Часть четвертая ПОЛНОЕ ЗАТМЕНИЕ
Ольга Краузе СТИХИ
***
Призрак сочится по трещинам серой земли. Рана гноится, а зуд называется бред. Будь же, что будет, прощайте, мои костыли. Светлые лица — покуда шагаем на свет.
Не покидай меня, я без тебя не могу! – Глотка орет, раздирая свой крик докрасна. Конь мой пасется на поле, на том берегу, белый, крылатый, из дальнего детского сна.
Звезд мегапиксели где-то роятся извне, строят свое представленье о наших мирах. В сердце стучит пустота уже тысячи лет, не зарастает в груди моей эта дыра.
А из дыры пробиваются травы на взлет. И вырывается песни звериный оскал. А из глазниц жаркий пурпур — репейник цветет, вот жажда жизни, которую ты так искал.
Вот утоленье — утроба набита землей. Матрица памяти что-то для клона хранит. Легкая нежность скользнула по ребрам змеей, и придавил ее рухнувший метеорит.
Грохнет о Землю и выйдет из капсулы Бог, лапой железною грунта на пробу возьмет. В легкой коррозии плохо залеченных ног в лабораторных анализах, что Он поймет?
Но Он же Бог и на где-то угасшей звезде будет посеяно новое племя мое. Все это было когда-то давно и не здесь, вот почему мы друг друга всегда узнаем.
Виталий Придатко ДЕВОЧКА —ЗОЛОТИСТЫЕ КОСЫ
Ей было пять, может, месяцем-другим больше, и запекшиеся от зноя губы, и курносый веснушчатый нос, и огромные синие глаза в опушке густейших лисьего цвета ресниц, — удивительно шли ей, как и протершиеся на больших пальцах ног сандалики, и прилепленный слюной к коленке подорожник. Кажется, у нее все же был день рождения не так давно: по крайней мере, в левой руке девочка держала веревочку с запылившимся желтым воздушным шаром. Белой краской был намалеван бравый астронавт, протягивающий звезду. «…ем Рожд…» — виднелись слова с того места, на котором я стоял, дурак дураком в полной броне, то ли слишком везучий, то ли заслуживающий доброй трепки от паскуды-судьбы. Но, может быть, это был и не ее шарик — в городе творился сущий бедлам, от бесполых было не протолкнуться, в небе черным-черно сделалось из-за всех этих агиток: «пол — ложь», «разделенные суть измышление извне», «единство бесполого мироздания»… и в весь этот котел — полк десантуры, причем миролюбивое меньшинство сбило нам сразу два антигравка… Нитка от шарика была намотана на заклеенный позеленевшим пластырем пальчик. Рыжая, как огонек. Я уже говорил? Да, да, золотистого, яркого цвета, который не слишком портила давно не мытая головенка. Две косички топорщились выбившимися волосками. Девочка удивленно смотрела на меня; ей явно до этого не доводилось разглядывать бравую десантуру Союза Планет столь близко. В правой руке она держала гранату — не привычную плазменную, или там доисторический осколочный раритет, нет — пресловутую «миротворицу» бесполых, якобы «телепортирующую мишень прямиком в безопасное для всех заинтересованных сторон место». Граната была слегка помята, но выглядела слишком опасно, чтобы… Ну да, я открыл шлем. Иначе как можно было объяснить ребенку, что находочку следует аккуратно положить на место и предоставить взрослому? Сказал тихонько: брось, деточка; она только смотрела, недоуменно задрав лохматые бровки. Пришлось повторить громче, молясь, чтобы никто из бесполых — или наших добровольцев-содействующих — не услышал и не открыл огня по этому закутку. Да. Кричал. Лицо — кажется, перекосилось. Бросила! Выронила. Потянулась другой рукой к шарику, а на пальчике… было кольцо от гранаты. Я только надеюсь, что когда-нибудь увижу ее, увижу, что она жива, что хотя бы в этом они не лгали… Да. Я осознаю, что у меня больше нет глаз.Юлия Рыженкова УКУС ЗМЕИ
Она смотрела, не мигая. Всего лишь маленькая черная дыра, окруженная светлой каймой, парализовывала волю, впрыскивая страх в мышцы будто яд. Еще пять минут назад она чувствовала себя гордой и смелой, но сейчас готова была целовать стоптанные ботинки, валяться в пыли и делать все, что прикажут. Приказа не было, была ватная тишина, все звуки куда-то делись, и даже сердце замерло. Она не успела ничего понять, лишь почувствовала укус змеи в лоб. А он просто перешагнул через худенькую девочку с ранцем, вышедшую на улицу с непокрытой головой, закинул за плечо «калаш» и продолжил патрулировать улицы своего города.Сергей Игнатьев ГОРЕЛЬ С ЛЕДЕНЦАМИ
