел меня насквозь. Змеевидные пальцы его рук, каждый с мелким глазком на конце, были способны заглянуть в любое отверстие любого тела. Сейчас они ритмично сплетались и расплетались, не отводя, впрочем, от меня своих взглядов. Большие мягкие уши доктора едва заметно шевелились: он прислушивался к ритму моего сердца. Раздувшиеся ноздри сверхчуткого хоботка, занимавшего большую часть лица врача, ловили весь спектр неслышных ароматов, которые продуцировали железы моего тела.
Просто детектор лжи, а не доктор.
Но я умел обходить такие детекторы. Для этого мне не пришлось тренироваться. Эти навыки в мое тело вложили мои родители. Вернее, отец. Качества, необходимые ему по роду своей деятельности, включали хладнокровие и невозмутимость. Поэтому пульс мой участился ровно настолько, насколько было нужно для прохождения теста, потовые железы отклонились от обычного режима работы на необходимую величину, зрачки расширились и сократились вновь, как того и требовала ситуация.
Доктор удовлетворенно кивнул самому себе, члены комиссии вздохнули, вложив в этот единый вздох приторное сочувствие и неподдельное облегчение, а я поздравил себя с победой.
Подумаешь, коулрофобия!
А то я раньше не знал о своих непростых взаимоотношениях с клоунами. Пфе!
Тем более, что добрый доктор заблуждался, хотя я и не стал его разочаровывать. Мне светил тюремный срок или исправительные работы, и виной этому были угадайте кто? Верно — клоуны.
Но унылой перспективе провести несколько ближайших лет в праведных трудах на благо обществу появилась вдруг некая альтернатива — и я не стал ею пренебрегать. Пусть даже она предполагала прохождение психиатрической экспертизы
Клоунов я вовсе не боюсь.
Я их ненавижу.
***
Мой отец был клоуном, а я ненавижу своего отца.
Все очень незамысловато и абсолютно логично.
Казалось бы, сложно ненавидеть человека, которого совсем не знаешь — а поди ж ты. За что, спросите вы? За то. За то, что он — клоун. И за то, что именно он стал моим отцом. То есть все сложилось бы иначе, родись я на борту корабля-шапито. Но вот на аграрной планете клоуненку расти непросто. Среди сверстников-пахаренышей, сверстников-сборщиц и сверстников-винодельцев он выделяется сильнее и ярче, чем желтая кверголла в прайде обычных, сине-фиолетовых. И все тумаки достаются угадайте кому?
Правильно. Мне.
Гены цирковых доминантны по отношению к генам остальных человеческих профессий. Простые сельскохозяйственные труженики — не исключение. С точки зрения закрепления признаков в ходе эволюции это логично.
Бродячие цирки весьма напоминают цыганские таборы далекого, дозвездного еще, прошлого. Маленькие группки-изоляты, бережно хранящие свою уникальную культуру в окружении однородного в культурном отношении прочего человечества. Даже сейчас, в эпоху всеобщей толерантности, к цирковым относятся с подозрением и легкой неприязнью.
Независимые, не привязанные ни к одному из миров, кочующие в своих неприступных кораблях-шапито среди звезд в бесконечном гастрольном турне, которое длится год за годом, век за веком, цирковые вынужденны иметь крепкие яйца…простите, превосходный генотип. Общество стало терпимее, а генинжи творят настоящие чудеса — и теперь инцест больше не считается извращением, а оба пола давным-давно абсолютно равноправны в способности к деторождению. У мужской пары рождается неизменно мальчики. У лесбийского дуэта — исключительно девочки. У смешанных пар по-прежнему рулят законы того странного монаха с прародины человечества. Доминантный аллель, рецессивный, сибсы, пробанды… вся положенная чушь, в общем.
Поэтому моя мама, добропорядочный агротехнолог, глава однополой пары, вместо того чтобы в любви и нежности зачать, родить и воспитать приличную маленькую девочку-агронома, поступила иначе. Она умудрилась поругаться со своей половинкой из-за какого-то пустяка, в сердцах хлопнула дверцей семейной ракеты и махнула на большую из лун нашего тихого и спокойного Скоруса. «Я просто хотела посмотреть представление,»- говорила она потом не раз за бокалом вина. Она мечтательно улыбалась при этом, гребаная сучка, и больше меня в эти моменты ее ненавидела только Селия, моя мачеха.
Жесткое расписание гастрольного тура увлекло корабль-шапито к другой звезде, оставив местных жить воспоминаниями до прибытия в систему следующего цирка. Мать вернулась домой с гордо поднятой головой. К тому времени в ее утробе прочно, как и подобает порождению клоунского семени, угнездился я.
Мой папа был рыжим. Не знаю, было бы лучше, если бы мать переспала с белым клоуном. У меня бледное лицо с широко лыбящимся ртом, красный шар на месте обычного носа и копна непослушных, вечно растрепанных огненно-рыжих волос. Телосложением я похож на грушу, а размер стопы еще с самого моего малолетства заставлял маму нервничать и отправляться в длительное скитание по обувным магазинам.