За окнами кабака воет вьюга. Внутри парко, душно, дымно. Пахнет чесноком, спиртом и потом. Тапер под звон кружек играет на фисгармонии «расскажи снегурочка, где была». Двери скрипят. В клубах пара входят двое. Идут к стойке, стаскивают с плеча карабины. Снимают зипуны, малахаи, защитные очки. Один — рябой, с рыжей бородой. Второй совсем малец — белесый пух по щекам: — Тепло ль те, батюшка? Кабатчик, потирая кружку полотенцем, кивает: — Знамо согреваэ. Тебе тепло ль? — Горели бы, — басит молодой. — Продрогли. Кабатчик разливает: — Али скитальщики? — Охотники. С-под пятнашки сутки хрустим. Опрокинули по стопке. «Еще!» За окнами воет метель. Тапер наяривает «марш снеговиков». — Сморозили ково? — Мохнача, отец. Кабатчик крякает. Разговоры смолкают. Тапер, прекратив играть, самокрутку отцепил от губы, ушанку заломил: — Брешете, отморозки! — Инея! — хмыкает рыжий. — Скользни сам глянь! Здоровый зверюга — еле трос берет. Зипуны хватают, на пургу спешат — глядеть заметаемую поземкой рыже-бурую тушу, притороченную к вездеходу: — Гля, Фрол, не намели! Впрямь мохнач! Кабатчик кулаком об стол: «Угощаю!». Тащит пирог с ягелем, киселя тимьянного, медвежье жаркое, пряников смоляных. — Леденцов бы, батя, — улыбается младший. — У мохнача-то гон нынче. Как вылез — росту немерено! Бивней полдюжины! Трубит! Думаэ, все — сугроб! — Не на тех напал, — рыжий опрокидывает рюмку. — Чем слепили-то, братва?! — Гранатой, — смеется молодой. — Ветер знаэ, как вышло! Свезло. — Ай, снежно! — Ну, дела! — Мохначей лепим, ты подумай! — Так, наледь, и Мороженщика словим, — ржет тапер. — Да подледную субмарину, ы-ы-ы! —Снега ли! Еще и лето вернется, — скалится кабатчик. — Кончай мести! Давай любимую мою сыграй, про снежинку! Гуляет народ, кружками звенит. Окрест простынями полей, искристыми льдами, хвойными дебрями раскинулась земля родная. Дремлет под вой вьюги. Бродят твари, берут случайных путников. Треск, выстрелы, рев, вой, крик — забирает Пурга. Хороша ли, плоха — а своя. Другой нет.Елена Ивченко ДЕЛО КОЛДОВСКОЕ
Никто в Старых Вязах не знал, откуда он взялся, колдун. Он просто был — всегда, жил в лесу за оврагом, внушал, как положено, страх и благоговение. Когда Ташка была маленькая, она часто у матери спрашивала: а как колдуна зовут, что он ест, почему не ходит ни к кому в гости, почему бороду бреет… Мама в ответ только хмыкала, отмахивалась: вот пойдёшь прокалываться-то — сама у него и спросишь. От странного слова становилось не по себе, в животе делалось пусто, а в голове — прохладно. Старшие сёстры хихикали, переглядывались лукаво. Потом Ташка подросла — и уже не спрашивала, всё рассказали подружки шёпотом, всё расписали: и как пыхтит злыдень тебе в ухо сзади, наваливается, и как стыд твой у тебя в середке больно лопается, наружу красным выливается… Слушать было и сладко, и противно, не слушать — невозможно. Просватали Ташку за Терёху, мельничьего сына из Коробов, что за лесом: родители сговорились, а она-то жениха и в глаза не видела. Но знать про себя было приятно: взрослая уже, девушка, невеста… Да, к тому же, мельница, жизнь безбедная будет, в достатке. Свадьбу, как положено, назначили — в червне, на другой день после Ташкиного 16-го рождения. Но до свадьбы, как водится, — к колдуну. Без этого никак: иначе разозлится изверг, нашлёт неродицу, засуху, жуков поганых. Вон Анку юродивую пожалела мать, не пустила к колдуну прокалываться — так в деревне в тот год все поля град побил… Прогнали их из Вязов тогда, всю семью Анкину, и дом сожгли. Вот выкинет колдун «красный флаг» — честь и почёт девушке, что в чистоте себя до свадьбы сберегла. А нет — так ни свадьбы не будет, ни жизни: забьют такую камнями да дрекольем. Правда, на Ташкиной памяти не бывало этого: видно, блюли себя девушки достойно. Потому и отбоя от женихов в Старых Вязах не