Мать изо всех сил старалась выпятить мою непохожесть на соседских детей. Как будто одной внешности мало! Нет, она еще и одевала меня соответствующим образом. То, что для всех остальных было маскарадными костюмами, стало моей повседневной одеждой. В моей гардеробной висела целая коллекция аляповато-ярких мешковатых балахонов, огромных пышных жабо, дурацких шляп с цветами и перьями, белых перчаток, а на обувных полках рядами стояли огромного размера ботинки с длинными носами.
Неудивительно, что от ровесников я огребал все тумаки, какие только возможно. Взрослые показывали на меня пальцами. Учителя смотрели с сочувствием. Доктора — с любопытством.
Я не жалуюсь. Я привык.
Драчунам давал сдачи, любопытствующих игнорировал, в школе старался, с врачами подружился.
Жить стало немного проще. Считать меня уродом так и не перестали, но мне было наплевать.
Каково быть клоуном, я давно уже понял. Осталось разобраться, зачем мне им быть, и кто в этом виноват?
Генетика может дать ответ практически на все вопросы в жизни. Просто иногда ей надо немножко помочь, решив некое социальное уравнение с участием некой неизвестной персоны. Настало время как следует поскрипеть своими клоунскими мозгами.
Чем я благополучно и занялся.
Время от времени в систему залетали цирковые корабли. Возможно, и мой отец был на одном из них. Мать никогда не говорила, как назывался цирк, которому я обязан своим появлением на свет. Впрочем, ничего сложного не было в том, чтобы узнать это самостоятельно. Я рассчитал день своего зачатия, влез в архивы местного филиала представительства Транспортной сети и выяснил, что этот день приходится на месяц визита «Большого цирка Тускарелли» в систему Скоруса. Список команды корабля-шапито отсутствовал. На мой запрос инфотека ответила, что информация является конфиденциальной. Определенные подозрения на этот счет у меня появились уже давно.
И я отправился снова пытать маму.
***
— Я не стану называть тебе его имя, — как и раньше, ответила мне мать, наливая себе из большой заиндевелой бутылки. Как обычно в это время дня, она была уже изрядно навеселе, и горлышко бутылки выбивало о край стакана замысловатую переливчатую дробь.
— Но почему, мам? — в который уже раз спросил я. Она попыталась оставить вопрос без ответа, как делала всегда. Я привлек ее внимание, засунув палец целиком себе в ноздрю — клоунский нос позволял запросто проделывать подобные штучки. Маму это бесило, а я об этом знал.
Мама поморщилась и скомандовала:
— Аксель, немедленно прекрати! Ты поранишься!
— Дет, баб, и ды эдо здаешь, — возразил я. Но палец из носа вытащил — а следом за ним потянулась гирлянда цветных платочков, которые тоже запросто там помещались, не мешая дышать. Я давно это обнаружил. Все-таки нос был особенный, клоунский.
Спасибо папе.
У моего тела, опять-таки благодарение моему неизвестному родителю, обнаружилось еще немало особенностей. Например, меня можно было лупить как боксерскую грушу, а мне все было нипочем. Боли я практически не чувствовал — пружинисто подскакивал с земли, по которой меня валяли недруги, и давал им сдачи.
А кулачищи у меня тоже были клоунские — а значит, что надо.
— Имени твоего отца я тебе не скажу, — мама, покачиваясь, подошла вплотную и наклонилась ко мне, легонько коснувшись пальцем моего носа. — Он уважаемый человек, и я не хочу, чтобы ты отнимал у него время ради удовлетворения собственного любопытства.
От нее пахло вермутом и цветами — утром она работала в оранжерее. Мама у меня чудачка. У нас мир-виноградник, и на весь наш сектор галактики именно Скорус славится своими винодельнями — и прекрасным вином.
— Клоун — уважаемый человек?! — фыркнул я.
Мама заговорщицки подмигнула мне и прижала к губам один из своих пальцев-культиваторов. Отсалютовала мне стаканом и залпом опрокинула его, даже не поморщившись.
Пить этиловый спирт на планете виноградников мама считала особым шиком.
Мама плюхнулась в кресло у камина и захрапела. Я вздохнул и укрыл ее пледом.
— Спасибо, солнышко, — пробормотала она, не просыпаясь.
***
Моя мама агротехник, и, как и положено на Скорусе, специалист по культивации винограда. Она — ценный кадр, и связана пожизненным генетическим контрактом с самой планетой. То есть если она попытается надолго улететь со Скоруса, через какое-то время недостаток местных минеральных веществ и микроэлементов в уникальном для Скоруса сочетании убьет ее.
Я генетически иной, благодаря отцу — но у мамы еще и юридический конртакт со Скорусом, в котором сказано, что и сама она и все ее потомки до энного колена являются собственностью колонизационной корпорации виноделов, освоивших когда-то, полтысячи лет назад, эту планету. Так что если я сорвусь в бега, то меня быстро отловят и насильно вернут домой. Позориться мне не хотелось. Так я и жил в доме, который был для меня не самым подходящим домом во вселенной.
Цветы — мамино хобби. Это делает маму странной в глазах соседей. Не тот факт, что ее хобби — цветы. Сам факт наличия у взрослой воспитанной женщины хобби вообще— и времени на него.
В школе нам говорят, что иметь хобби неестественно. Неестественно потому, что это — нефункционально. Так обычно про хобби и говорят: нефункционально. Глупо тратить время на какое-то постороннее занятие. Ведь если родители вступают в брак, как и положено, опираясь на прогноз Селектора, то когда запланированный ребенок появляется на свет, родители уже точно знают, кем он станет, когда вырастет. Ни о каком хобби речи не идет — ведь такому человеку сама его работа будет приносить абсолютное удовлетворение.
Так вот: маме ее работа удовлетворения не приносит. Поэтому год от года она относится к ней со все большей прохладцей, уделяя все больше времени своим цветам. Сменить же род деятельности в наше время не то что не просто — это практически невозможно. Ну посудите же сами — кем может еще работать агроном, со своими-то руками, которые представляют сложнейший инструмент по уходу за растениями. Со всеми этими встроенными рыхлителями, ирригаторами и приспособлениями для подрезания и прививки мама, должно быть, выглядит для человека непривычного чудно. Но тут непривычных нет. Тут все при деле — так же, как и повсюду во вселенной.
Когда-то давно, в эпоху заселения галактического рукава, исследователи и колонисты были чрезвычайно стеснены в ресурсах, а посему не в состоянии были везти с собой к вновь открытым мирам все необходимое. А без механизмов — пусть даже самых простых, которые могли бы приводить в действие животные, — освоение планет становилось нелегким делом. Приручение местных животных, даже если таковые и обнаруживались на новых мирах, тоже было делом непростым. Использование самих колонистов в качестве грубой силы, разумеется, было признано нефункциональным.
Вы чувствуете, насколько популярно в нашем обществе и в наше время это словечко?
В ту далекую пору было решено убить сразу несколько грейзов единственным импульсом, и инициативу в свои руки приняли генетики и генинженеры. Смешные старинные опыты на плодовых мушках вдруг принесли наконец плоды, пусть даже это и случилось много столетий спустя после экспериментов того монаха.
Тогда как раз закончился период власти оголтелых религиозных ортодоксов, исповедовавших стагнацию всего и вся и провозгласивших лозунг «Стабильность. Умеренность. Традиции» своим девизом. Наступил новый Золотой век, пусть даже причины нового расцвета науки и галактической экспансии были вызваны отнюдь не радужными обстоятельствами.
Солнце материнской планеты человечества, Почвы, кажется, собралось на протяжении жизни двух поколений, опережая график собственной звездной эволюции, превратиться в красный гигант и сбросить оболочку, убивая все живое в собственной системе. Измениться или умереть — таков был новый девиз той далекой поры.
И люди изменились.
Для повышения выживаемости вида оба пола сделали способными к деторождению. Необходимые в жизни профессиональные качества программировались в генетическом коде, и молекулярная защита нуклеиновых цепей стала не по зубам никаким мутагенам.
На скорлупках кораблей-ковчегов человечество расползлось по всему звездному рукаву, пустив корни на всех мало-мальски пригодных для колонизации планетах. Ни один из новооткрытых миров не смог устоять перед натиском адаптированных к выживанию в любых условиях поселенцев.
И вот прошло пятьсот лет по календарю давно сожженой собственным солнцем планеты. Каждый из миров населен исключительно подходящими его специализации особями постчеловеческого племени: Скорус — виноградарями и агротехниками, Гефестарион — металлургами и молотобойцами, похожими на подгорных коротышек из старинных, доколониальных еще, сказок, Океанида — стремительными рыбьими пастухами и фильтрователями планктона…
Все функционально. Все при деле.
И только один клоуненок оказался посреди виноградного рая, непонятно что там забыв.
Так странно ли, что он растет социопатом?
Вам удивительно?
Мне — нет.
***
Как я оказался по ту сторону закона? Ну, история не особенно длинная, но не слишком и красивая. Меня не особенно красит, во всяком случае.
Началось все с того, что мне понадобились карманные деньги. Я пошел и сказал об этом маме. Она оторвалась на мгновение от своей гидропоники и, откинув с лица перепачканной в удобрениях клешней прядь модифицированных волос, посмотрела на меня своими синими-пресиними глазищами с сияющими фасетками оптических усилителей в глубине каждого из зрачков.
Эти волосы — сплошные анализаторы влажности-температуры-давления и прочей необходимой уважающему себя агротехнику ерунды. Выглядит диковато — но это вы еще пчеловодов с Прополисада не видели. А я видел. На круглогодичной Агротехнологической ярмарке в третьем астероидном кольце у них павильон. Меня мама туда возила, совсем еще маленьким, пока еще интерес к своей работе не потеряла, и ей было, что на ярмарке выставлять.