было, с дальних хуторов даже сватать приезжали, и так брали, без приданого вовсе — колдунова «печать» дороже приданого почиталась. Она вошла — и застыла на пороге: грязные ноги босые, взмокшая от страха пегая чёлка, круглые совиные глаза, руки комкают старую простыню… Он вздохнул, кивнул, молча указал ей на стул. Вышел в сени, возился, позвякивал чем-то. Ждала, скручивая нервно в кольцо нижнюю губу, чувствовала в животе пустоту, в голове — прохладу… Вошёл — палец перемотан тряпицей, через плечо — ветхая простыня, на ней алая кровяная клякса расплылась… Глядела на его руки, все в белых рубцах и шрамиках… Поняла. Рванулась. Схватила эти увечные пальцы, бережно поднесла к губам… Целовала. Он смотрел недоумённо, чуть жалостно. Прильнула вдруг, прижалась, пыхнула огнём — как с горы вниз полетела: возьми! Мотнул головой, оторвал от себя, указал на дверь: уходи! А если останешься — так навсегда. Со мной. Хочешь? Заглянула в глаза, налитые звериной тоской, провела рукой по худой безбородой щеке… Ташка в деревню так и не вернулась, да и колдуна с тех пор никто больше не видел. Болтали, конечно, всякое. Но дело ж колдовское, тёмное… А Терёха той же осенью женился: мало ли в Старых Вязах хороших девушек…Геннадий Ядрихинский НЕ ПОДСТКАЖЕТЕ, КОТОРЫЙ ЧАС?
— Ну зачем?! Зачем ты спросил у меня именно это?! Ведь ты мог спросить что угодно. Есть ли Бог? Как излечить СПИД? В конце концов, ты мог спросить выигрышную комбинацию какой— нибудь лотереи? Но тебе нужно было узнать время! Время! Тьфу! Он был чокнутый. Это стало ясно сразу. Я встал и пересел на другое место. Благо в общем вагоне нас было лишь двое. Но мужичок оказался настырным. — Нет уж! Теперь постой! — со странным злорадством процедил он сквозь зубы. Он последовал за мной, сел напротив. Уже не имело смысла шуршать фантиком вежливости и я сказал, что думал: — Мужик, чего тебе надо? В выражении его лица ничего не изменилось. Он по— прежнему смахивал на сумасшедшего. — Ты спросил, и я не имею права не ответить, — сказал он. — Сейчас четверть седьмого. — Спасибо, только что— то ты напутал. Поезд выехал в половину седьмого, — ответил я. — Да, но десять минут назад мы пересекли часовой пояс. Потому сейчас снова седьмой час. И я просто не могу что— то напутать. Потому что знаю ответы на все вопросы. — Если ты знаешь всё, то почему на тебе потёртые кроссовки, а не туфли от Гучи? — Сынок, я не сказал, что знаю всё. Я лишь знаю ответы на все вопросы. Сейчас я узнал сколько времени. Вчера — как пройти к площади Победы. Разве мне надо это? Похмелиться ему надо. Я так подумал. — Хоть бы один спросил: «Ты не знаешь, как тебе разбогатеть?» или «Когда ты, наконец, сдохнешь?». Но все спрашивают только про себя. Или всякую ерунду, как ты. — Хорошо, всезнайка. Ответь тогда, какой номер билета выиграет в лотерее «Счастливчик» на этой неделе. Он иронично усмехнулся: — Слишком поздно. Ты уже задал свой вопрос. И больше я тебе ничего сказать не могу. Только один вопрос. Этот ограничитель мне не переступить. — Как жаль, — с сарказмом протянул я. — Тебе смешно. Не веришь. А я не буду тебе ничего доказывать. Я могу ответить на любой вопрос каждого, но только не на свой. И это мой крест. Ненужное, бесполезное знание. — Так попроси кого-нибудь спросить тебя о том, что тебе надо. — Бесполезно. Вопрос из чужих уст, он всё равно останется моим. В вагон ввалился парень в косухе на голое тело. Неожиданно он подскочил ко мне и прижал к шее ножик. — Деньги гони! «Просто дебильный какой— то день»,— подумал я. Чокнутый мужик напротив меня и вовсе рассмеялся. — Тебе смешно, придурок! — крикнул грабитель и перескочил к нему. — Я кажусь тебе смешным?! — Твою мать… Да. Остриё ножа полоснуло по шее старика. И человек, который знал ответы на все вопросы, умер.Тимур Алиев ПЕРСОНАЛЬНЫЙ АПОКАЛИПСИС
О наступлении конца света Георгий Победоноскин узнал из вечерних теленовостей. Президент с неизбежностью во взгляде сообщил, что апокалипсис состоится уже через сутки. Победоноскин вначале опечалился, а потом задумался. Если конец света наступает во вторник, а сегодня только воскресенье, на фига ему завтра идти на работу? В итоге поступил как страус: и сам не позвонил, и мобильный отключил, чтобы с работы кто не звякнул. Однако ночью ему не спалось. За окном хлестали выстрелы, с погромным звоном бились чьи-то стекла, истошно голосили женщины. Краешек неба багровел далеким пожарищем. Победоноскин же мучился вопросом — идти на работу или нет? Заснув под утро, он пробудился ближе к обеду. За окном мутно хмурился день и разносилось дружное хаканье — будто кто-то рубил дрова. Победоноскин прижал лицо к прохладному стеклу — участковый на пару с дворовыми хулиганами пинал ногами двух склочных старушек из соседнего подъезда. Вредные бабки раздражали и самого Победоноскина, однако избиение он поощрить не мог. Не то, чтобы этический кодекс не позволял, он ведь не робот какой с его законами робототехники, но ведь кто-то и его так может… Он даже приоткрыл форточку, чтобы высказать беспредельщикам свое фе, но вовремя спохватился. На то и конец света — каждый получает по заслугам. Старушкам и без того кранты — не сегодня, так завтра. Ни к чему вмешиваться в чужой апокалипсис. Он взглянул на часы. Час дня. Жаль, что не шесть, подумал он. Не выдержав, включил мобильник и набрал номер рабочего телефона. — У ап-парата… — чей-то неузнаваемо-пьяный голос терялся на фоне бьющейся посуды, женских взвизгов и нестройного хорового пения. — Ефимов, ты что ли? — с трудом узнал коллегу Победоноскин. — Вы че, на работе? Шеф вызвал?! — Хренушки, — гордо отозвался Ефимов. — Эт мы его вызвали. — Зачем? — поразился Победоноскин. — А за всем. Темную устроили. За отчеты. За выговоры… Отымели на совесть… — Ефимов, ты че, с утра уже принял? — Святое дело, брат Гоша… Гудим. У нас тут вахк… вакх… анналия. — А я тоже отвисаю, — похвалился Победоноскин. — На работу не вышел. — Э, брата-ан, без размаху мыслишь. Мелкий ты человек, Гоша… Грешить нужно крупно. Вот мы с Людкой и с Марьяной напоследок втроем решили попробовать… И отключился. 'Мелкий, мелкий', — обиженно забубнил про себя Гоша, однако, вытащил из шкафа приберегаемый на Новый год французский коньяк и от души плеснул себе полстакана. Но истинного удовольствия не наступило, мешал рассказ Ефимова про шефа и сведение счетов. А ведь что-то в этом есть, подумал Победоноскин. Человек должен разобраться с прошлым, уйти из мира без груза нерешенных дел. Пролистав телефонную книжку, он набрал номер бывшего одноклассника, с ходу выпалил: — Гнусный ты тип, Толстиков! Всегда хотел тебе это сказать. — Ты чего, Гоша, опух что ли? — опешил одноклассник. — Я не посмотрю, что конец света, подъеду и размажу тебя. — Ничего я не опух. Помнишь, во втором классе ты у меня болгарскую марку с самолетом стибрил? Думал, я не увидел. Помнишь? — Не помню я про эту ерунду. Двадцать лет прошло. — А я помню. — Ну и засранец… 'Правду говорить нелегко, но нужно', — подумал слегка обидевшийся Победоноскин, при этом радуясь, что снял с души груз давней невысказанной обиды… Глухой удар сотряс дом. С улицы понеслись хлопки и крики. Похоже, мародеры добрались до оружейного магазина на первом этаже, сообразил Победоноскин. Он и сам пару лет точил зуб на развешанные в витрине 'травматики', но потратиться душила жаба. Видать, не только его. Переждав разборки, Победоноскин выбрался наружу. Шаги гулко разносились по пустынной улице, заставляя самого Победоноскина испуганно вжиматься в стену дома. Решетку и толстенное стекло витрины выбили с разгона — мощным 'Бентли'. А чего жалеть дорогущую машину, если завтра ничего не останется? Осколки мозаичным ковром усеивали тротуар. Хрустя битым стеклом, Победоноскин подкрался к проему и, просунув лишь руку, наощупь потянул ствол с рифленой рукояткой. Щедрым жестом вытащил из кармана несколько мятых пятисот- и сторублевок, хотел вбросить внутрь магазина, но передумал — а зачем хозяевам деньги, если все равно конец света? Оглядываясь по сторонам, он на цыпочках побежал обратно в квартиру. Грозный и массивный на вид пистолет оказался пневматиком. Грезивший настоящим оружием Победоноскин разочарованно нахмурился и чуть не выматерился. Остаток вечера и половину ночи он пил коньяк и развлекался стрельбой по уцелевшим стеклам в доме напротив. Выбирал темные — там, где гарантировано не было хозяев. Сам не заметил, как заснул. Утром Победоноскин в недоумении обнаружил, что все еще жив. Не поверив себе, включил телевизор. С суровой усталостью во взгляде президент рассказывал, что апокалипсис благополучно пережит. 