Давно это было. Но я запомнил.
— Аксель, милый, — сказала мама. — Если тебе нужны деньги, придумай, как тебе их добыть.
— Хорошо, мама, — ответил я и отправился добывать.
Чуть позже шериф говорил маме:
— Милая Катрин! Мы, ваши соседи по Агривальдау, понимаем, как трудно вам с женой воспитывать нестандартного ребенка. Мы очень хотели бы помочь вам в адаптации Акселя к нашей жизни. Вы же и сами видите, что он выходит из-под контроля, и чем старше становится, тем сильнее это заметно.
— Конечно, — ответила мама, покачиваясь и балансируя стаканом с плавающими в прозрачной жидкости кубиками льда. — Он другой. Это и невооруженным глазом видно.
Шериф доверительно наклонился к маме и понизил голос.
— Он нефункционален.
Мама фыркнула. Я фыркнул. Шериф укоризненно посмотрел на нас.
— А то я не знаю, — сказала мама.
Шериф был образцовым плодом мужского гомосексуального брака: крепкий, плечистый, абсолютно уверенный в своей правоте. Без страха и упрека. Ручищи-фиксаторы. Глаза-прицелы. Язык, который, если свернуть в трубочку, превращается в духовое ружье, стреляющее колючками с парализатором. Спорить с таким и объяснять ему что-то совершенно бесполезно. Я и не стал, когда он изловил меня в коттедже соседей, где я искал какие-нибудь ненужные им деньги.
Пальцы шерифа до сих пор тисками сжимали мочку моего уха. Но мне не было особенно больно — мы, клоуны, народ не слишком чувствительный.
Мочку другого уха осторожно, с выражением сосредоточенной брезгливости на лице, держала кончиками пальцев мама.
— Присматривайте за ним, сударыня, — сказал шериф на прощание и откланялся.
Мама задумчиво обвела взглядом бескрайние виноградники, раскинувшиеся на склонах холмов до самого горизонта под зеленоватым небом Скоруса.
— Аксель, мой малыш, — сказала она, прикончив содержимое своего стакана. — Тебе должно быть стыдно.
— Мне стыдно, мама, — сказал я, поморщившись. Один из встроенных в мамины пальцы буров раздражающе ковырял мое ухо. — Я больше не буду.
— Стыдно не потому, что ты решил добыть деньги таким вот — очень, кстати, незаконным, способом, — словно не слыша меня, продолжала мама. — В нашем сонном царстве предопределенности и всеобщей запрограммированности, — она широким жестом обвела раскинувшуюся вокруг пастораль, — любая инициатива заслуживает всяческого поощрения, даже если эта инициатива преступна. Ты молодец уже в том, что хотя бы попытался самостоятельно решить проблему, и необходимость преступить закон тебя не остановила. Стыдно же тебе должно быть за то, что ты попался.
— Да, мама, — понурив голову, ответил я.
— Но тебе не должно быть стыдно из-за того, что ты отличаешься.
Мгновение мама смотрела на меня на удивление трезвым взглядом.
А я удивленно таращился на нее.
— Ты сейчас надо мной издеваешься? — спросил я.
— Ничуть, — ответила мама. — Вот когда наряжала тебя во все эти смешные костюмы — тогда да, я издевалась. Но в результате ты вырос мальчиком с характером. Не надо меня ненавидеть за это.
Минуту я смотрел на нее, переводя взгляд на свои большие неспециализированные руки. Руки почему-то сами собой сжимались в увесистые кулаки. Потом разжимались снова.
Сжимались.
Разжимались.
Потом я улыбнулся.
— Я не в обиде, мам, — сказал я. — Теперь мне это даже нравится. Знаешь, как они все от этого бесятся?
— Знаю, мой мальчик, — сказала мама. — Они терпеть не могут все непонятное. Все нефункциональное. Меня это забавляет.
Сквозь окно, не выходя из дома, на маму в упор смотрела Селия. На миг мне показалось, что взгляд ее полон ненависти.
Но это оказалось лишь осуждением. Мало кто способен на ненависть в наше время генетического ограничения негативных эмоций.
— Я горжусь тобой, сынок, — сказала мама. — А теперь иди и придумай, как еще можно достать деньги.
***
Как может заработать денег подросток-клоуненок на скучной планете сельскохозяйственного профиля?
Правильно.
Работая клоуном на вечеринках.
Я ненавижу клоунов.
Но решил попробовать. Ниша была не занята. Цирковые корабли посещали систему едва ли раз в полгода, и то посетить их представления могли далеко не все. У нас небогатый мирок, а цирковые знают себе цену. Они уникальны.
Я вспомнил, что тоже один-единственный в своем роде.