'Мы с честью вынесли это тяжелое испытание, — вещал он. — К сожалению, не все достойно вели себя. Уверен, общество даст оценку действиям таких 'сограждан'. Победоноскин вначале обрадовался, потом задумался. Если конец света закончился, то он опаздывает на работу. Чертыхнувшись, он спешно засобирался. На работе Победоноскину влепили сразу два выговора — за сегодняшнее опоздание и за вчерашний неприход. Шеф с лиловым синяком на пол-лица потребовал написать объяснительную и на полях добавил: 'лишить годовой премии'. На следующий день Победоноскину прислали повестку к следователю — кто-то настучал, что он стрелял по соседским окнам. А случайно встреченный на улице Толстиков демонстративно прошел мимо него.Елена Щетинина ЛЮБИТЬ СВОЮ РОЗУ
— Вы меня боитесь? — мягко спросил мужской голос за спиной. Она обернулась и смерила говорившего взглядом. — А надо? — решила она поддержать игру. — Если бы это было нужно, я бы не спрашивал, а пугал, — он верно понял ее приглашающую к игре реплику, и сел рядом. — А вы можете пугать? — усмехнулась она. — А что, непохоже? — парировал он. Она снова усмехнулась. — Нууу… — она отвела взгляд, как бы взвешивая, то, что собирается сказать. — Нууу… если бы… нууу… — …если бы все убийцы были бы похожи на убийц, хотели сказать вы? — он отразил ее усмешку как в зеркале. — А почему вы решили, что я говорю об убийцах? — прищурилась она. Он пожал плечами. — Ну были еще варианты — насильник, маньяк… Если бы вы думали, что я насильник — вы бы не вели себя так открыто… Она вздернула бровь. — …а на маньяка, — продолжил он, — я — увы — не тяну. — Почему «увы»? — кажется, она не умела улыбаться, а только усмехалась. — Маньяков любят… — а вот он улыбаться умел. — Нет, их боятся, — кокетливо покачала головой она. — Это плохие маньяки, — серьезно ответил он. — Неликвидные, некачественные… хиленькие, в общем. Настоящий маньяк должен привлекать, притягивать, манить… его должны обожать и идти за ним хоть на край света — даже если этот свет очень скоро погаснет… — Не, вы даже и близко не настоящий маньяк, — съязвила она. — Да, я даже и на хиленького экзамен бы не сдал, — махнул рукой он.***
Через полчаса они уже пили темное как кровь и такое же густое вино — а она пыталась разглядеть цвет его глаз, но это никак не удавалось. У нее была своя теория мужчин. Голубые глаза — легкий характер, зеленые — есть в них какая-то бабская стервозность, карие — надежность, но некоторая самоуверенность, серые — фантазер и мечтатель… Но ей никак не удавалось разглядеть цвет его глаз.***
Еще через полчаса он пригласил ее в гости — а она согласилась. Выходя из бара, она пыталась поймать его лицо в свете неоновой вывески, чтобы разглядеть цвет глаз — но это снова не удалось.***
В комнате был полумрак и прохлада — из приоткрытого окна тянуло ночной свежестью. Он включил приглушенный свет — и нежно улыбнулся куда-то в угол. Она обернулась, ожидая увидеть там человека — но взгляд встретил лишь тяжелую черную вазу, в которой стояла роза — в сумраке комнаты ее бутоны казались тоже черными, с тончайшими багряными прожилками. — Это мне? — спросила она. — Нет, это ты — ей, — улыбнулся он. — Красивая, — призналась она. — О да… — мечтательно произнес он. Он подошел к вазе и осторожно поправил стебель. — Я нашел ее… точнее встретил… после заварушки при Азенкуре. Солдату оторвало руку и отшвырнуло на розовый куст… а может, сначала отшвырнуло — а потом оторвало… — Какой ужас! — с чувством сказала она. — Да, ужас, — кивнул он. — Куст был весь в крови… В темной, густой крови — и казалось, что стебель и бутон одного цвета. Он нежно погладил стебель. — Кажется, что кровь до сих пор на нем, — шепотом сказала она. Он кивнул. — И я не знаю… — тихо продолжил он. — Я не знаю… мне показалось, что мы так похожи… что мы так близки… вы будете смеяться, но близки не как друзья, нет… а как брат и сестра… или даже более — как любовники… Вы смеетесь? — Нет, — честно сказала она. — Я просто очень люблю свою розу, — смущенно признался он. — Очень. Это странно? — Немного, — призналась она. Он покачал головой. — А мне кажется, что цветы заслуживают любви. — Их любят, — пожала плечами она. — Пока они свежи и ароматны, — снова покачал головой он. — Пока они не увяли. Пока они радуют вас. И пока они нужны вам. — Так же, как и людей, — снова пожала плечами она. — И людей так же, как и цветы, выкидывают на помойку, когда они отживают свой срок. — То люди… — туманно ответил он. — А это цветы… Он не смотрел на нее — а ей очень хотелось понять, какого же цвета у него глаза. Он гладил свой цветок нежно-нежно, словно его пальцы были бабочками — и она видела, как он выносил эту розу с поля боя, прижимая к запыленному и может даже и разорванному бронежилету. — Извините… — смущенно улыбнулась она. — Я не очень слежу за новостями и не совсем в курсе политики. А что, были какие-то боевые действия недавно? Он усмехнулся. — Боевые действия есть всегда. — А, ну да, ну да… — кивнула она. — Страны третьего мира… но я что-то не слышала об операции при Азенкуре. Это когда было? — В день святого Криспиана. — Что? — переспросила она и тут же рассмеялась. — А, вы шууутите! Думаете, что я сейчас удивлюсь? Я закончила два курса филфака, и кое-что знаю… Она показала язык и начала декламировать.— Сегодня день святого Криспиана; Кто невредим домой вернется, тот Воспрянет духом, станет выше ростом
При имени святого Криспиана. Кто, битву пережив, увидит старость, Тот каждый год и канун, собрав друзей. Им скажет; «Завтра праздник Криспиана», Рукав засучит и покажет шрамы: «Я получил их в Криспианов день». Хоть старики забывчивы, но этот Не позабудет подвиги свои В тот день; и будут наши имена На языке его средь слов привычных: Король наш…[2]
Она осеклась. — Король наш… — беспомощно повторила она и взглянула на него. Он стоял к ней спиной и осторожно гладил стебель розы. — Король наш Гарри… — тихо выдавила из себя она. Он не ответил. — Погодите… — медленно сказала она, — погодите… Но это же… это же… двадцать пятое октября… и Азенкур… Азенкур… битва при Азенкуре была… двадцать пятого декабря… — Одна тысяча четыреста пятнадцатого года от Рождества Христова… — подсказал он, не оборачиваясь. — Вы шутите… — она сделала шаг назад. — Зачем, — спросил он, не отрывая взгляд от своей розы. — Чтобы… чтобы было весело… Он повернулся. — Я похож на веселого человека? — спросил он. — Но… — еще один шаг приблизил ее к двери. — Видите ли… — тихо сказал он. — Я очень люблю свою розу… Последнее, что она увидела, когда он склонился над ней — были его глаза, как два черных-черных, с багряными прожилками, бутона.***
Он не сделал ни единого глотка — лишь вонзил клыки, и тут же, практически мгновенно, вытащил их. Немного подождал, когда все закончится, а потом аккуратно закатал рукава и вытащил из шкафчика длинные гибкие трубки, похожие на капельницу. Когда ваза наполнилась, он убрал трубки, принес полиэтилен, завернул в него тело и куда-то унес. Вернувшись через полчаса, он сел напротив цветка и стал нежно и осторожно гладить его стебель — то ли что-то напевая, то ли о чем-то рассказывая. Он просто очень любил свою розу.Тихонова Лариса СТАРИКАШКА СИД И ЗАТМЕНИЕ