Отыскал в инфотеке («честность и прозрачность — лучшая политика и залог добрососедства!») сведения о ближайших соседях и их детях. Достал из гардероба самый нелепый из своих нарядов. Начистил самые уродские из ботинок и отполировал их до блеска. Напихал в нос всякой смешной чепухи.
И заявился на скромное празднование дня рождения дочки соседей-отжимщиков, маленькой очаровашки-отжимашки с огромными, как рабочие поверхности прессов, и очень функциональными ступнями.
Соседи впали в ступор, а девочка разревелась, когда я осыпал всех конфетти из хлопушек и полил фонтанчиками сладкой воды из модифицированных слезных желез.
Меня вежливо выставили на улицу, вручили грош и попросили больше никогда к ним не приходить.
Разглядывая пластиковый кругляш моей первой в жизни заработанной монеты, лежащей у меня на ладони, я чувствовал, что процесс сдвинулся с мертвой точки.
Через неделю меня пригласили на празднование совершеннолетия сына-плугаря суровые пахари с соседней улицы.
Им понравились мои неумелые трюки, и люди-плуги долго хлопали мне широченными лопатами своих копательных ладоней. Они порекомендовали меня своим знакомым.
У первого гроша в копилке в виде странного розового существа с плоским круглым носом, которую мамины предки притащили с собой еще с той самой планеты у погасшей звезды, появились друзья схожего номинала.
Через год, когда корабль-шапито «Большого цирка Тускарелли» совершил посадку в кратере большей из лун Скоруса, грошей накопилось как раз на билет на представление.
Недолго думая, я стащил у мамы ключи и угнал семейную ракету, взяв курс на манящие огни одного из самых знаменитых странствующих цирков галактики, гастрольный тур которого включал в себя посещение сотен звезд.
Пришло время для знакомства с папой.
***
Если быть кратким — я добрался до луны без особых проблем и только немного помял ракету при посадке. Запарковал ее в тени у борта корабля-шапито и отправился покупать билет.
Денег хватило тика в тику.
Я провел целый день, катаясь на аттракционах, разглядывая диковины в палатках, поедая сладости и вкусности, о которых прежде и не слышал.
Я посмотрел Большое Шоу Тускарелли на главном манеже корабля-шапито, который сиял тысячами цветных огней посреди ослепительного света и чернущих теней пустынной луны. Огромное колесо обозрения, и гигант-Хаммерджек, и Стреляющая До Небес Пушка — я посмотрел на все это.
В какой-то момент того странного дня я понял вдруг, что все то, что я привык с детства ненавидеть болезненной, смешанной с неукротимым влечением, ненавистью, начинает теперь, после близкого с ним знакомства, мне нравиться.
Эта мысль не вызвала у меня отторжения. Напротив, она мне понравилась. И вместе с этим пришла горечь осознания того, что через пару часов подойдут к концу эти замечательные сутки, и билет, который словно волшебный ключ из сказки, открывал сегодня для меня все без исключения двери в этой кочующей стране чудес, превратится в обычный пластиковый прямоугольник с аляповатой картинкой, изображающей полуодетую девочку на шаре.
Я погрустнел было, но потом яркий вихрь бесконечного праздника закружил меня в хороводе новых чудес.
В мрачном вакуумном шатре гадалка с генетически усиленной до абсолютного предвидения интуицией, заглянув в хрустальный шар и разбросив пасьянс на картах суперТаро, предсказала мне в скором будущем долгую дорогу.
Не то чтобы это меня насторожило, но внутри защемило в предвкушении встречи с неведомым.
Повсюду сновали пышно разодетые униформисты. Тут и там факиры в высоченных тюрбанах и расшитых звездами мантиях распиливали фривольно одетых красоток, и почти настоящая кровь лилась рекой из-под зубьев пилы. Жонглеры лихо перебрасывались тысячами острых, хрупких и раскаленных предметов, не переставая улыбаться. Клоуны задирали толпу зевак и друг друга. Танцевали слоны, неслышно трубящие за стеклянными шарами вакуумных шлемов — в отличие от цирковых, немодифицированные животные с планеты-прародительницы, вывезенные кораблями-шапито еще на заре экспансии, не были приспособлены к жизни в безвоздушном пространстве.
А вот мы, клоуны, запросто могли часами не дышать, и декомпрессия была нам нипочем.
Небеса! Я сказал — «мы?!»
— Сказал, — услышал я голос внутри своей головы и обернулся.
Он стоял совсем рядом — огромный, толстый, с копной непослушных рыжих волос. Таких же, как у меня.
— Здравствуй, отец, — сказал я.
— Называй меня папой, сынок, — сказал Маркоус Тускарелли, капитан Ржавчина, клоун-навигатор фамильного корабля-шапито.
Пара клоунов-адьютантов замерла у него за спиной.
— Как ты узнал, что я тут? И как вообще узнал меня? — спросил я. — Я видел тебя в инфотеке, но то ты, а то я. Меня в инфотеке так просто не найдешь.