Если бы не сломавшаяся ячейка криокамеры, старикашка Сид не болтался бы под ногами у следующей смены экипажа. И не пытался бы вырвать бразды правления у нынешнего боцмана – могучего, успевающего за десятерых, но совершенно неконфликтного унгурианца, которого Сид совсем замучил, доказывая, что у людской расы принято слушаться наистарейших. Уставший извиняться перед дезинформированным унгурианцем и отчаявшийся вправить мозги зарвавшемуся ветерану, капитан Бентон не раз пожалел, что давным-давно не списал боевого дедулю. Выход из создавшейся ситуации был один – уложить его обратно в криокамеру, а значит, придётся посетить ближайшую технически продвинутую планету и купить сгоревшую деталь. Ближайшей по курсу оказалась Тисса расы луноликих, о существовании которых Бентон даже не подозревал. Но космодромы на планетке имелись, на орбите с корветом связался автоматический диспетчер, поэтому капитан без тени сомнений приказал сажать корабль. Сомнения появились у него уже после посадки. Космопорт был абсолютно пуст. Ни кораблей, ни пассажиров, расположившихся в залах ожидания, даже обслуживающего персонала – и того нет! «Может, потому что сейчас ночь?»– мелькнула было мысль, но капитан.тут же отбросил столь глупое предположение. Даже если планетка далеко от популярных туристических трасс, где космические грузовики местных линий? - Затмение, - вдруг пробулькал унгурианец и неожиданно меленько задрожал, завибрировав огромной, под тонну, тушей. – Мой народ всегда прятаться… Космический спутник Тиссы действительно покрывался медленно наползающей чернотой, отчего непривычно тихий космодром стал выглядеть ещё более зловеще. К тому же за его оградой виднелись многочисленные строения, сильно смахивающие на кладбищенские склепы, вид которых заставил команду сгруппироваться плотней. И поближе к капитану. - Наверняка в этом всё и дело! – бодро заявил Бентон, пресекая панику. – Очевидно, что-то религиозное. Аборигены в такое время не работают или вообще прячутся… Впрочем, не все, вон как раз и встречающие. Совершенно непонятно почему обитателей Тиссы прозвали луноликими. На человеческий взгляд то были довольно противные прямоходящие жуки: огромные, с неприятной пеной в уголках челюстных щупальцев и агрессивно пульсирующим брюшком. Издаваемый ими вызывающий стрекот компьютер перевести не сумел, так и подвис, раскручивая на экранчике спиралевидную галактику с тревожным вопросительным знаком. - Непонятно, - пробормотал капитан, - переводчик их даже не идентифицировал. И как нам теперь общаться? Тут что-то не то… В это время луна Тиссы полностью покрылась чернотой, и ближайший к капитану жук чутко на это откликнулся, плюнув зашипевшей на бетоне пеной и хлестнув капитана жёстким усом по лицу. - Ребята, отступаем, – скомандовал Бентон, начиная быстро пятиться и не собираясь поворачиваться к аборигенам спиной. – Оружие пока не применять… Стой! Ты что, команды не слышал?! Но старикашка Сид уже вылез вперёд группы, картинно заслонил собой капитана, потянул руку к кобуре и… вытащил оттуда боцманский свисток. Ночь, потрясённая команда, атакующие аборигены - все содрогнулись от залихватского свиста, переходящего в невыносимый ультразвуковой диапазон. После того, как жуки вдруг попадали замертво, в свете очищающейся луны появились, собственно, луноликие. Истинные хозяева планеты оказались малорослыми гуманоидами с очень объёмными щёчками, видимыми даже со спины. Луноликие очень извинялись, что не встретили инопланетных гостей как положено, но обычно в ночь ежегодного затмения они никого к себе не ждут. Занимаются насущными домашними делами, уничтожают очень опасную форму планетной фауны, которая именно во времена затмений выползает на поверхность в огромных количествах. . - Домики-ловушки – это те самые "кладбищенские склепы", которые мы видели за оградой, - объяснял капитан Бентон своей команде, вертя в руках коробочку с новой деталью для ячейки криокамеры. – Жуков ловушка убивает как раз ультразвуком, поэтому храбрый, но несколько наивный порыв нашего дорогого ветерана действительно защитил команду. Мало того – столь дорогая деталь досталась нам совершенно бесплатно, но теперь в ремонте криокамеры нет такой острой необходимости. Уважаемый боцман, - Бентон замолчал, выдержав торжественную паузу, - наш славный ветеран добровольно остаётся на планете и собирается и впредь морить тарака… э-э-э, то есть следить за порядком уже не корвета, а целой планеты! Ура!