— Звонила твоя мама, — ответил отец. — Просила тебя встретить. И не обижать. А теперь пойдем-ка, выпьем чего-нибудь и поговорим.
— Айда, — согласился я.
— Эй-эй! — ткнул меня в плечо гигантским кулаком в форменной боксерской перчатке мой отец. — Ты же не думаешь, что я всерьез стану поить тебя крепкими напитками? Я в курсе, сколько тебе лет.
— Мама сказала?
— Точно!
Час спустя в капитанской каюте корабля шапито, полной подушек, табачного дыма и тяжелых драпировок, не оставив без внимания обширный бар с миллионом сосудов всех форм и размеров, в части из которых наполнявшие их жидкости и газы искрились, бурлили и взрывались крошечными фейерверками, отец, окутанный облаками пряно пахнущего дыма из огромного кальяна, вещал:
— Понимаешь, сынок, дело тут вот какое, — он затянулся и выпустил огромный клуб сизого дыма. — Мы, цирковые, последний оплот земной культуры. Уж так сложилось в ту далекую пору, когда колонисты плотно вцепились в свои мирки — а потом настолько сжились с ними, что уже не могли покинуть их надолго.
— Как мама? — спросил я.
— Именно, — кивнул отец. Его огромное жабо лежало на необъятном животе. Животе был туго обтянут красно-белым полосатым балахоном, от чего отец был похож на небольшой воздушный шар. Он затянулся вновь, раздуваясь еще сильнее и бешено вращая глазами. Это было смешно, и я попробовал повторить. Получилось, и отец оглушительно расхохотался.
— Весь в меня! — проревел он.
Я скромно пожал плечами.
— Так вот, — продолжал отец, — единственными представителями людского племени, которые изменились недостаточно для того, чтобы быть навеки привязанными к планеткам, оказался цирковой люд. На сей момент во всей галактике осталось десять странствующих цирков. Мы специализированы и изменены лишь настолько, чтобы без вреда для себя переносить все трудности нашего бесконечного путешествия. Мы не только развлекаем затосковавших в серости своих будней рудокопов, сеятелей, рыбаков, сынок — нет! Мы несем от мира к миру новости, послания, знания. У нас самые обширные и полные базы данных — потому что мы пустились в странствие еще до того, как началось поспешное бегство и поспешное же изменение генотипа, которое оказалось непросто, а порой и невозможно обратить вспять. И только у нас, цирковых, сохранилось все многообразие человеческих генов — неизменных, закрепленных и усиленных. Мы — Хранители, сынок.
Я слушал его, и многое становилось понятным.
— Ну вот, — сказал отец, посмотрев на огромный, в форме луковицы, хронометр. Потом перебросил его мне. — Держи, сын. Подарок. Твой билет аннулирован, и тебе пора убираться обратно на свой затхлый виноградник. Передавай привет маме. Рад был познакомиться.
Я почувствовал, как кровь ударила мне в лицо. Я не верил собственным ушам.
Отец улыбался мне в лицо.
— Что, сын, хочешь меня ударить? — спросил он. — Так ударь. Ну? Слабак!
Я стиснул кулаки.
— А еще у тебя дурацкое имя, — сказал отец. — А-а-ксе-ель!!!
И я ударил. С правой. А когда он упал, как подкошенный, развернулся и, не помня себя, вышел вон.
Снаружи меня ждали клоуны, подпирая стену шапито.
Клоунов было двое. Рыжий и белый. Классика.
И они от души намяли мне бока, пока засовывали в расписанную слонами и эквилибристками ракету канареечного цвета. Клоуны отвезли меня на Скорус и сдали маме с шерифом.
— Нападение на представителя вольного государства, межпланетного подданного, трансгалактического капитана, облеченнного властью, исполненного заслуг! — наперебой кричали клоуны. — Требуем от имени оного наказать!
Мама просила шерифа оставить меня дома, но тот был непреклонен.
— Совершено тяжкое противоправное деяние, сударыня Катарина, — терпеливо отвечал он маме, растрепанной, как кроха-горобей после хорошей драки за лучшие ягоды, и готовой, как и положено маме, до конца сражаться за своё непутевое чадо. — Мы обязаны собрать судилище. Преступлены границы человеческой морали, сударыня Катарина. Ваш сын должен понести наказание.
Несмотря на разъяренный вид, держалась мама очень хладнокровно.
— Я не против того, чтобы Аксель понес заслуженное наказание, — сказала мама шерифу. — Но я требую, чтобы были учтены все обстоятельства дела. Мальчик рос без отца, в неблагоприятной для него среде, ежедневно испытывая затруднения в адаптации, и разумеется, встреча с родителем стала для него шоком, который и повлек сей неприятный инцидент. Я полагаю, необходимо проведение экспертизы — для изучения состояния психического здоровья ребенка.