Светлана Васильева ВЫХОД
Талант создавать порталы открылся у Артема Енина совершенно неожиданно и поначалу доставлял огромную радость. Пока не нашлись добрые люди и не приспособили его к делу. Увы, обязаловка имеет обыкновение радость убивать. На первый взгляд, все замечательно: с одной стороны, масса всевозможных конкурсов, с другой — их победители, которые не всегда имеют возможность прибыть за получением причитающихся наград. Кому некогда, кому не по карману дорога в другой город, кто занят, кому просто лень… И тут вдруг появляется человек, способный во мгновение ока перенести их за тысячи километров! Шагнул прямо из квартиры или офиса, получил заслуженное, выслушал похвалы и аплодисменты в свой адрес — и прямиком обратно. Здорово, ничего не скажешь! Все довольны: и сам лауреат, и члены жюри, которым теперь не надо с досадой откладывать в сторону диплом или приз и без всякого энтузиазма сообщать, что их обязательно передадут с оказией. Здорово-то здорово, однако мотаться туда-сюда по стране и ближнему зарубежью оказалось довольно утомительным. Очень скоро Артему это основательно надоело, а казавшееся поначалу праздниками превратилось в рутину. Однако ему неплохо платили (всегда легче заплатить одному, чем обеспечивать дорогу и проживание сразу нескольких конкурсантов), поэтому отказываться пока не спешил…* * *
Где и в связи с чем проходила очередная «раздача слонов», Артем уже успел позабыть. Какой-то литературный конкурс? Стоя в кулисах, Енин не спеша потягивал коньячок и от нечего делать разглядывал членов жюри. Первым, как и положено, высказался председатель, известный в прошлом писатель-деревенщик — крупный седовласый мужчина с черными косматыми бровями и стойким родным диалектом. Потом затрясла кудряшками субтильная постбальзаковского возраста поэтесса. И, наконец, секретарь — черноволосый вертлявый молодой человек с горящими глазами и неуемной энергией. Все бы ничего, но здесь не разрешалось курить. Артем с тоской глянул в сторону выхода, потом на часы и тяжко вздохнул. А церемония награждения шла, между тем, своим чередом: секретарь называл имена, из зала поднимались счастливые победители, а две девицы — блондинка и брюнетка — вручали награды и цветы. На третьем лауреате председатель начал дремать. На четвертом принялся тихонько похрапывать, однако бдительная поэтесса всякий раз тактично наклонялась к его уху, и маститый прозаик распрямлялся, старательно тараща глаза. «Интересно, что ему снится? Родная деревня?..» Залпом допив коньяк, Артем убрал фляжку и в ожидании условного знака секретаря представил распахнутую калитку, тропинку в обрамлении кустов смородины… «Лето…» По сравнению с душными кулисами, видение показалось сказочным; от удовольствия Енин даже на минуту зажмурился…* * *
Пора. Привычно сосредоточившись, Артем открыл портал очередному лауреату, и на сцену важно прошествовала… коза… Самая настоящая, белая с черными пятнами и длиннющими рогами скотина! В зрительном зале удивленно вскрикнули. Пораженный секретарь машинально глянул в список, зачем-то перевернул страницу, смахнув при этом пластиковый стаканчик с колой. Коричневая лужица растеклась у его ног, и пока заинтересовавшаяся коза дегустировала диковинный напиток, с тихим стоном упала в обморок поэтесса. Секретарь боялся пошевелиться — зрители, похоже, вообще перестали дышать, только на сцене самозабвенно чавкала коза, да набирал силу храп председателя, следить за которым теперь было просто некому. — Бе-э-э-э… Блеянье обиженной козы, чисто подобравшей лужицу, стало сигналом. Подхватив бесчувственную поэтессу, секретарь метнулся под защиту трибуны — за ним рванули блондинка с брюнеткой. Это они зря: именно там дожидались своего часа подносы с закуской для фуршета. Почуяв съестное, коза немедленно атаковала трибуну, и зрители, наконец догадавшись, что происходящее не было запланировано сценарием, роняя стулья, с криками, бросились к выходу. И только Артем никуда не бежал и не кричал, пытаясь сообразить, что за затмение на него нашло… — Позовите охрану!!! Истошный вопль секретаря перекрыл могучий храп председателя. Разбежавшись, коза во второй раз грохнула рогами по трибуне, но сколоченная еще при социализме, та опять устояла. — Ой, мамочки! — пискнула одна из девиц, а другая завизжала так, что почтенный прозаик, нервно всхрапнув, проснулся. Некоторое время он с недоумением озирался по сторонам. Потом сумрачный взгляд неожиданно прояснился. — Марта? Готовившаяся к очередному броску коза выпрямилась и прислушалась. Секретарь осторожно высунулся из-за трибуны, справа и слева несмело выглянули девицы. — Ма-а-арточка! — нежность в голосе совсем не вязалась с грозным обликом писателя, однако козе это было по барабану. Громко стуча копытцами по деревянному полу сцены, она направилась к «доброму дяде», который протягивал яблоко. — Хорошая, хорошая… Де-е-евочка! Пошевеливая ушами и встряхивая бородой, «хорошая девочка» не без удовольствия схрумкала и еще одно яблочко. — Ах ты, дуреха! — умилился председатель. — Ну, пойдем отсюда, пойдем… Так где, говоришь, мил человек, у тебя там выход? Артем махнул рукой за кулисы. Кивнув, председатель легонько хлопнул по боку замешкавшуюся козу и вслед за ней скрылся в светящемся контуре портала, прямо за которым начиналась тропинка, обрамленная кустами смородины.[2] У. Шекспир, «Генрих V»
Литературнохудожественное издание
Астра Нова
альманах фантастики
Главный редактор: Кирилл Берендеев
Редколлегия: Юлия Крюкова, Григорий Панченко, Анна Райнова, Светлана Тулина, Корректоры: Светлана Тулина, Олег Поль
Компьютерная верстка и дизайн Ольга Денисова
Художники: Елена Нестерова
Издательство СевероЗапад, 2015