Шериф посмотрел на маму с невольным уважением. Потом глянул на меня, и взгляд его потяжелел. Я потупил глаза, но успел заметить мимолетную торжествующую улыбку на мамином лице. Потом она снова стала очень серьезной и очень сердитой.
Шериф пожевал травинку и смерил меня взглядом.
— Выбор у тебя невелик, сынок, — сказал он. — Или тюрьма, или… А твоя мама, мальчик, очень мудрая женщина. Она желает тебе только добра, пусть даже и столь странным способом. Надеюсь, пострадавшая сторона не будет против подобной экспертизы?
Клоуны, вверившие меня в цепкие клешни правосудия, синхронно помотали головами.
— Пожалуйста! — проверещал рыжий.
— Сколько угодно! — пробасил белый.
— Если парнишка окажется ненормальным, как мы…- сказал рыжий.
— Вы уж отдайте его нам, — продолжил белый.
-Ему с нами будет хорошо! Точно! Наверняка! — закончили клоуны хором.
Шериф покачал головой.
— Шуты дело говорят, сынок. Тут тихая планета, и боюсь, это не лучшее место для такого бунтаря, как ты. Сударыня Катарина, вы же понимаете, что я прав?
— Давайте-ка дождемся суда, шериф, — сказала мама.
Но я увидел, как взблеснули искры радости в глубине ее глаз.
И все сомнения, вся досада и обида вдруг разом ушли, как и не было их никогда.
— Хорошо, шериф, — сказал я. — Что я должен подписать?
***
Когда-то, на заре колонизациии, на Скорусе был быстрый суд. У местных даже сохранилась поговорка: «Суд на Скорусе скор». Хотя на всем Скорусе никого не судили уже лет триста — с того момента, когда верное поведение аграриев закрепилось в четырех поколениях.
«Суд на Скорусе скор. За завтраком тебя вяжут копы, к обеду твое дело рассматривает судья, а перед полдником тебе уже вынесен приговор. Никаких проволочек.»
Так говаривали старожилы, которые оставили нас три стандартных столетия назад. Вместе с длинноствольными бластерами, ограблением магнитных дрезин и чемпионатами по нелегальным шашкам это осталось лишь одной из легенд галактического фронтира, не более того.
С тех пор законы морали никто уже не нарушал, а должности шерифа и судьи оставались хоть и обязательными, но скорее номинальными, нежели практичными. Порой случались мелкие происшествия, семейные размолвки, да и стихия временами ускользала от планетарного бюро погодного контроля, заставляя хранителей права развивать хоть какую-то деятельность до поры, пока все снова не возвращалось на круги своя — в размеренное скучное русло сонных будней солнечного сельскохозяйственного мирка.
Так что моя выходка стала для судебной системы всего Скоруса своего рода вызовом.
— Коулрофобия? Я не силен в терминологии, — сказал судья, изучив заключение экспертной комиссии.
— Клоуны, ваша честь, — пояснил я. — Они сводят меня с ума.
— То есть ты их боишься? Они страшат тебя? Властвуют над тобой? Заставляют тебя делать всякие несвойственные человеку, недостойные человека вещи? — допытывался судья.
— Нет, ваша честь, ответил я. — Еще чего не хватало! Позволю я кому-то себя властвовать! Я просто не особенно люблю клоунов. Вернее сказать, совсем их не люблю. Совсем-совсем. Ну вот ни капельки.
Я показал на пальцах, насколько я не люблю этих проклятых клоунов.
Судья хмыкнул. Он был молод, и приобретенные от своих родителей судей-знания еще бурлили в его неспокойной от гормонов крови. Ничего, через год-другой включившаяся генетическая программа приведет его темперамент в нужное состояние хладнокровной сдержанности. В чем-то судьи напоминают нас, клоунов. И подростковый период тоже бывает у всех.
Терракула меня пожри! Я что, сказал — «нас»?!..
О небеса.
Я меняюсь
— Оборжаться, — сказал судья после моих пояснений. — Это еще хуже, чем расизм. В твоем случае — ауторасизм. Ты как какой-нибудь зеленокожий ррухианин, который чувствует свою ущербность перед ррухианами полосатыми и ненавидит за это своих собратьев…но прежде — самого себя. Для ррухиан это естественное поведение, но ррухиане — не люди, а агрессивный пассионарные дикари, которыми управляет не логика, но гормоны. А мы — люди. Для человека такое поведение ненормально. Кузнецу не за что ненавидеть другого кузнеца. Завидовать — да, это естественно. Зависть — механизм самосовершенствования. Но ты не завидуешь. Ты ненавидишь.
— Я никому не завидую, ваша честь, — сказал я. — Мне просто иногда кажется, что мне не место здесь.
— А где тебе место, Аксель Белл? — спросил меня судья.
— Не знаю, — пожал я плечами. Шмыгнул клоунским носом. Чихнул, высморкав из левой ноздри растрепанного радужнокрылого птиурга. Вынул из кармана полосатого балахона хронометр-луковицу, а прежде выпустил побегать пару ухозаек, белых, с такими розовыми носиками, ну вы знаете, да?
Прелесть какие крошки.
Никто перед ними не устоит.
Селия и половина суровых аграриев в зале суда пустили слезу умиления. Мама, сегодня совершенно трезвая, смотрела на меня очень серьезно. Одними губами она шепнула мне: «Удачи, сынок!».
Цирковые во главе с моим отцом оценивающе разглядывали меня со скамьи обвинения, ковыряя в красных носах, пуская ветры, жонглируя секаторами и пушистыми отчаянно мяукающими зверушками о четырех лапах и хвосте, названия которых я не знал.
— Ладно, — сказал наконец судья. — Комиссия судебных экспертов признает тебя, Аксель Белл, четырнадцати стандалет от роду, сына от незарегистрированной связи Катарины Белл, агротехнолога, би, Агривальдау, Скорус, состоящей в официальном браке с Селией Белл, агротехнологом, гомо, и прочая, и прочая, — и Маркоуса «Ржавчины» — о небеса, вы серьезно? «Ржавчины»?! — Тускарелли, клоун-навигатор, корабль-шапито «Большой цирк Тускарелли», порт приписки Кочующий Экспедиционный корпус Земли, неформат, не числится, не состоит, не попадает, не подлежит — о, даже так?..
Судья озадаченно почесал затылок под буклями парика-инфотерминала. Собрался, подтянулся и продолжил уже более официальным тоном:
— … признает невменяемым вследствие подверженности коулрофобия, каковая подверженность и побудила подсудимого к произведению противоправных действий в отношении сотрудников творческого объединения «Большой цирк Тускарелли» и причинении им своими действиями физического вреда…
Тут папа, левый глаз которого был изрядно подбит, пустил струйки слез, а его подчиненные повторили действия капитана.
— … и морального ущерба…
Поток слез превратился в многоструйный водопад. Послышались дурашливые рыдания. Осуждение на лицах моих соотечественников постепенно сменилось улыбками. По рядам собравшихся волной прокатились смешки, и судью некоторое время не было слышно.
— … постановляет: подсудимого Акселя Белла приговорить к курсу принудительного лечения от указанной фобии методом постепенного сближения с объектом оной, для чего подсудимому предписывается в течение года сопровождать сотрудников творческого объединения «Большой цирк Тускарелли» в их гастрольном туре с возможным продлением срока наложенного наказания на неограниченный период по желанию и взаимному соглашению заинтересованных сторон. Приговор вступает в силу немедленно.
Оглушительно ударил деревянный молоток.
Цирковые обступили меня, хлопая по плечам своими ручищами и отпуская непристойные шуточки. Мама с трудом пробилась сквозь многоцветный барьер их грушевидных тел.
— Аксель, сынок, — сказала мама на удивление ровным голосом, хотя видно было, как она взволнована. Сколько я ни всматривался в ее лицо, так и не мог определить, счастлива она все же или расстроена. — Ты летишь прямо сейчас, я уже обо всем договорилась с твоим отцом. Не хочу долгих прощаний. Знай, что я люблю тебя, и буду ждать тебя здесь всегда.
— Летим вместе, мама, — сказал я.
Она покачала головой.
— Мне не место там, сынок. Так же, как тебе не место здесь. У каждого из нас свой путь в жизни, и сейчас они расходятся. Пора прощаться. Надеюсь, я как следует подготовила тебя к твоей новой жизни, Аксель, мальчик мой.
— Да, мама, — сказал я и обнял ее. — Я буду очень скучать.
От мамы пахло цветами. Запаха алкоголя сегодня не было. Она вся была посвежевшей и обновленной. Это было непривычно, но я видел, как счастливо сияли глаза моей мачехи. Что ж, пусть у них теперь все будет хорошо, подумал я.
— Я рада за тебя, сынок, — шепнула мама мне в самое ухо.
— Я люблю тебя, мам, — шепнул я ей и почувствовал, как дрогнул голос.
Отец, огромный, рыжий и громогласный, обнял меня за плечи и пристально посмотрел маме в глаза.
— У нас все получилось, дорогая, — сказал он. — И именно так, как ты и спланировала.
Мама кивнула, и папа поцеловал ее. Потрепал меня по рыжим патлам.
— Смышленый малец, хоть имя у него и дурацкое, — сказал он. — Ты правильно его воспитала. С ним все будет в порядке, любовь моя. Я обещаю.
— Убирайтесь прочь, вы, клоуны, — улыбнулась нам мама.
Микролинзы ее глаз подозрительно блестели.
Через мгновение ракета, полная клоунов, унесла меня к моему новому дому.
Туда, где «Большой цирк Тускарелли» готовился стартовать к следующей звезде на своем бесконечном маршруте сквозь звездный рукав, чтобы напоминать скучному функциональному и рациональному человечеству о том, что они все еще люди.
Мне было по пути с кораблем-шапито.
И с папой.
Нас ждали звезды.
